Лицо Фактора стало белым, будто из бумаги вырезанным с дырками зрачков:
- Тогда лови меня лучше, - тихо ответил он, почти не шевеля губами. – Ведь нас должно быть шестеро.
Лилит молча пожала плечами и стала подниматься на двадцать второй.
На последних этажах лестницу не достроили, туда вели узкие деревянные ступени, очевидно, использовавшиеся строителями. Ветер ощутимо дул из оконных проемов, завывая порой на высоких нотах, и Фактор все больше жался к стене, опасаясь, как бы его не смело вниз неожиданным порывом. Благо Лилит лезла первой и ничего не видела. Он уже давно понял глупость своей затеи. Доспехи рыцаря плохо налезали на его широкие плечи, а крутившая перед носом офигительной попой девчонка в рыцаре не нуждалась – встреться ей на пути какой подвыпивший юнец или наркоман, и Федор ему бы не позавидовал. Верно написано на значке, прицепленном к ее куртке: «Не трогай, убьет!» Хотя... возможно, вся эта показная жесткость, даже грубость – напускное, защитная реакция, вроде как колючки у ежика.
В детстве у него был ежик, пусть и очень недолго – мама в саду нашла, а отец посадил его в коробку и принес сыну. Зверек свернулся в клубок и молоко пить не желал. Ночами он шумел и царапался в стенки коробки, мешая спать, а днем лежал колючим шариком, временами недовольно фыркая. Федя менял молоко в блюдечке, чтоб не закисло, но меньше его не становилось. На пятый день ежик сдох. Папа сказал, что он, наверное, был больной. Мама предположила, что за зверьком неправильно ухаживали. Но Федя знал, что еж был гордый и свободолюбивый. Он просто хотел на волю и скучал по своей ежихе... ну, или кто там у него остался.
Лилит тоже была гордая и, кто знает, возможно, она тоже по кому-то скучала. Ее нельзя было купить молоком. К ней требовался особый подход. Фактор лез по шаткой лесенке, любуясь ее стройными ногами в тугих джинсах, и думал, что готов потратить свое последнее время в этом мире на то, чтобы найти такой подход, посмотреть, что там, под броней иголок.
Ноги впереди внезапно пропали, ступеньки тоже. Фактор понял, что они пришли. Злой ветер налетел неожиданно, хлестнул застежкой капюшона по щеке – странно, когда только погода успела поменяться? Дуло, правда, в нужную сторону – прямо на проплешину зоны, которая теперь виднелась внизу как раскрытая, золой измазанная ладонь. Поймает ли она Лилит?
- Не опасно прыгать-то в такой ветрюган? – Поеживаясь, он подошел к девушке, уже стоявшей на краю бетонной площадки. Внезапно его охватила мелкая противная дрожь: тонкая девичья фигурка с игрушечным рюкзачком казалась такой хрупкой на краю бездны – черточка на огромном листе неба, сотрешь такую, никто и не заметит. А что, если парашют не раскроется? И есть ли там вообще парашют? Уж больно маловата сумочка.
- Наверху всегда дует, - Лилит отвела от лица летящие волосы, вытащила из кармана резинку и принялась скручивать их в хвост. – Это нормально. Ты очкуешь, что ли? Зря. У меня уже сто пятидесятый прыг будет, юбилейный.
Сто пятьдесят попыток самоубийства звучало как приличный стаж, но дрожь не унималась, и Федор сам не мог понять, был ли выброшенный в его кровь адреналин следствием страха или возбуждения.
- А... сложно управлять парашютом? – По его представлениям, скайдайверы всегда садились на гладкое травянистое поле, а тут далеко внизу была дорога, по которой все еще проезжали редкие машины, полоска голых деревьев и, уже за оградой зоны, крыши зданий – жилых и вроде какого-то магазина. Что если девчонку просто размажет по стене, вроде граффити, которые они видели внутри «Трубы»?
- А машину сложно водить? – Ответила Лилит вопросом на вопрос. Она вытащила из-за ворота куртки какую-то штуковину на шнурке, подняла ее в воздух, а потом сосредоточенно уставилась на экран с подсветкой. Фактор удержался от дальнейших вопросов – не хотел отвлекать.
- Мобильник не забыл? – Неожиданно бросила девушка через плечо.
- Нет, - она что, передумала?
- Камера в нем как, приличная?
Федор недоуменно пожал плечами:
- Ну, за такие деньги должна быть приличная, хотя я ею почти не пользовался.
