Сато тоже услышал это, но выражение его лица не изменилось. Он, наоборот, наклонил голову. Помощник капитана, плотный темнокожий туземец подался вперед и пристально вгляделся в Кейтане мигающими глазами, расположенными на толстогубом лице.
Капитан Сато кивнул этому человеку.
— Его принадлежать Ктулху… — сказал он.
Затем вся команда столпилась вокруг Кейта; они стали хватать его липкими руками, чтобы поднять его и бросить в зияющий дверной проем, похожий на пасть демона, откуда что-то поднималось и приближалось.
Кейт не осмеливался взглянуть на то, что кралось внизу; его глаза были закрыты, когда он падал в темноту.
То, что он увидел в последний раз — это члены команды, на лицах которых были рыбьи глаза. Было слишком поздно, когда он распознал иннсмутскую внешность.
ЧАСТЬ II ПОЗДНЕЕ
Боюсь, в этом нет никаких сомнений, — сказал Дэнтон Хейзингер. — Он мертв.
Кей Кейт не ответила. Она сидела в офисе банковского менеджера, который наблюдал за ее реакциями. Кей чувствовала пронизывающий холод от кондиционера, резкий запах сигары Хейзингера, косой взгляд его астигматичных глаз, скрытых за толстым барьером бифокальных линз, слышала шуршание бумаг, лежащих на столе, которые он перебирал.
Ее чувства были в полном порядке — слуховые, осязательные, обонятельные, зрительные.
И только что полученное известие о смерти Альберта Кейта не произвели никакой ощутимой реакции.
Вот отчеты из консульства, — говорил Хейзингер. — свидетельские показания капитана и нескольких членов его команды. Их, каждого по отдельности, допрашивала полиция и французские правительственные чиновники, и их рассказы совпадали во всех деталях! — Хейзингер пододвинул к ней ксерокопии документов. — Если вы хотите познакомиться с ними…
Кей помотала головой. — Я верю вам на слово. Но напиться пьяным и свалиться за борт с корабля в самом центре Южного Тихого океана — это весьма непохоже на Альберта. А там уверены, что опознание правильное?
Абсолютно, — Хейзингер затушил окурок сигары в пепельнице к большому облегчению Кей. — Они прослеживали его передвижения все время, начиная с момента, когда он купил здесь авиабилет.
Кей покачала головой, затем отбросила назад светлые локоны неловким движением растопыренных пальцев. — И все-таки, это не похоже на то, что входило в его привычки. Пуститься в путешествие незнамо куда. Я не могу представить себе Альберта, действующего импульсивно.
Хейзингер пожал плечами. — Честно говоря, я тоже. Ваш бывший муж всегда поражал меня своей методичностью.
Значит, должна была быть какая-то причина…
И я в этом уверен, — Хейзингер кивнул. — Но все дело в том, что мы никогда не узнаем, какова была эта причина. Он ничего не говорил мне перед отъездом. Единственное, что я могу вам сказать, так это то, что он пришел ко мне и объявил об отъезде сразу же после землетрясения. Он распорядился снять двадцать тысяч долларов в дорожных чеках и попросил банк помочь ему, чтобы не было обычных бюрократических проволочек, связанных с продлением паспорта. Мы также помогли ему найти фирму по управлению имуществом, которая следила бы за тем, чтобы все было в порядке с его домом, пока его не будет. Он заплатил им аванс за первый месяц и не сказал, задержится ли он дольше, поэтому мы решили, что он намеревался вернуться в течение этого времени. Вот и все, что я мог узнать.
Кей нахмурилась. — Но почему он выбрал именно Таити? И что он делал на этом японском судне в сотнях миль от земли? Он не был рыбаком. Алкашом он тоже не был. Последний раз, когда я видела его, мы сидели за ланчем и обсуждали условия развода, тогда он не выпил ни капли.
Это было почти три года назад, насколько я помню, — сказал Хейзингер. — Люди меняются, — мелкий банковский служащий нерешительно улыбнулся. — Но не полностью, конечно. Вас может утешить тот факт, что ваш бывший супруг не составил нового завещания. Значит, вы наследуете его имущество. Я, как его судебный исполнитель, должен провести немедленную инвентаризацию. Что-то напоминает мне…
Хейзингер открыл верхний правый выдвижной ящик стола и достал из бумажного конверта связку ключей.
