Вратко и сам не испытывал никакого удовольствия от блуждания под землей. Спертый воздух. Сырость и холод. Тяжелое чувство замкнутости в четырех стенах. Тьма, не позволяющая разглядеть что-либо дальше вытянутой руки. Но особого ужаса он не ощущал. Просто неприятно. А вот Олаф, похоже, мучается…
Шагающий рядом Димитрий негромко говорил:
— А родом я из Херсонеса, что в Климатах.[75] У вас на Руси его зовут Корсунем.
— Знаю, — кивнул новгородец. — Его еще Владимир Святой воевал.
— Да! Точно! — закивал грек. — У нас до сих пор сохранился холм от этой осады.
— Зачем холм? Какой холм? — не понял парень.
— А ты не знаешь?
— Нет…
— Когда Владимир Херсонес осаждал, его воины думали насыпать вал вровень со стенами. Или даже выше хотели. Они собирались с этого вала город обстреливать из луков и пороков.[76] Тягали землю и щебень со всей округи. А херсониты подкоп сделали и снизу, из-под насыпи, землю забирали. Что русичи за день насыпали, то наши за ночь прибирали…
— Ловко, — усмехнулся Гуннар. — Только я не думаю, что это можно сделать.
— Ты только думаешь, — обиженно протянул Димитрий, — а я своими глазами холм тот видел.
— Ты еще скажи: насыпал!
— Я не насыпал, но дед мой, когда совсем еще мальчишкой был, жил в Херсонесе. Он помнил и киевского князя, который вытребовал у Византии корону василевса, и Анастаса, который стал первым епископом на Руси, и великую жажду, разразившуюся в городе после того, как русичи перекопали водопровод, и великий пожар…
— Ну, если он мальчишкой был, вряд ли копал сам?
— Конечно, нет, но он видел…
— Или слышал байки взрослых, принимая их за чистую монету.
— Но холм ведь есть!
— Да мало ли кто его насыпал и когда? А молва людская после все додумала.
— Если хочешь знать, — все больше воодушевляясь спором, воскликнул грек, — я нарочно историей интересовался! Я изучал старые книги, хроники, летописи!
— Да мало ли что монахи понапишут? — уже откровенно насмехался кормщик. Вратко даже стало неудобно за товарища. — Они — лжецы всем известные!
— Как ты можешь так говорить? — Димитрий остановился и упер указательный палец викингу в грудь. — Я сам — монах! Я решил всю свою жизнь посвятить поиску истины! Чтобы все люди могли прочитать в книгах правду!
— Видишь, ты сам признаешь, что сейчас там больше вранья, чем правды! — Гуннар небрежным движением отодвинул руку грека.
Димитрий задохнулся от возмущения и хватал ртом воздух, как вытащенная из полыньи рыба.
— Может быть, мы пойдем дальше? — возвышающийся над всеми Олаф, опасливо втягивал голову в плечи и поглядывал на близкий потолок. — Горячие спорщики, корсунянин да хёрд.
Кормщик ответил смешком, а монах стремительно развернулся, едва не затушив свечу, и молча зашагал по подземному ходу.
— Так тебя правильнее называть братом Димитрием? — спросил Вратко.
— Можно и так. Но я не чернец… Хотя при монастыре Святого Климента с десяти лет живу. Слыхал про наш монастырь?
— Нет, — помотал головой Вратко.
— А про священномученика Климента, ученика самого апостола Петра?
— Краем уха слыхал…
— Да как же так можно? — искренне возмутился грек. — Уж о ком о ком, а о папе Клименте ты должен был слышать. Если ты, конечно, истинный христианин… А вот и дверь!
Димитрий остановился и повыше поднял свечу.
Их взорам предстала осыпь буроватой земли, комковатой и сырой даже на вид. Новгородец наклонился и зачерпнул горсть. Размял в пальцах. Точно, глина. Верхняя часть завала была разрыта и обнажала серую плиту из ноздреватого камня — совсем не такого, как та, что скрывала главный вход в подземелье из здания капитула.
— Вот, два дня уже роюсь, — виновато промямлил Димитрий.
— Руками? — поинтересовался Вульфер, выглядывающий из-под локтя Олафа.
— Да. Руками.
— Ну, так это немало без лопаты, — одобрил сакс.
Лохлайн вполголоса процедил по-гэльски:
— Удел червей — копаться в земле.
«А удел кротов — всю жизнь жить под землей», — зло подумал Вратко, но ничего не сказал.
— Будем рыть? — Гуннар придирчиво оглядел кровлю. Не провалится ли?
— По очереди придется, — оценил тесноту коридора Вульфер.