- Снимешь меня? – Лилит заправила шнурок под куртку и сверкнула на него озорными глазами. – Все-таки юбилей.
Фактор нашарил телефон онемевшими на холодном ветру пальцами, переключил на режим ночной съемки.
- Готов?
Он поймал отчаянную девчонку на экран, чуть повернул мобильник, чтобы захватить пустоту у ее ног. Картинка дрожала, оранжевое небо прыгало, не находя себе места.
- Лилит, может, не надо?
Ветер унес бесполезные слова. Он остался с ним один на один. В электрической ночи вспыхнула, поймав свет, яркая точка и тут же распустилась темным полотном. В последний момент Фактор вспомнил, что обещал снимать. На светящемся экране черный купол пронесся над дорогой, деревьями, крышей двухэтажного магазина и исчез во мраке двора – уже в зоне, где давно не зажигали фонари. Он прислушался – ни криков, ни грохота столкновения, только ветер свистит в ушах. Хотя... что могло донестись на такую высоту?
Федор выключил камеру, едва попав пальцем на кнопку, выбрал в памяти недавно занесенный номер.
- Шива, - прозвучал в ухе краткий ответ.
- Все прошло по плану, - Фактор едва узнал собственный голос.
- Хорошо. Встретимся на точке.
Телефон скользнул в карман. Федор сделал несколько нерешительных шагов к лестнице, снова вытащил мобильник и активировал экран. Фонарик остался у Лилит, так что придется справляться собственными силами. Он выставил руку перед собой и ступил в размытое пятно неестественно-белого света.
Зомботаун
«и я говорила и теперь говорю
что я от других корней и во тьме не горю и не грею
говорила так, где моё тело?»
Каждый шаг отдавался режущей болью в натертой пятке, но Динго старалась не хромать и не отставать. Взяла длинную желтую спину Края за ориентир и семенила следом. Хуже нет, чем увидеть презрение в его глазах или того страшнее – жалость. Глаза у него красивые и меняют цвет. Когда на Лилит смотрит – они лиловые, бархатные, а когда на нее – ореховые и жесткие. Только он на нее, мелкую, почти и не смотрел – так, случайно скользил взглядом. Вот стул, вот стол, вот Динго. Теперь Лилит нет. Она уже в зоне. А Динго вроде как никогда и не было.
Шива сказал, что до места прорыва диверсантке идти минут пять. Но, учитывая возню с мешком (так странно Лилит называла парашют) и темноту, черноволосая должна подойти к нужной точке минут через пятнадцать. Потом еще минут пять-десять на обрызгивание датчиков спреем, и все – можно будет резать сетку. После звонка Фактора они еще посидели в кафе минут десять, Шива расплатился, и все вышли в ночь. От холода как-то сгрудились в кучу. Динго оказалась рядом с Краем, но он смотрел себе под ноги, не обращая на нее внимания и завесившись челкой, а потом девушка отстала. Она едва замечала приметы незнакомой улицы, концентрируя усилия на каждом новом шаге. Проезжая часть, газон, проволочная ограда на той стороне, где начиналась зона, - колючка по верху. По правую руку - жилые дома, окна в них пустые, черные, будто все давно съехали из квартир с дерматиновыми дверями и облезлыми обоями, или их поглотила зона.
А может, так оно и есть? Может, зона давно уже сожрала весь город, только он был так занят собой, что ничего и не заметил? Люди спешат, как прежде, по своим делам, хотя забыли, зачем их делают, - просто по привычке. Встают, едят, куда-то бегут, механически опускают и поднимают ноги и руки, справляют нужду, сношаются, не целуя друг друга, выключают свет, ложатся спать. А вот останови такого и задай один простой вопрос: зачем? И глаза у них становятся стеклянными, они выпадают из ритма и ломаются, как заводные игрушки, или берут тебя и трясут, пока не сломаешься ты. Они – зомби. Весь этот город – зомботаун. Только Динго в нем живая. И, может быть, еще вот эти, что идут впереди, потому что остановились, спросили «зачем?» и не сломались.
Есть еще, конечно, мама. Она живее всех. Дочь по сравнению с ней – неудачная копия, сделанная ксероксом с полу-засохшим картриджем. Волосы у матери густые, длинные, с естественной волной и медным отливом. Кожа персикового цвета и на солнце никогда не обгорает, а сразу бронзовеет, и веснушки на ней не выскакивают. Хоть она тоже миниатюрная, но зато фигура – как у немецкой фарфоровой статуэтки в бабушкином серванте. А у Динго что? Доска и четыре палки, две снизу, две сверху. Кожа зимой бледная до синевы, летом – красная и шелушащаяся.