Вот и они. Это дубликаты ключей от дома, от парадной двери и черного хода плюс еще от гаража. Полагаю, вам, вероятно, захочется посмотреть.
Спасибо, — Кей положила ключи в сумочку.
Я должен попросить вас не передвигать и не убирать ничего, не посоветовавшись со мной.
Конечно, — Кей отодвинула стул и поднялась.
Есть еще что-нибудь, что мне следует знать?
Нет, не сейчас. Я, естественно, хранил ключи в депозитном ящике сейфа. По всей видимости, у него не было страховки.
Вероятно, он оставил страховые полисы, после того как развод состоялся, — Кей вздохнула. — Не было смысла хранить их больше, не правда ли?
Поначалу, как только Кей заговорила, она почувствовала нахлынувшую волну сентиментальности, хотя она не могла понять ее причины… Печаль из-за того, что Альберт мертв? Если говорить честно, то она не в состоянии была испытывать столь сильное переживание, как горе. Возможно, печаль это несколько ближе к истине, печаль о человеке, который умер так далеко и в полном одиночестве. Но ведь Альберт Кейн всегда был в отдалении и в одиночестве, даже когда они были еще женаты. А раз она печалится о нем, раз она понимает это, то возможно, что он еще жив. Черт побери, теперь она стала реагировать эмоционально — это же грех! Если грехом являются эмоции. Нет, у нее не было никаких оснований себя в чем-то винить; бывший муж или нет, она никогда толком не знала Альберта; она не могла скорбеть ни о том, каким он был, ни о том, каким он мог бы быть.
Тут Кей опомнилась и поняла, что Хейзингер все еще продолжает с ней говорить.
…как только инвентаризация закончится, я должен буду обратиться к адвокату, чтобы тот подписал необходимые бумаги и сделал заверенную копию завещания. Мы с вами будем на связи.
Спасибо вам за все, что вы делаете.
Не беспокойтесь, — Хейзингер поднялся и проводил Кей до входной офисной двери. — Мы здесь для того, чтобы быть вам полезными.
Его тонкие губы изобразили подобие улыбки; Кей обнаружила, что переводит эту улыбку в сумму гонорара, кивнула и вышла в коридор.
Пять процентов улыбки за пять процентов имения. Вполне честно, подумала она. У нее пока что остается девяносто пять процентов от всего, включая ответственность за то, чтобы выяснить — что же на самом деле могло случиться.
Но ведь она не несет никакой ответственности, напомнила Кей самой себе. Развод положил конец всему этому; у нее есть бумаги, официальные документы, которые все подтверждают. Если, конечно, официальные документы что-нибудь в состоянии подтвердить. Черт возьми, почему она чувствует себя такой виноватой?
Лучше всего было бы взять да и попросту уйти в сторону от всего этого дела. Пускай исполнитель, адвокат и люди из налоговой службы проводят инвентаризацию и урегулирование, затем возьмут ее девяносто пять процентов и радуются. Она не любила Альберта, как и он не любил ее. Но даже если бы их отношения были самыми бурными после Ромео и Джульетты, Антония и Клеопатры или Сонни и Шер, это сейчас не играет никакой роли. Альберт мертв, она не может вернуть его назад, и если было что-то подозрительное в том, как он умер…
Что-то подозрительное. О Боже, а ведь было!
Выбежав из здания, погрузившись в теплый солнечный свет, она почувствовала озноб, как будто ее объял пронзительный холод.
Кей задрожала и — вспомнила.
Вспомнила маленькую девочку пяти лет от роду, стоящую на берегу реки Колорадо перед поляной для пикника и глядящую, как полицейские тащат какую-то вещь по песку. Крюки оставили свои отметины, но это было не то, что запечатлелось в ее памяти, зарубцевавшись в ней на долгие годы, это были не те следы, что преследовали ее в ночных кошмарах. Разбухшее, мягкое, гладкое и мокрое нечто плюхнулось на берег. Долгое пребывание этого существа под водой лишило его какого-либо сходства с человеческим обликом; раздутая плоть была грязно-серого цвета; руки и ноги превратились в шлепающие плавники, на которых не было пальцев, а только какие-то шаровидные отростки, а вместо лица была отожравшаяся рыбья морда.