— Да тут и одному развернуться негде… — пробасил Олаф.
— Ничего. Как-нибудь управимся. — Кормщик тряхнул головой и первым подошел к оползню.
— Я огонь подержу! — вызвался Вульфер, принимая у Димитрия свечку.
Всем оставшимся волей-неволей пришлось отойти.
Гуннар загребал землю двумя ладонями, не боясь изгваздаться в грязи. Отбрасывал глину и уминал ее сапогами.
— Расскажи мне о папе Клименте, брат Димитрий, — попросил Вратко.
— Я могу, конечно… — нерешительно протянул грек. — Но будет ли интересен мой рассказ прочим нашим спутникам? — Он бросил косой взгляд на динни ши. Очевидно, непривычная внешность подземельщиков вызывала у монаха подозрения. Эх, знал бы он, что стоит плечом к плечу с нелюдями, то есть богопротивными по сути своей существами, и даже одним оборотнем, которого и вовсе к прислужникам сатаны недолго отнести.
— Говори, монах, говори… — Олаф прекрасно понял его слова, ибо говорил Димитрий по-урмански, чтобы не обидеть никого из присутствующих. — Почему не послушать?
Лохлайн, похоже, ничего из их разговора не понял, но всем видом показал, что не сильно и хотел. Они с Нехтой снова занялись ранеными, один из которых даже постанывать перестал, лежал, как мешок, набитый тряпьем, и не шевелился.
— Ну, коли никто не против… — смущенно проговорил Димитрий. — Пожалуй, я расскажу. Родился Климент в Риме вскоре после мученической смерти Иисуса Христа. В малолетстве он потерял родителей и воспитывался у дальних родственников, людей богатых и приближенных к императорскому престолу, но, к сожалению, закоренелых язычников…
Роющий землю Гуннар хрюкнул себе под нос. Димитрий встрепенулся, но, поняв, что останавливать его никто не собирается, продолжил:
— В юности Климент получил хорошее образование. По римским меркам, само собой. Но его не увлекали языческие развлечения, роскошь, чревоугодие и разврат, присущие римлянам. В те годы, несмотря на гонения, притеснения и жестокие издевательства, христианская вера начала распространяться из Иудеи сперва в Грецию, а после добралась до самого города на семи холмах. Среди римлян истинных христиан было немного, но, познакомившись с ними, Климент приобщился к Слову Божьему. Юноше захотелось узнать больше, и он отправился в Александрию Египетскую, где проповедовал в те годы святой апостол Варнава. Речи сподвижника Христа Климент слушал с глубоким вниманием, всем сердцем воспринимая силу и истину Слова Божия, а после пошел пешком в Палестину.
— Экий неугомонный, — заметил Олаф, но в его голосе звучало что-то похожее на уважение. Еще бы! Кто лучше викинга может понять душу человека, которому не сидится на одном месте?
— В Палестине… — ободренный вниманием Димитрий заговорил громче, все больше воодушевляясь. — В Палестине Климент принял крещение из рук самого апостола Петра, стал его преданным учеником и бескорыстным сподвижником. Незадолго до своей мученической кончины апостол Петр рукоположил Климента в епископы Рима. Не империи, но вечного города, как и поныне называют его италики.
Грек вздохнул, перевел дух. Посмотрел на роющего Гуннара. Хёрд работал размеренно и с виду неторопливо, как привык грести на корабле. Усталости он пока не чувствовал, и Вратко, подумывающий о том, чтобы сменить товарища, решил повременить. Уж больно заинтересовал парня рассказ монаха.
— Итак, Климент вернулся в Рим. Теперь он уже сам проповедовал, неся Слово Божье людям, наставляя заблудших, благословляя взыскующих благодати Небесной. Его добродетельная жизнь, милосердие и молитвенный подвиг обратили многих римлян ко Христу. Так, однажды в день Пасхи, уже тогда считавшейся великим христианским праздником, им были крещены сразу четыреста двадцать четыре человека. Среди удостоенных таинства были люди всех сословий: рабы, правители, члены императорской семьи… Так Климент трудился во славу Господа аж до пять тысяч шестьсот девятого года от сотворения мира.[77] Но язычникам не нравилось, с какой охотой люди принимают новую веру. А потому они замыслили извести знаменитого проповедника и направили донос к римскому императору Траяну. Дескать, хулит и порочит христианин старых богов, недобро отзывается об устройстве империи, о величии ее, мыслит установить новый порядок, — Димитрий перевел дух. Спросил Гуннара: — Не пора ли тебя сменить, уважаемый?
— Пора! — откликнулся кормщик. — Но не ты. Пускай Олаф пороет. Ему полезно! — Гуннар обернулся и усмехнулся, сверкнув зубами.
