Голохвостая нагло икнула мне в лицо и… захрапела. Слыша глубокий, здоровый храп, я поняла, что выражение: «Меньше знаешь — крепче спишь», — это укороченный вариант студенческой догмы, из которой следует, что учеба — катализатор бессонницы, нервных стрессов и, как следствие, болезней. Вред здоровью, одним словом! Крысявка, обделенная толикой знания об особенностях морфологии и физиологии фениксов, была блаженна в своем неведении и спала без задних лап. Я же, осененная мудростью, словно села на шприц с адреналином.
То ли я так громко и усиленно думала, то ли вертикальное положение все же оказалось не столь удобно, как горизонт пуховой подушки под пузиком… В итоге Энжи замотала головой, сонно умыла мордочку лапой и проснулась, недовольно проворчав: «Уже утро?»
Пришлось ее жестоко разочаровать и вытрясти (в буквальном смысле этого слова, встряхивая крысиное тельце) все, что она знала о фениксах. Но голохвостая была ни сном, ни усом об особенности огненных пернатых «располагать к себе собеседника».
Я же, ткнув обличающим перстом в книгу, в то самое место, где был второй абзац, осеклась. Под пальцем красовалась картинка огненной птицы, раскинувшей крылья.
Мы с Энжи уставились в книгу. Пролистали несколько страниц назад, вперед, открыли форзац и увидели надпись летящим почерком: «Сия книга дает лишь знания, жизненно необходимые, и ни строкой больше». Росчерк пера с подписью «Аврелий Ехидный».
Крысявка недовольно застригла ушами, а я поймала себя на том, что рассматриваю завитушки рун этого Ехидного. Причем порой мне начинало казаться, что даже они выведены с особым, издевательским наклоном.
— Покажи обложку, — пропищала голохвостая.
Я уже почувствовала, как тело, хоть и получившее изрядную дозу стимулятора в виде злости, сдается на милость усталости, и подчинилась грозной Энжи.
Авторство сего талмуда принадлежало тоже Ехидному. Эта новость отчего-то заставила крысявку недовольно фыркнуть:
— С ума сойти! Мой предыдущий хозяин гонялся за этой книженцией чуть ли не десяток лет, чтобы прибрать в свою коллекцию, а она, оказывается, на полке в библиотеке магистерии пылилась.
— И чем же она так необычна, что твой господин так хотел ее заполучить? — уже зевая, полюбопытствовала я.
— Тем, что, как и заявил ее автор, мудрейший, к слову, предсказатель, вложивший в написание сего труда душу отнюдь не в фигуральном смысле, — после смерти его дух не пошел по пути за гранью, а поселился меж страниц, растворился в них, — эта книженция способна дать те знания, которые нужны именно ее читателю и от которых порой может зависеть его жизнь.
— То есть, если я спрошу, кто хочет убить Альта и Уилла, она ответит? — решила попытать счастья я.
— Нет, — сварливо прощелкала зубами собеседница. — Сказано же — знания! Эн-ци-кло-пе-ди-чес-кие, — последнее слово она растянула с издевкой, будто копируя чей-то тон. Скорее всего бывшего хозяина.
— Ясно, — опечалилась я.
Ну хотя бы кое-что о своем родственничке-противнике узнала. Значит, вести с ним долгие беседы чревато. Учтем-с.
С такими мыслями я и легла спать, а утро встретило меня набатом, ввинчивающимся, казалось, даже не в уши, а в самые нервы не хуже зубного сверла в пульпит. Продрала глаза, костеря всех и вся. В том числе и себя.
Про такую меня коллега Леночка однажды пошутила, что я не с той ноги встала. Пришлось ее разочаровать и ответить с интонацией берсерка, закусившего на завтрак любимым топором, что я, конечно, ноги стараюсь чередовать при спуске тела на пол, но выбор-то у меня в принципе небольшой… правая и левая… После этого эмоционального спича Леночка почему-то про меня утреннюю больше не шутила.
Натянув высохшее после позавчерашней стирки платье и водрузив Энжи на плечо, я подхватила листы пергамента, стило, бутылек с чернилами. Запихнула их в холщовую торбу, что выполняла у меня почетную роль сумки. К писчим принадлежностям добавила «инструменты для практических занятий»: две пеленки, рожки для кормления (аж три разных: для драконов, человеческих младенцев и фурий), пару погремушек — и отправилась на учебу.