Это было ужасно: сама мысль о рыбах, пожирающих людей, приводила в трепет. Пятилетняя девочка смотрела на это и кричала, а теперь этот крик снова доносится по длинным коридорам памяти.
Да, разумнее всего просто уйти.
Однако ноги Кей дрожали, пока она благополучно ни села в свою машину и ни отъехала от парковки. Она не могла никуда уйти, никуда убежать, потому что она больше не могла оставаться пятилетней, — и никуда она не могла деться от мыслей об Альберте. Смерть Альберта, и то, как он умер; утонувший в океанских глубинах, где кишат рыбы, и заостренные зубы раздирают утонувшую плоть…
Она не могла уйти. Да и уехать тоже.
Свернув за угол, машина поехала на запад в направлении холмов, покрытых туманной пеленой.
Въехав в каньон, Кей постепенно начала успокаиваться, как будто бы принятое ей решение по-дожило конец как чувству вины, так и тяжким воспоминаниям. Однако на смену им пришло нечто, весьма похожее на дежа вю.
Раньше она часто ездила по этой дороге, но не в последние несколько лет, поэтому память у нее несколько потускнела. Дважды она заблудилась в запутанных дорожных переплетениях и тупиках, возвращаясь на одно и то же место; день клонился к вечеру, тени удлинялись и темнели, когда она, наконец, добралась до места, которое когда-то называла своим домом.
А называла? Опять — ощущение дежа вю. Она узнала этот дом, но никак не могла полностью ассоциировать его с реальностью ее прошлого. Быть может, она только мечтала о том, чтобы жить здесь; возможно, она воспользовалась чьими-то чужими воспоминаниями и приняла их по ошибке за свои.
Хейзингер был прав. Люди меняются.
Альберт изменился, в этом не было сомнений. Она хорошо помнила его грубую браваду перед свадьбой, нечто вроде утверждения своего главенства, что намекало на силу его желания. Конечно, ничего подобного на самом деле не было — это попросту показатель того, что навсегда испорченный ребенок хочет обладать тем, что привлекло его внимание в данный момент. Но она хотела того, чтобы он был властным, она нуждалась в чувстве принадлежности кому-то. К несчастью, его побуждения или инстинкты, или страсть коллекционера, — возможно, так оно и было — оказались только временным явлением. Дети устают от игрушек, даже привлекательных, особенно когда обладание ими требует определенной ответственности. Вскоре Альберт вернулся к своей обычной модели поведения интроверта, и это стало главным фактором, приведшим к их отдалению друг от друга и разводу. Но и она изменилась тоже. По мере того как отчужденность Альберта возрастала, ее собственная склонность к общению увеличивалась. Во время их супружества она была робкой, скованной одиночкой, неуверенной в своих способностях вести ежедневные контакты с миром бизнеса и даже сомневающейся в своей сексуальности. Начиная с ее подросткового возраста и позднее, мужчины находили Кей привлекательной, но сама себя она воспринимала как гадкого утенка. Более того, она никогда сознательно не стремилась стать лебедем.
И, как это ни забавно, именно Альберт Кейн — пробудил ее. Физическая близость, от которой он, как видно, быстро устал, сделала ее уверенной в себе и нуждающейся в удовлетворении.
Но Альберт не реагировал. Его требования к ней уменьшались; может, она так бы и осталась гадким утенком, потому что его образ жизни не предлагал ей и даже не ждал от нее чего-то лебединого. И не было нужды ей — ухоженной, модно одетой — вести себя как совершенно искусственное порождение — движения за освобождение женщин.
Однако Кей упорно создавала именно такой свой образ. Ускоренные уроки, которые она брала со скуки, привели к тому, что она стала заниматься, наряду с моделированием одежды, скульптурной лепкой, и результатом этих занятий стала ее профессия.
Дальнейшее было неизбежным. От лепки до нелепости всего один простой шаг. Или один непростой год. Развод, когда до него дошло дело, был полюбовным — именно это слово употреблял Альберт; ему всегда удавалось найти хорошее слово для плохого дела — и вот они пошли разными путями.
Ее путь был непростым, но за последние несколько лет он привел ее, шаг за шагом, к эмоциональной зрелости. Кей знала об этом и была уверена в себе и спокойна.
А теперь она понимает, что удивлена. Каким образом Альберт ушел из жизни?
