Хари подошла ко мне и произнесла, в упор глядя мне в лицо:
– Нет. Это потому, что я тебе мешаю, Крис. Я же вижу, хоть я и не психолог.
– Ну что ты, Хари, – пробормотал я. – Просто я… просто у меня… – я никак не мог подобрать слова.
– Ладно, Крис, – она грустно усмехнулась. – Не надо придумывать.
Постараюсь быть незаметной.
Она, обойдя меня, направилась к двери. Я, проглотив горький комок, пошел следом.
Не обменявшись ни единым словом, мы прошли по коридорам и поднялись на обзорную площадку. Там никого не было. Красный туман все так же застилал поверхность океана, он еще больше сгустился и напоминал кисель; котлованы становились все шире и глубже, туман на их дне продолжал медленно вращаться, но пока не видно было там, в глубине, привычных буро-черных волн.
Мы спустились на ярус, где находилась лаборатория Сарториуса: во-первых, я хотел заглянуть на кухню – вдруг доктор сидит там, устроив
для себя длительное пиршество? Во-вторых, за то время, что мы с Хари бродили по Станции, он мог вернуться в лабораторию.
Кухонные столы просто поражали своей абсолютной пустотой; дверцы настенных шкафчиков были плотно закрыты – казалось, здесь, на кухне, веками не ступала нога человека…
Зато дверь в лабораторию была приоткрыта – это я увидел еще издалека.
Мы подошли к ней и я громко произнес:
– Доктор Сарториус, это Кельвин. К вам можно? Я не дождался вашего звонка.
Ответа не последовало. Ввглянув на молча стоящую рядом Хари, я открыл дверь еще шире и вошел во владения физика.
Первое, что бросилось мне в глаза в этом светло-голубом зале – пустота на письменном столе; в этом смысле он почти не отличался от столов, стоящих на кухне. С него исчезли стопки книг и дискеты, исчез зажим с детскими рисунками, и одиночество дисплея разделял только листок белой бумаги, аккуратно положенный в самый центр столешницы.
Почувствовав в этом какой-то подвох, я, ступая почему-то очень осторожно, чуть ли не на носках, начал приближаться к столу, окинув взглядом лабораторию и убедившись, что Сарториуса в ней нет.
Это была какая-то записка, всего два слова. Еще не дойдя до стола, еще ничего не прочитав, я ощутил смутную тревогу. Сразу же вспомнилась адресованная мне предсмертная записка Гибаряна, которую я нашел в его шкафу.
Упираясь руками в столешницу, я вновь и вновь перечитывал два этих коротких слова. Нет, эта записка отличалась от записки Гибаряна. Та носила следа спешки и имела адресата; эта не адресовалась никому и была написана крупными, ровными, словно по линейке, почти печатными буквами.
Хари за моей спиной тихо охнула:
– Как это, Крис?
Я молчал и все перечитывал и перечитывал эти два слова: «Ухожу навсегда».
7
Наш вертолет летел навстречу солнцу над бескрайним красным полем, совершая очередной, все более расширяющийся виток вокруг Станции.
Очередной бесполезный виток. Снаут занимал место пилота, Хари я усадил в кресло рядом с ним, а сам устроился позади нее на откидном сиденье – хоть машина и была рассчитана только на двух человек, конструкторы все же добавили на всякий случай одно дополнительное место. Мы были облачены в ярко-красные полетные комбинезоны с кислородными масками, висящими на груди, – в герметично закрытой кабине вертолета нормально дышалось и без масок. Снаут держал машину на высоте двадцати метров от красной клубящейся массы и осматривал пространство перед собой; Хари вела наблюдение по правому борту, а я старательно глядел в противоположную сторону. Время от времени вертолет нырял в гигантские воронки, пронизавшие таки толщу тумана до черной, с кровавым оттенком, колышущейся поверхности океана, и мы всматривались в свои сектора с удвоенным вниманием – но все было тщетно. Туман и волны – и больше ничего…
Мы со Снаутом грубейшим образом нарушили инструкцию, покинув Станцию вместе и не оставив на ней ни одного человека. Но нам было не до инструкций – где-то там, в этом тумане, пропал доктор Сарториус, железный, несгибаемый и целеустремленный доктор Сарториус, способный регулярно бриться и чистить ботинки даже в такой ситуации, когда, по словам Снаута, на восьмерых оставалось только пятьсот килограммов кислорода…
Обнаружив его записку, я, забыв о Хари, бросился разыскивать Снаута.