Я уже спустилась на первый этаж, когда заметила, как из двери комнаты хозяйки доходного дома выходит целитель. Синяя хламида со знаком плюща, сосредоточенное лицо, на котором уже имелось изрядно морщин, борода. Он ушел столь быстро, что я не успела его окликнуть, спросить, что со здоровьем владелицы. Хлопнула входная дверь.
Вспомнилось, как всего несколько часов назад старая карга шаркала тапками, впуская меня. Неужели ей стало ночью настолько плохо, что вызвали лекаря?
Дверь в апартаменты хозяйки приотворилась чуть более, и на порог вышла она сама в запахнутом халате.
— Вам плохо? Вы заболели? — Я чуть повысила голос, не рассчитав. Хотела ведь окликнуть шустрого целителя.
Хозяйка перевела на меня взгляд, уперла руку в бок и смерила взглядом.
Как-то враз подумалось, что для больной она слишком уж здорово и здорово выглядит. Мои сомнения подтвердились ее ехидным комментарием:
— Слышишь, постоялица, я же не орала на весь дом, что на нас напала нечисть, когда из твоей комнаты боевой маг позавчера выходил?
— Так то выходил, а не вылетал как ошпаренный, словно за лекарством от смертельной болезни помчался, — парировала я, враз потеряв всякое сочувствие к этой старушне, которая на поверку оказалась той еще развратницей.
— Запомни, девочка, — снисходительно хмыкнула владелица, — если мужчина после ночи с женщиной несется сломя голову, опаздывая, значит, эта самая ночь удалась. А вот если он тайком, крадучись, пытается на заре смыться в окно, пока дама не проснулась… то тут уж надо думать о том, что утреннее разочарование победило вечерние ожидания.
После этих слов она приосанилась, а я улыбнулась ей во все тридцать два зуба, чуть дерзко и ехидно. Я знала, чем крыть. И моя собеседница это прекрасно почувствовала. Мы обе поняли друг друга, взбодрившись обоюдными колкостями получше чашки кофе. Не прозвучавшая ответная язвительная реплика, как ни странно, расположила ко мне комнатодательницу лучше, нежели любые комплименты и лесть.
— Далеко пойдешь, девка, — лишь хмыкнула она, закрывая свою дверь.
Я же поспешила на занятия. Сегодня они начинались в приюте.
Когда я пришла, несколько курсисток уже возились со своими малявочками. Кто-то осторожно пеленал, кто-то поил из рожка. Моя Бьянка пока спала: на животе, повернув голову вбок и выпятив попу вверх. Казалось, что в этой позе и находиться-то жутко неудобно, не то что сладко посапывать, но малышка лишь чмокала губками, блаженно закрыв глазки.
Запасшись информацией о вампирах впрок, я уже знала, что моя подопечная, несмотря на свой возраст, скоро начнет ползать. Вампиреныши встают на четвереньки, в отличие от человеческих детей, уже к двум месяцам. В четыре — уверенно сидят. В шесть — делают первые шаги. Да и все земные суеверия о том, что вампирчикам нужна свежесцеженная кровушка, оказались мифом. Просто витаминов им нужно больше — растут-то мелкие клыкастики не хуже телят. Вот и поят их мамашки соками. Ягодными. Чаще всего вишневыми или сливовыми. А что до укусов — то как и у всех младенцев, которые муслякают все подряд.
Жажда же у вампиров просыпается в подростковом возрасте. Тогда-то им и накладываются специальные клановые руны, сдерживающие эту тягу. Пить кровь разумных «методом прямого укуса», как гласили строки учебника, было запрещено законами империи. Правда, об умственно отсталых там не было и руны…
Официально вампиры могли купить сцеженной крови у любого, только проводить процедуру передачи красной руды надлежало в присутствии лекаря, который и заверял на пергаменте, что вреда здоровью кроведателя не нанесено. Но все же большинство клыкастиков предпочитало не выпендриваться с покупкой деликатесной человеческой крови, а вкушать свиную, заедая ее обычной людской пищей (нередко приправленной и чесночком), к которой упыриные желудки были весьма приспособлены. Необходимость же именно в кровушке, как утверждал Ехидный, была вызвана тем, что в ней содержались малой толикой вещества, необходимые именно вампирским организмам. Я провела параллель с рассказами подруг, находившихся в интересном положении: одна хотела до одури пожевать побелку, вторая бредила томатным соком, и… посочувствовала вампирам. Если у них такая же «хотелка», как у беременяшек, да еще всю жизнь…
Меж тем Бьянка начала просыпаться. А у соседней кроватки вовсю шла мелкая война младенца и курсистки. Той самой, в очках, с которой мы столкнулись у дверей экзаменационного кабинета.
