От обиды сон как будто пропал, но Хельги знал, что непременно задремлет, если не встанет. Он поднялся и тут же застучал зубами, поспешно натягивая штаны. Северный ветер отгонял тяжёлые непогожие тучи, но зато сам был по-зимнему жесток. Накануне, пока они шагали в гору, да ещё с мешками на плечах, холод ощущался как-то не так…
Хельги немного попрыгал на заиндевелых камнях, размахивая руками, но камни хрустели очень уж громко. Тогда он решительно разделся, подошёл к увешанному сосульками краю ледничка, полюбовался немного таинственным светом, мерцавшим из глубины, — и шагнул под обжигающе-холодные струйки, весело катившиеся в озеро.
Видела бы мать, подумал он, вертясь и содрогаясь под частой капелью, от которой на груди и руках выступали жаркие пятна. Да, здесь никто не лез к нему с советами и предостережениями, не упрашивал одеваться теплее и ни в коем случае не ходить на лодке мимо Железной Скалы… Но странное дело: теперь, когда надоедливые заботы матери превратились в воспоминания, они растягивали его губы улыбкой вместо того; чтобы сердить… А может, он просто стал взрослым мужчиной?
Спросить бы Оттара, но Оттар, не знавший матери, навряд ли сумел бы что-нибудь подсказать.
К тому времени, когда солнце напоролось на вершину чёрной скалы, оплавило её и осталось висеть, истекая золотой кровью, Хельги распластал второго лосося и принялся его чистить. Пожалуй, пора было будить остальных, и он запустил мелким камешком в Карка, потом в Оттара. Оба немедля проснулись, и Оттар вместо благодарности выругался:
— Всякий сопляк берется судить, сильно ли я устал!
Он не привык, чтобы ему возражали. Хельги отмолчался: он стерпел бы даже затрещину, на Оттара нельзя было обижаться, как не обижаются на старшего брата. Зато Карк смотрел на него в явной тревоге, ожидая отместки. Страх, достойный невольника. Древний Хёгни, чьё мужество не знало предела, сам пошёл на казнь, не желая, чтобы вместо него убили раба. Карк, наверное, никогда и не слыхал про такое, рабы редко беседуют о чём-либо кроме еды и работы. Он так и не понял, почему Хельги не стал его выдавать.
Сворачивая мешок, Оттар всё смотрел на гусей, щипавших редкую зелень и громко гоготавших на том берегу. Хельги ждал, что Оттар предложит добыть впрок две-три птицы, благо каждый захватил с собой лук, — но Оттар вдруг сказал:
— Сколько гусей, а вот лебедя я больше не видел. Может, я последних застрелил возле Рогатой горы?
Они направились вниз по течению ручья. Вода в нём была мутная и неслась с бешеной силой, ворочая камни: думай дважды, прежде чем затевать переправу. Кое-где ручей проел в песчанике широкое глубокое ложе; в иных местах попадался гранит, и он с ревом пенился на порогах.
— Всего на пять ночей отпустил меня Ракни, — сказал Оттар. — Надо нам поворачиваться, если мы вправду хотим увидеть что-нибудь, кроме этих камней!
Весело было идти вместе с ручьём, бежавшим под гору; сделалось ещё веселее, когда впереди вновь открылось далёкое море и гористые острова, чёрные на синем, с серебряными шапками ледников. Совсем другой берег, не тот, что провожал их накануне.
Этот склон смотрел к югу, на солнце. Перевал останавливал холодные ветры, и здесь росло куда больше зелени, чем в фиорде Вагна, шага нельзя было сделать, не наступив на цветок. Хельги впервые в жизни стало жалко их мять. И как не пожалеть белые, жёлтые, красные, ярко-лиловые звёздочки, едва успевшие обрадоваться скудному солнечному теплу? Зря, что ли, они так прижимались друг к другу и к земле, собираясь в зелёные подушки, и на одном крохотном кустике можно было обнаружить сразу ягоды и цветы: то, что в других странах успевало свершиться за одно лето, здесь растягивалось на два, а то и на три. Надо будет собрать потом десятка два разных и захватить домой — показать матери. Мать любит цветы…
Путешествие по ручью кончилось неожиданно скоро. Сперва Хельги заметил, что птицы стали носиться так часто, как бывает лишь рядом с гнездовьями, а ведь до моря было ещё неблизко… Он едва успел подумать об этом, и цветущая тундра исчезла, ринувшись в бездну обрывом чудовищной высоты. На выступах слоистого камня кричали и суетились вездесущие кайры. Ручей с разбегу перелетал через кромку и падал вниз цельной струёй. Шума её падения нельзя было различить.