Хари еле поспевала за мной, я слышал за спиной ее прерывистое дыхание, но, не оборачиваясь, быстро шагал к ремонтной мастерской, надеясь, что он, может быть, возится там со своим кибернетическим хламом. В мастерской Снаута не оказалось, но, позвонив оттуда в его кабину, я, наконец, застал кибернетика на месте.
– Сарториус, – коротко сказал я, поднеся к экрану записку.
Снаут был трезв и хмур. Прочитав лаконичное безумное сообщение Сарториуса, он громко выругался и осекся, заметив Хари.
– Идите в операторскую, я сейчас.
Спустившись по лестнице, мы с Хари вошли в круглое помещение операторской. Буквально следом за нами туда ворвался Снаут в расстегнутой рубашке. Не глядя на нас, он устремился к пульту и начал с размаху тыкать в разноцветные клавиши чуть ли не всеми пальцами сразу.
В течение нескольких секунд он выяснил, что в ангаре не хватает одного вертолета, и что этот вертолет – двухместный «одуванчик» – стартовал с взлетной площадки еще ночью, почти пять часов назад, как свидетельствовало информационное табло.
Затем Снаут ввел в действие программу торможения с последующим переводом Станции на обратный курс и остановкой в точке старта «одуванчика».
– Теперь связь, – сказал он, не дожидаясь подтверждающего сигнала, и быстрым шагом направился к выходу из операторской, добавив на ходу: – Сукин сын!
В помещении радиостанции мы с Хари вновь оказались в роли наблюдателей, потому что Снаут молниеносно проделал все сам: врубил связь и запустил локатор.
Впрочем, все его манипуляции оказались напрасными: Сарториус на запросы не отвечал, а экран локатора оставался пустым. Еще раз выругавшись, Снаут бросил: «К вертолетам!» – и мы поспешили на взлетную площадку; вертолеты были более маневренными и быстрыми, чем сама Станция, и гораздо лучше подходили для экстренных поисков.
И я, и Снаут прекрасно понимали, ЧТО в данной ситуации может означать отсутствие радиосвязи и девственно чистый экран локатора. И кислорода у Сарториуса должно было уже оставаться в обрез. Но мне, как, наверное, и Снауту, и в голову не приходило отказаться от попытки отыскать пропавшего физика. Даже если шансы наши были ничтожно малы.
Даже если никаких шансов не было…
Вглядываясь в плывущие под вертолетом завихрения красного тумана, я отчетливо представлял себе, как поступил Сарториус: взлетел, увел вертолет от Станции и, выключив двигатели, рухнул в океан. Я почти не сомневался в соответствии действительности этой рисовавшейся мне картины. А за то время, что мы провели в поисках, я, как мне думалось, определил и мотивы этого страшного поступка, которого никак нельзя было ожидать от Сарториуса; скорее уж, так мог бы поступить я или Снаут, но только не он – железный и несгибаемый…
Все дело было в «госте» Сарториуса… и в Хари. В возвращенной мною Хари. Вероятно, Сарториус, как и я, и Снаут, тоже однажды избавился от своего «существа F» подобным образом, заманив его в ракету и запустив в космический простор вокруг Соляриса. Увидев вчера Хари и поговорив со мной, когда мы с ней были в библиотеке, он понял, что тоже может вернуть своего «гостя», чьи рисунки лежали у него на столе. Я не знал, чем он был для Сарториуса, хотя и догадывался… И вот тут-то он и оказался в той ужаснейшей ситуации, когда обязательно нужно делать выбор из двух исключающих друг друга возможностей, и каждая возможность по-своему нежелательна. Отказавшись от мысли вернуть «гостя», он всю оставшуюся жизнь клял бы себя за то, что смалодушничал и не сделал то, что было буквально в его руках. А если бы он вернул «гостя»… Неотвязный, никогда не взрослеющий маленький ребенок, постоянно путающийся под ногами, требующий внимания и мешающий – вот оно, главное! – без конца мешающий работать. И этим сказано все…
Я невольно поежился. Не хотелось бы мне оказаться в шкуре Сарториуса… Хотя мне хватало и собственной шкуры. Очень неуютно мне было в собственной шкуре…
Я повернулся к Хари. Она прижалась лбом к прозрачному колпаку кабины и внимательно смотрела вниз. Вертолет описывал широкую дугу, и солнце переместилось вправо, светя прямо ей в лицо; оно уже опускалось к горизонту, словно его притягивал какой-то гигантский магнит, и до сумерек оставалось не так уж много времени. Ни одна попытка связаться с Сарториусом, которые периодически предпринимал Снаут, не увенчалась успехом. И теперь я был абсолютно уверен в том, что наши поиски не дадут желаемого результата: вертолет с телом доктора Сарториуса давно покоился в глубинах океана.