Ей попался человеческий младенец, но чуть старше. Судя по карточке, закрепленной у кроватки, ему минуло уже полгода. Мужик — всегда мужик. Даже если его чресла прикрыты тканью. И не важно, что это за тряпочка — банное полотенце или пеленка.
Эту простую истину сейчас и доказывал младенец, похлопывая по груди свою няньку. Он отпихивал рожок с молоком, упирался ножками, задирал свой курносый нос и деловито стремился к девичьим прелестям.
— Вот ведь! — в сердцах выдохнула нянька, пытаясь убедить «мужика», что и в рожке молоко ничуть не хуже. Но, держа в одной руке упирающееся и голосящее чадо, а в другой — местный аналог детской бутылочки, заниматься уговорами сложно.
— Давай помогу, — предложила я, кося одним глазом на Бьянку.
Вампирочка, поворочавшись, вновь приснула.
— Спасибо, — кивнула курсистка.
Малец, которому все же сунули в крикливый рот рожок, втянул носом воздух и чуть недовольно засопел, причмокивая. Я, не особо задумываясь, погладила малыша по спине и что-то чуть слышно забормотала на ухо. Но дитю, судя по всему, это уже было безразлично.
Заметила, что мужчине вообще многое безразлично, когда его вкусно кормят. Можно даже раздеть догола, он и не заметит, если рот занят, а желудок благодарно урчит. И не имеет значения, о пеленках речь идет или о рубашках.
— Меня Натаниэль зовут. Можно просто Ната, — чуть смущаясь, протянула курсистка, когда с кормлением ее подопечного было покончено. — И еще раз спасибо за помощь. У нас с мужем детей нет, вот я и теряюсь.
Я смотрела на эту хрупкую девушку, назвать ее замужней дамой не поворачивался язык. Слово за слово, пока ухаживала за Бьянкой, кормила ее, играла, делала пометки в пергаменте, отмечая реакцию малышки на новые предметы, то, как она держит головку, поворачивается, мы с Натой разговорились. Общению на практике куратор не мешала, только напоминала, чтобы не забывали о главном и не повышали голоса. А потом был первый «коллоквиум». Мы должны были уложить спать наших младенцев.
Только тогда я, тряся малютку на руках, поняла в полной мере значение слова «ушатать». Я пробовала петь колыбельные, шипеть, даже сказку начала рассказывать, но при этом так сама хотела спать, что моего колобка сбила фура, едва он выкатился от бабушки с дедушкой.
Выручила меня Энжи, с мученическим вздохом сползшая с плеча.
— Только не спрашивай, откуда я это знаю, — пропищала она и… засунула свою лапку в рот малютке, пока куратор отвлеклась.
Бьянка, будто этого и ждала, присосалась к кулачку крысявки и затихла, а спустя пару минут и вовсе сладко сопела.
Прежде чем нас отпустить, куратор напомнила, что после полудня в расписании еще значатся «легенды и словесность». Как пояснила магесса Арелия, на сем занятии мы будем изучать детские сказки, песенки, потешки и зубрить их.
Кто бы сомневался.
В магистерию возвращались дружной щебечущей толпой.
На подходе к академии нас обогнул парень, вышедший из ворот. Все бы ничего, но он здорово задел мне плечо. Я потерла ушибленное место и уже хотела ответить, но когда обернулась — никого не было.
Вот только, войдя в ворота академии, я отметила, что сегодня студенческая суета какая-то уж больно волнительная, что ли…
— Вы что тут стоите? Пропустите все самое интересное! — сразу обращаясь ко всем курсисткам, крикнул какой-то паренек, деловито улепетывая в сторону мужских общежитий темной половины.
— А что там? — спросил кто-то из курсисток ему вдогонку.
— Самоубийство намечается! — крикнул он, сверкая пятками.
Я же, услышав об этом, рванула следом.