Оттар первым подошёл к самому краю и посмотрел вниз, уперев руки в колени.
— Ого, — долетело до Хельги. Хельги тоже заглянул в пропасть и понял, что возглас Оттара относился не к высоте.
Там, прямо под ногами, был хорошо виден сине-зелёный, облитый солнцем фиорд с мутными пятнами в устьях речек и ручьёв, впадавших с разных сторон. В глубине проступали мели. Устье фиорда слепило глаза, плотно закупоренное льдами. А на берегу, за сыростью и водорослями полосы отлива, стоял дом. Очень похожий на тот, что выстроил себе Вагн. Оленьи рога украшали гребень его крыши… А рядом с Домом виднелся длинный боевой корабль, заботливо вытащенный на сушу и поднятый на подпорки. И — ни души вокруг, если не считать кружившихся и галдевших обитателей гнёзд…
— Вот и верь после этого россказням путешествующих по морю, — проговорил Оттар и отодвинулся от края. — Я смотрю, сюда плавают все, кому только не лень!
21. Колокольчик возле края расселины
Хельги прикинул на глаз расстояние до вершины фиорда и отозвался:
— Немалое время мы потратим, обходя обрыв. И как знать, кто встретит нас в доме. Оттар усмехнулся:
— Даже если там сам Вагн, он не погонит нас с порога. Но на Вагна мало похоже, этот корабль не его. А обходить обрыв мы не будем, мы спустимся. Если, конечно, никто из нас не боится.
Да, лететь отсюда было навряд ли ближе, чем с Железной Скалы… Хельги ещё раз посмотрел вниз и ослабил лямки мешка, чтобы в случае чего легко сбросить его со спины.
Карк уже вытащил пару крепких верёвок и невозмутимо сравнивал их, протягивая меж пальцев. Нетерпеливый Оттар выдернул у него одну и бросил Хельги свободный конец:
— Пойдешь вторым… я сам проверял их ещё на корабле, на каждой можно вешать всех нас троих.
Карк вдруг посерел, как обсохшие на солнце булыжники, и прижал огромные ладони к груди:
— Дай мне эту верёвку и позволь пойти первым!.. Я здесь самый никчемный, невелик будет убыток, если сорвусь!..
Оттар ответил, привязывая верёвку к ремню:
— Ты здесь самый ловкий и навряд ли слабее меня. Удержишь, если птицы стащат нас со скалы.
Хельги понуро молчал, слушая вполуха. Дома он один ползал по кручам, одолевая обрывы пострашней этого, а Оттар опять оберегал его, как маленького, ставя в середину. И мало пользы доказывать, что в горах Линсетра давно не осталось скалы, не выглаженной его животом…
Конец верёвки ударил Хельги по сапогам: на лице Карка бессильная злоба мешалась с искренней мукой. Случись что с Оттаром, вольноотпущенник не переживёт его ни на день.
Оттару тоже явно не впервые приходилось карабкаться по крутизне. Мало ли у каких островов останавливался прежде Ракни сэконунг, посылая своих людей набрать вкусных птичьих яиц! Оттар спускался медленно и осторожно, изредка поглядывая вниз. На всем огромном обрыве не было уголка, не облюбованного какой-нибудь птицей; волей-неволей Отгар тревожил гнездо за гнездом, и разъярённые хозяева взмывали из-под ног, неистово ругаясь на своём языке и целя острыми клювами в его затылок, укрытый плотной кожаной шапкой. Оттар не отмахивался, больше оберегая руки, лишённые рукавиц.
Хельги легко шёл по его следу, не ослабляя сверх меры и не натягивая верёвку, и улучал ещё время разглядывать отчаянно храбрых наседок, вжимавшихся в камень в какой-нибудь пяди от его лица. Капли белого помета приставали к одежде. А когда птица не выдерживала и слетала, на узеньком выступе оставалось пятнистое яичко, резко суженное к одному концу и потому не скатывавшееся вниз. Их можно было брать хоть прямо губами, но Хельги не был голоден, и птицы возвращались, переставая кричать. Потом он поднял голову и увидел, что запасливый Карк привязал к шее свою шапку и собирал в неё все яйца, до которых мог дотянуться. Больше Хельги на него не смотрел.
Он как раз добрался до карниза в целый локоть ширины, на котором можно было удобно устроиться и перевести дух. Оттар уже побывал здесь и спускался дальше, придирчиво ощупывая камни. Хельги невольно залюбовался им, ловким, как дикая кошка… И вдруг казавшийся прочным уступ рассыпался под Оттаром в прах, точно вылепленный из песка! Оттар повис на одной руке, тщетно шаря в поисках хоть какой-нибудь трещины. Похолодевший Хельги увидел, как неотвратимо крошилась и та единственная опора, что ещё держала его над пустотой.