За мамой со школы мальчишки бегали табунами. Замуж она вышла рано, но поклонники так и роились вокруг, а мама была неприступная, как королева. С годами красота, конечно, стала увядать, да и поклонники поразлетелись, кто куда. Но когда мама шла куда-нибудь вместе с дочерью, ее по-прежнему принимали за старшую сестру, и все глаза были на ней. Динго не замечали - кто же заметит моль рядом с бабочкой?
Она в тайне надеялась, что все не так, что она просто куколка, и скоро, уже вот-вот, придет время и ей распахнуть разноцветные крылья. Но годы шли, и только веснушек на носу становилось все больше, а мама умела очень доходчиво объяснять, что превращения не произойдет. И каждый раз после таких объяснений что-то в Динго умирало не без борьбы, выло, скреблось, истекало кровью и блекло, выцветало насовсем. А у мамы становился круче развившийся завиток, вспыхивал на щеках угасший румянец, выпрямлялась поникшая спина и слетал лишний килограмм. И отправлялась она порхать над Зомботауном, глядя с высоты, как дочь копошится среди тел-манекенов, становясь шестеренкой в огромном механизме города.
А теперь мама, наверное, искала Динго. Шарила по дворам, звала, звонила знакомым. Может, даже в полицию бегала. Некого ей будет теперь кусать – ведь у зомби кровь мертвая, черная. Так что Динго надо дойти, обязательно дойти. Уже ведь немного осталось.
Погруженная в размышления, девушка не заметила, как дома справа кончились, начались пустырь и стройка. И вот оттуда-то, из темного неуютного пространства, и метнулось на нее что-то большое, человекообразное.
- Мама! – Пискнула она задушено, опровергая все свои умопостроения, и поджала мысленно лапки. «Не побегу! Просто не смогу убежать», - думала она обреченно, уже видя, как сбывается ее собственное пророчество: весь тщательно продуманный план Шивы идет прахом по ее вине. Но незнакомцем оказался не бандит и не полицейский, а всего лишь Фактор.
Ребята обступили его, забрасывая вопросами. Динго перевела дух, исподлобья уставилась на вновь прибывшего. Что-то в нем изменилось. И дело было не в плотно набитом туристическом рюкзаке за плечами, как выяснилось, прихваченном из машины. Динго больше занимало то, что в человеке, а не то, что на нем. У Фактора внутри зияла дырка. Сосущая пустота. Этим он походил на зомби. Она это сразу поняла, и потому все время за столом прятала глаза – чтобы не засосало. А теперь эта пустота вроде как начала заполняться – будто слив в ванне заткнули пробкой. Вода текла тонкой струйкой, но больше не исчезала в черной дыре, а скапливалась на донышке. И ходил он уже осторожнее, чтобы не расплескать новое свое содержание, только никто этого не замечал, а вот Динго заметила. Что же с ним случилось там, в «Трубе»?
- Везет тебе, ты видел, как она прыгнула, - донеслись до нее слова Края. - Я так хотел посмотреть. Но из кафе ничего было не разглядеть, а на улицу Шива посоветовал не выходить, чтобы не привлекать внимания. А то прикинь, стоит такая толпа перцев и пялится в небо, как на флэш-мобовской акции.
- Да смотри сколько хочешь. Я все заснял, - Фактор сунул парню под нос свой телефон. Файл начал гулять по мобильникам, сопровождаясь возгласами вроде: «Жесть!», «Круто!» и «Фигасе!».
Динго за широкими спинами ничего не было видно, да и смотреть особо не хотелось. По крайней мере, ей удалось себя в этом убедить. Она осторожно перенесла вес тела на здоровую ногу и вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Поежившись, она завертела головой, но вокруг чернели только слепые стекла, такие же непроницаемые, как в очках Шивы. Лидер группы был единственным, кто не стоял сейчас к Динго спиной. Тени от ветвей деревьев располосовали его лицо глубокими шрамами, и странная улыбка ползала между ними, как муха между трещинами на зеркале.
- Нам пора, - заблудившиеся губы шевельнулись еще раз. – Потом наиграетесь.