Этот вопрос встал перед ней, когда она открыла входную дверь и вошла в гостиную.
Более точно — более экзотично — в нарастающей темноте встал перед ней и ответ. Из окна позади нее последние красные лучи заходящего солнца испещряли пятнами выпуклые глаза и рычащие пасти масок, висящий на стенах.
Какое-то мгновение она стояла пораженная, но она не испугалась того, что увидела; сморщенная голова, покачивающаяся в полутьме и скрюченные фигурки в китайском кабинете, не вызывали чувства ужаса.
Это были игрушки, а не страшилки — что-то вроде тех вещиц, которые маленькие мальчики заказывают по почте из рекламных объявлений на последних страницах комиксов. Хотя маски были подлинными, в отличие от их пластиковых копий, угроза от них исходила ненастоящая; сморщенная голова, хоть и подлинная, не могла причинить ей никакого вреда.
Но могла ли она принести вред Альберту? Навредила ему, потому что его интерес к подобным вещам стал навязчивым, и вел его к миру детских суеверий?
Я росла вверх, сказала Кей самой себе, Альберт вниз.
Почему? Что должно было случиться, чтобы стать причиной его побега из реальности?
Я случилась для него. Наш брак случился. Он с этим не совладал, вот и отступил. Он не мог находиться один на один со мной, поэтому окружил себя тем, с чем мог. Маски, которые не видят, не разговаривают; глаза и рты, от которых не исходят ни упреки, ни насмешки. Сморщенная голова с усохшими мозгами, которая не вынашивает тайных мыслей, которые могут навредить кому-то.
Кей покачала головой. И с каких это пор ты стала кабинетным психоаналитиком? Но, может быть, так оно и есть. Представляется, что сегодняшний мир полон людей, которые не могут совладать со своими проблемами. Наркотики и алкоголь помогают размыть границу между реальностью и фантазией, но этого недостаточно. Недостаточно, чтобы забыть страхи, устранить агрессию, изгнать повседневных демонов. Поэтому они бьют по мячам, а не по лицам, сбивают кегли в боулинге, а не головы и погружаются в виртуальное насилие, уставившись в экран.
Альберт не пошел этим путем, потому что у него такого пути не было. У него было достаточно денег, чтобы купить себе вечное уединение; здесь, в его укрытии, он мог окружить себя символами безопасности. Если ты боишься жить с людьми, живи вместо этого с вещами. С мертвыми вещами, с вещами, которые напоминают тебе о смерти, но не угрожают твоему существованию, потому что ими можно управлять. Ты владеешь ими. И они не могут причинить тебе зла.
Ты делаешь из него кандидата в сумасшедший дом, сказала Кей сама себе. Он не был сумасшедшим.
То, что случилось с ним, было сумасшествием. То, как он выпал из жизни, исчез, умер.
Тем не менее, для всего этого вполне может быть рациональное объяснение; объяснение, которое непосредственно связано с его желанием скрыться. Предположим, он отправился на Таити в поисках места, в котором реально можно удалиться из ежедневного, обыденного мира, в поисках упрощенного решения, которое направило Гогена на острова? Возможно, землетрясение подтолкнула его к принятию этого внезапного решения.
Если так, то и тайна, которой окружена его смерть, попросту испаряется. Возможно, Альберт посчитал современный Таити приманкой для туристов; наняв судно, он решил найти какой-то более уединенный остров. Что касается выпивки, то, скорее всего, это просто было средство против жары. Насколько она помнит, он не был привычен к алкоголю, а сочетание солнца и алкоголя вполне могло быть достаточным, чтобы сделать его легкомысленным.
Легкомысленным.
Она сама была легкомысленной, стоя здесь в пустом доме и занимаясь дневными мечтаниями.
Впрочем, уже ночными, потому что солнце зашло, и все было покрыто тенью. Выбираясь из углов, соскальзывая со стен, ползя по полу, тени колебались вокруг нее. В этих тенях маски могли шевелить своими ртами, фигурки в кабинете смотрели сквозь стекло, сморщенная голова расползлась в отвратительной ухмылке. Логическая мысль, которая расцветала при свете дня, с наступлением ночи быстро исчезала от прикосновения теней. Теперь расцветали, изгибались и корчились темные цветы, источая аромат страха. Они раскачивались среди теней, а тени раскачивались вместе с ними.