Когда добежала, взору предстала картина: на краю крыши башни — Уилл. Парень был настроен решительно, он даже уже шагнул, вот только Альт, схвативший его за руку, мешал ему упасть. Зато самоубийца своим весом неотвратимо подтаскивал моего муженька к краю крыши. Лететь, сорвись они, было этажей семь.
А по толпе гулял шепоток про так не вовремя поставленный на стены общежития и прилегающую территорию антимагический полог…
Поверх рокота толпы студиозусов прозвучало:
— Начинаем аукцион!
Крикуну тут же отвесили подзатыльник, но его еще более громкое оправдание: «А что? Столько народу собралось. Грех что-нибудь не продать!» — разделило толпу на два лагеря. Одни ахали над развернувшейся на крыше драмой (в основном это барышни со светлой половины). Вторые — с факультетов некромантии, чернокнижия и боевого магического — отпускали циничные шуточки, между строк которых так и звучало: да когда же он грохнется наконец!
Такая бесцеремонность объяснялась просто: неврастеникам не место среди воинов. Пусть уж лучше такой самоубьется сейчас, чем из-за его расшатанных нервишек придется подставлять спину под когти нежити.
Я вглядывалась в две фигуры, лихорадочно соображая, что же сделать…
На брусчатку упала черепица, первой не выдержавшая натиска дружеских чувств Альта и Уилла. Она проскользила по полотнищу вертикального флага, что реял вровень с окнами пятого этажа и мел кистями карниз на уровне второго, и разбилась о булыжник. Зато на крыше появилось еще одно действующее лицо: наш физрук. Магистр Дирк, ступая мягко, по-кошачьи, добрался почти до козырька, когда черепица сбоку начала ехать на манер ледника целым пластом. Мужчина замер.
Черепица упала на камни при полном молчании, осенив толпу облаком пыли. Прониклись все. И адепты, и подоспевшие к этому моменту преподаватели, и даже юный коммерсант, желавший устроить торги.
— Альт, держи его! — Сильный, уверенный голос преподавателя услышали все. — Отпустишь — силовым арканом не подхватить. Сегодня, как назло, на общежитие установили антимагический полог. Ни плетения, ни заклинания левитации не подействуют.
Двор загудел. Седобородый старичок в голубой хламиде (преподаватель лекарского дела?) воздел корявый, как ветка карагача, перст к небу и заголосил о ценности каждой жизни. Экзальтированная девица начала обмахиваться платочком, причитая: «Ну как же так! Я сейчас от волнения лишусь чувств…» — но, оглядевшись по сторонам и узрев, что все внимание стоящих вблизи парней приковано к крыше, грохаться в обморок раздумала.
Зато темная половина академии хранила единодушное молчание, лишь с жадным интересом вглядываясь вверх.
Дирка и Альта разделяло всего несколько метров, которые магистр не мог пройти из-за обвалившейся черепицы. Но вот в руках мужчины появилась веревка, конец которой он и кинул белому как мел моему муженьку.
Кто-то из толпы облегченно вздохнул, предвосхищая благополучный исход. Зря.
Альт неуклюже взмахнул рукой, пытаясь поймать конец, и чуть сам не потерял равновесие.
Все же кое-как он умудрился ухватиться за веревку. Вот только спасаемый отчего-то удвоил усилия по своему самоубийству, упираясь ногами и бурлаком таща за собой вниз моего супружника.
Все в толпе смотрели лишь на это противостояние, и ни один не видел ее. Смерть. А госпожа костлявая меж тем, подобрав подол и зажав под мышкой косу, на цыпочках шла по карнизу, недовольно цыкая на магистра. Как же! У нее тут сверхприбыль наметилась — аж два адепта, а какой-то мужик собирается вырвать душонки, которые она записала уже на свой счет, из ее рук!
Чернобалахонница доковыляла до ребят, сделала пару шагов вверх по скату и, выпустив из пальцев подол, половчее перехватила косу. Замахнулась ею на манер топора и, опустив лезвие на натянутую веревку, начала пилить волокно.
Рука, что легла мне на плечо, заставила не просто вздрогнуть всем телом, а едва не заорать.
— Интересное зрелище, не так ли? — раздался знакомый голос с хрипотцой.
Вторая рука нагло легла мне на талию.
— Очень, — севшим голосом ответила я. — Особенно если учесть, что это зрелище того, как я становлюсь вдовой.
— Что? — В этом коротком вопросе смешались гнев, возмущение и даже обида.