Прозвучало это так, что все мобильники тут же исчезли в карманах, а их владельцы строем потопали за парнем в темных очках. Нет, конечно, о времени забывать было нельзя. Но все-таки, скажи Динго то же самое, и кто обратил бы на ее слова внимание? Кто вообще их услышал бы? Вот в чем вся фишка. Девушка вздохнула и похромала в кильватере, чувствуя, как непрошенные слезы щекочут где-то в носоглотке, рождая горящее тяжелое ощущение в области миндалин.
- А у тебя какой номер?
- А? – Сначала Динго не поверила, что Еретик обращается к ней. Но судя по тому, что он отстал от остальных, и его грубые сапоги шагают рядом с ее кроссовками, давно потерявшими утренний белый цвет, парень действительно интересовался номером ее телефона. – Те... тебе зачем?
- Видео тебе солью. Это жесть просто, надо видеть. Хочешь?
Динго покачала головой. Он был такой огромный, просто нависал над нею, когда говорил. Хотелось одновременно спрятаться от него и облокотиться.
- Ты что, устала?
Она сперва мотнула головой, потом кивнула. Еретик озадаченно помолчал.
- Может, корзинка тяжелая? Помочь тебе?
- Спасибо, не надо, - Динго быстро переложила ношу в другую руку, подальше от страшноватого помощника. Фродо испуганно гукнул от резкого движения.
Еретик насторожился:
- Ты слышала? – Глаза под низко надвинутой шапочкой обежали очерченную фонарями черноту зоны по ту сторону дороги. – Вроде там... звуки какие-то?
- Неа, - Динго хлюпнула носом, подавляя нервный смешок, и надбавила шагу, как могла. Впереди что-то происходило. Край, Фактор и Шива остановились и тихо переговаривались.
- Чо тут такое? – Почти облегченно вклинился в беседу Еретик.
- Лилит еще не звонила, - объяснил Край. – Должна была дать сигнал, как все сделает, и вот – пока ничего. А по времени вроде того...
- Мы уже почти пришли, - в очках Шивы цепочка фонарей уходила в бесконечность или выходила из бесконечности, это как посмотреть. – Лучше на месте не светиться заранее, подождем здесь. Вон, - он мотнул головой куда-то во дворы, - площадка детская. Можно посидеть.
- А там остановка, - указал на пластиковую, голую без реклам будку Фактор. – Тоже лавочка есть.
- Ага, - легко согласился Шива. – Только вот автобусы здесь не ходят с тех пор, как закрыли зону. Маршрут перенесли.
Суть дискуссии ускользала от Динго. Какая в конце концов разница, им же не надо на автобус? Лишь бы присесть наконец где-нибудь. Но она ничего не сказала, боясь показаться круглой дурой, и молча поплелась за всеми во двор.
Проникновение
...сородичи брат это город а мы заболели
из тысячи тысяч выходит окно на кустарник качелей
скамеек песочниц оград я всё видел там двое сидели
и пили вино а потом целовались а после взлетели
я видел асфальт и в нём отражались трамваи как будто хотели
как будто бы сами хотели и вот доигрались и остолбенели
так свет удлиняется в нише и оптике дали предельной
а мы лишь бездельники брат наблюдатели тени
нам каждая плоскость становится схожей с постелью
лежишь или дышишь летишь или дышишь летишь или тлеешь[1]
Край сунул карандаш между зубами и прикусил дерево, едва отмечая его шершавость. Оттолкнулся пятками. Огонек сигареты Еретика качнулся и зашелся в свинге с грибком песочницы, черными очками Шивы и силуэтом Фактора, монументальным, как гранитный обелиск. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
- Чо, детство в жопе заиграло? – Донеслось до Края вместе с табачным дымом. Там засмеялись, но беззлобно. Губы резанула незнакомая боль – он так отвык улыбаться всем ртом, что, казалось, лицо разошлось, как гнойная трещина. Мир покачнулся, и желтый свет фонарей вытек из него, воняя разложением и кошками. Ботинок зарылся во влажный песок, лоб уткнулся в штангу качелей. Ее металлический холод горел на коже клеймом, ее твердость давала точку опоры, чтобы собрать расползающуюся, непослушную плоть. Собственное судорожное дыхание гремело в ушах, но никто не слышал насосную станцию в его груди. Это хорошо. Теперь главное – не упасть. Найти в себе тяжесть, и держаться ее, и держать ее, не давая стремиться к земле...