Еще одна жертва океана… нет, не океана! Жертва собственного, совершенного когда-то действия… или бездействия… Или мысли…
Никто никогда не узнает, какой «островок памяти» существовал в мозгу доктора Сарториуса, «островок», извлеченный оттуда и воплощенный в реальность Творцом-океаном, вселенским богом, почему-то избравшим местом своего обитания захолустную планету Солярис.
Снаут направил вертолет в очередную широкую воронку и вдруг резко подался вперед, а потом на мгновение обернулся ко мне. Лицо его было бледным. Я приподнялся, заглядывая через приборную панель вниз, и увидел то, что уже видел он: у самой стены тумана покачивался на волнах светлый скафандр.
– Спускайся, Снаут!
Снаут снижался очень осторожно, стараясь держаться подальше от красной клубящейся стены. Он, конечно же, помнил свидетельство Бертона из «Малого Апокрифа» о том, что этот туман – очень липкая коллоидная взвесь; когда порыв ветра бросил вертолет Бертона в эту вэвесь, она затянула стекла, облепила винт и машина чуть не упала в океан.
Хари придвинулась к приборной панели, и по ее напряженной позе я понял, что она тоже неотрывно смотрит вниз.
– Готовь лодку, Кельвин, – не оборачиваясь, скомандовал Снаут. – Слишком высокая волна, не сядем.
Вертолет был оборудован поплавками для посадки на поверхность океана, но при таких волнах он в любой момент мог перевернуться и увлечь нас вместе с собой в черную глубину. Поднявшись с сиденья, я, согнувшись, сделал два шага к хвостовому отсеку, вытащил из-за баллонов с кислородом сложенную надувную лодку и вернулся на свое место.
Перед вертолетом вздымалась клубящаяся красная стена; до поверхности океана было метров десять, не больше. Светлый скафандр продолжал качаться на волнах неподалеку от нашей машины. Снаут удерживал вертолет на одном месте и явно не собирался подлетать ближе.
– Давай, Кельвин!
Я развернул кресло Хари, так что она оказалась лицом к Снауту, и протиснулся к дверце, волоча за собой лодку. Хари, запрокинув голову, молча наблюдала за моими действиями. Приглушенно и ровно, на одной заунывной ноте, гудели двигатели.
– Я сейчас вернусь, Хари, – сказал я, положив руку ей на плечо. – Ты все время будешь видеть меня.
Я поправил заплечные баллоны, потянул за ручку, и когда дверца отъехала в сторону, сбросил вниз раскладную лестницу. Надвинул на лицо кислородную маску – то же самое сделал Снаут и, подчиняясь его жесту, Хари, – зажал под мышкой лодку и начал спускаться.
Ветра почти не было, и мой спуск прошел без каких-либо осложнений.
Оказавшись над самой поверхностью океана, я, держась одной рукой за лестницу, другой нащупал клапан в мягкой, но прочной оранжевой оболочке и бросил лодку вниз. Она почти мгновенно наполнилась газом, действительно обретая форму лодки, и я шагнул в нее с лестницы, сел и взялся за маленькие весла, закрепленные на обоих бортах. Сделал несколько гребков, поднял голову и помахал рукой, показывая, что все в полном порядке. Такие вещи мне не раз приходилось проделывать на Земле, в период подготовки, и волны там были похлеще, не чета этим, полусонным и ленивым. Вертолет продолжал висеть на том же месте, поблескивая кругами стремительно вращающихся винтов, словно прикрепленный к невидимой нити; кроме гула его двигателей не было слышно вокруг никаких других звуков. Снаут поднял руку в ответ, а Хари вжалась лицом в стекло и неотрывно глядела на меня, и я подумал, что она сейчас не выдержит и бросится следом за мной. Скрипнув зубами, я отвернулся от вертолета, застывшего на фоне темнеющего неба, и направил лодку к скафандру. Меня пробирал невольный озноб.