Оттар не попросил помощи, надеясь выкарабкаться сам, но Хельги не стал дожидаться: обвил ногами надежный гранитный желвак, торопливо намотал на руку верёвку, чтобы под тяжестью Оттара не так сильно рванула, и заорал что было мочи:
— Выступ слева! Иди по скале!
Оттар посмотрел на него и кивнул, убедившись, что Хельги сидел действительно крепко. И убрал пальцы с предательски разламывавшегося камня, намереваясь упереться в стену ногами и сдвинуться левее, где будет полегче.
…Верёвка лопнула как раз посередине. Лопнула, едва натянувшись, точно свитая из гнилого мочала. Глаза Оттара изумленно расширились, а в следующий миг он полетел вниз.
У него хватило выдержки уже в падении кое-как оттолкнуться, уходя от обрыва, а потом высвободиться из лямок и пинком отбросить мешок. Он падал нескончаемо долго, постепенно делаясь меньше… Белый венец бурунов показался Хельги огромным. И очень зловещим.
Хельги стащил свой мешок и повесил на выступ, потом перехватил ножом верёвку, скреплявшую его с Карком. Покрепче вбил нож обратно в ножны… Карк что-то кричал, но Хельги не слушал. На узком карнизе было не разбежаться. Хельги взмахнул руками и прыгнул прямо с места. Мелькнул, впечатываясь в память, одинокий синенький колокольчик у края расселины…
…Да, этот откос определённо был побратимом Железной Скалы. Такая же ведьмина забава. А вода, встретившая Хельги!.. Недаром искрились кружевами белые забереги. В Раумсдале тоже бывала зимой такая водичка, но Хельги всегда благоразумно обходил стороной проруби и полыньи…
Он глубоко канул в этот прозрачный жидкий огонь, но потом вынырнул и увидел неподалеку мокрую, без шапки, облизанную голову Оттара. Оттар подплыл, яростно загребая руками, и хрипло велел:
— К берегу! Живо!..
Он знал, что в подобной воде совсем необязательно тонуть. Человек погибает в ней прежде, чем кто-нибудь сосчитает до тысячи.
Хельги поплыл с ним рядом; плылось гораздо труднее, чем тот раз дома, хотя и тогда он не на шутку боялся замерзнуть. Отлив мешал им, и возле самого берега Хельги вдруг разом перестал чувствовать руки и ноги. Оттар за шиворот выволок его на сушу. Здесь не было солнца, зато ветер, стекавший с ледяных гор, немедля вонзил отточенные ножи. Это был холод, какого Хельги никогда раньше не знал. Проковыляв несколько шагов прочь от воды, он увидел на своей одежде расползавшиеся пятнышки льда и понял, что это воистину приближался конец. Он подумал о смерти почти равнодушно. Что-то в нём ещё требовало борьбы, но кровь и жизнь быстро отступали в глубь тела, и сознание съёживалось, уходя.
— Раздевайся! — крикнул Оттар. — Раздевайся, щенок!
Хельги поднял руки, но пальцы не гнулись. Оттар содрал с него полушубок. Сам он был уже голый, белый с синими губами и какой-то по-особому гладкий, точно сделанный из подтаявшего снега. Хельги, наверное, выглядел не лучше. Оттар сунул ему в руки увесистый камень:
— Беги! В гору беги!..
Хельги выронил камень и попытался сесть. Жестокая оплеуха заставила выпрямиться, но ненадолго. Холод добивал его, холод, в который просто нельзя было поверить. Холод по имени Модсогнир — Высасывающий силы. Хельги не понимал, что такое гора.
Оттар заставил его снова взять камень и вытянул по спине поясным ремнём, на котором ещё болтался обрывок верёвки:
— Бегом, говорю, ты, рожденный в мусорной куче!.. Серебряные бляшки ранили кожу, но крови не было. Сперва Хельги едва тащил ноги, однако удары и ругань сыпались беспощадно, и он зашагал уверенней, потом побежал. К концу подъёма он начал соображать, что происходило. Он сказал Оттару:
— Хватит меня пороть, теперь я не упаду. Вниз они спускались наперегонки. У воды повернули и снова побежали наверх, каждый со своим камнем. Вот когда Хельги почувствовал в спине и плечах саднящую боль, провел ладонью и увидел на руке красные капли!.. Тело оживало, всю кожу кололи изнутри маленькие иголки.