Весла были не очень удобными, но все-таки, вовсю орудуя ими, я через несколько минут приблизился к цели и вытянул из узкого проема в борту буксирный конец. Лодка и скафандр соприкоснулись – красная стена была совсем рядом – и я, стараясь унять дрожь в руках, с третьей попытки защелкнул крепления троса на локтевом сгибе скафандра, плавающего как бы «на животе». Потянув за трос, я без особых усилий перевернул его.
Мне открылось стекло шлема – тусклое, в радужных разводах и каких-то темных пятнах; сквозь него ничего не было видно. Я перевел взгляд на круглый металлический жетон, прикрепленный к нагрудному карману скафандра, с вдавленными сверху и снизу полукружиями слов. И все-таки вздрогнул, хотя и ожидал увидеть нечто подобное.
Клубилась стена тумана, темнота медленно заливала далекое небо, отрешенно вздымались и опадали вялые волны, монотонно гудел вертолет…
Сделав несколько безуспешных попыток, я наконец сумел отцепить порыжевший жетон; потом снял зажимы буксирного конца с рукава скафандра. И направил лодку назад, к лестнице. А светлый скафандр остался у красной стены тумана – плавучая гробница, день и ночь качающаяся на волнах под чужими звездами. Вверх – вниз… Вверх – вниз… Вверх – вниз…
Поднявшись на борт вертолета, я увидел, что глаза Хари полны слез.
Однако, она молчала, закусив губу и глядя, как я достаю жетон из кармана. Я протянул жетон Снауту, который, кажется, уже все понял.
Снаут осторожно, двумя пальцами, взял металлический кругляш и медленно прочитал надпись вслух – сначала то, что было написано сверху, а потом остальное:
– Карл Фехнер… Солярис… Первая экспедиция…
Да, это был тот самый физик Фехнер из экспедиции Шеннона, поиски которого когда-то вел Бертон. Семь десятков лет минуло с той поры, и все эти годы тело Фехнера носило по волнам океана. Океан стал его могилой – а стоит ли тревожить мертвых и поднимать из могилы? Думаю, что нет.
Снаут положил жетон на панель перед собой и сказал:
– Отдадим родным… Если остались…
Он понял меня. А вот Хари, конечно же, не поняла.
– Это не доктор Сарториус? – она с каким-то испугом посмотрела на жетон, потом обернулась ко мне. – Почему ты оставил его там, Крис?
Кто такой Карл Фехнер?
– Этот человек погиб семьдесят лет назад. Он должен остаться здесь.
Губы ее приоткрылись, она хотела сказать еще что-то, но так и не сказала. Отвернулась и съежилась в кресле. Снаут потер жетон пальцем и устало произнес, глядя в пространство перед собой:
– Темнеет. Будем возвращаться, – вид у него был подавленный; я чувствовал себя не лучше.
Последние его слова прозвучали полувопросительно, и вопрос этот был адресован мне.
– Да, будем возвращаться, – отозвался я.
– Завтра продолжим по очереди, – сказал Снаут. – Сначала я, потом вы.
Я промолчал. Все было предельно ясно, но Снаут не решался объявить об этом вслух. Как и я.
Вертолет взмыл в вечернее небо и, развернувшись хвостом к угасающему мрачному закату, по прямой устремился к Станции, повисшей над океаном где-то за линией горизонта. И только теперь я понял, что устал. Это была даже не физическая усталость, которую без труда можно снять, хорошенько выспавшись и постояв затем под контрастным душем, а совсем другая… Сарториус… Фехнер… Хари…
Хари…
Я отмахнулся от невеселых мыслей, закрыл глаза и попытался представить себе что-нибудь хорошее и успокаивающее. Мелкий летний дождь, тихий лес, клочки голубого неба, облака, неторопливо и беззаботно плывущие над верхушками деревьев… Поляна, коричневые шляпки грибов в густой траве… Песчаный берег узкой быстрой речушки, стайки мальков над волнистым песчаным дном, зелень кустов, опустивших длинные ветви в воду… Коршун, с ровным гулом парящий в далеком небе… Заброшенное сельское кладбище, тропинка, ведущая к заросшим лопухами и крапивой развалинам церкви… Дубовая рощица на холме за речной долиной, залитой солнцем, нашим родным привычным солнцем… И вокруг, отовсюду – монотонный гул…