— Чего это мне полезно? — недовольно пробурчал здоровяк, но беспрекословно подошел к завалу, опустился на колени. Вскоре земля горстями полетела из-под его широченных ладоней. Вульфер поначалу пытался уворачиваться, но Олаф словно нарочно метил в него, и старик махнул рукой — все равно в глине измажешься, так зачем тогда беречься?
— И что там дальше было с Климентом? — не скрывая любопытства, поинтересовался Гуннар, отряхивая глину и каменную крошку со штанов.
— Император сослал его в одну из самых дальних провинций. В Херсонес.
— Вот оно что! — догадался Вратко. — Вот почему ваш монастырь в его честь назван!
— Конечно! Только его не проповедовать сослали, а в каменоломни. Но крепкий телом и выносливый духом, Климент и на каторге продолжал проповедовать, привлекая к вере Христовой множество рабов и осужденных преступников.
— Достойная паства, нечего сказать… — буркнул себе в бороду Олаф.
— Один раскаявшийся грешник Господу дороже, нежели десять праведников! — назидательно произнес грек.
— Это если искренне раскается, — пожал плечами Гуннар. — А если притворяется ради послаблений или других каких выгод?
— О каких выгодах ты говоришь?! — горячо возразил Димитрий. — Климент не был ни надзирателем на каменоломнях, ни их командиром, не распределял он также пищу и воду или другие какие блага. Он просто молился и проповедовал! Люди верили его слову и видели, как Иисус Христос придает сил верному своему слуге. Видели творимые им чудеса!
— Какие такие чудеса? — негромко спросил Вульфер, который продолжать удерживать свечу над головой копающего. — Неужто он похлеще Святого Патрика будет?
— О Святом Патрике я мало знаю, но Климент молился Господу, и посреди бесплодной каменной пустоши забил источник. После этого народ шел креститься к нему нескончаемым потоком, — твердо отвечал монах.
— Рабы и преступники, — добавил Олаф, уже не поворачиваясь.
— А что, рабам и раскаявшимся грешникам Слово Божье не нужно? — обиделся Димитрий. — Иисус уподобил раскаявшихся и возжелавших очищения потерянной овце, когда фарисеи пеняли ему, что принимает он грешников и ест с ними. «Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяносто девять в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А нашед, возьмет на плечи свои с радостью…»[78]
— Ага! — не сдавался викинг. — А тем временем волки сожрут оставшихся девяносто девять…
— Или разбегутся они по пустыне твоей! — расхохотался Гуннар.
Грек нахмурился, засопел:
— Если вы смеетесь над учением Христа…
— Мы не смеемся, — попытался успокоить его Вратко. — Просто не так давно сталкивались с монахом, которого впору не пастырю, а мяснику уподобить…
— Я верю вам, — вздохнул херсонит. — Знаю, что не все священники ведут праведный образ жизни, не все очистили помыслы свои… Многие больше полагаются на силу и оружие, чем на кротость и мудрое слово. Они загоняют язычников едва ли не силой в лоно Церкви, забывая, о чем учил Иисус. Поэтому переубеждать я вас не буду.
— Хорошо, что ты это понимаешь. Только видишь ли, после отца Бернара, мне и креститься-то расхотелось. Нужда прижмет, я лучше Одина призову. Он, хоть и языческий идол, как ты говоришь, а справедливость понимает и честь не растерял, — сказал кормщик.
— Я не говорил, что Один — идол.
— Ты не говорил. Другие говорили. Да! Ты же забрался на край света из города своего ромейского зачем? Небось, души заблудшие уловлять? Наставлять, крестить язычников?
— Нет. Я в поисках знаний приехал.
— Каких таких знаний? — поднял бровь Вульфер.
— О святых ваших, которые острова крестили, о церквях и монастырях ваших…
— И за этим ты в развалины полез? — удивился сакс. — Нашел бы старика, навроде меня, расспросил бы…
— Люди напутать могут. Приврать для красного словца. А книги не лгут. Я тут книги искал. Отец Никифор… Это настоятель наш. Отец Никифор говорил, что в Англии могут быть рукописи, привезенные самим Иосифом Аримафейским!
— Аримафейским? — вскинулся Вратко. — Это тот, который… — начал было парень, но захлопнул рот. Имя Иосифа из Аримафеи в его памяти прочно связывалось с историей о Святом Граале. А Грааль, в свою очередь, с поисками отца Бернара. Кто знает, может, новый знакомый только хитрит, притворяясь добрым и смиренным, а сам норовит к ним в доверие втереться, чтобы завладеть Чашей? Слишком много желающих развелось в последнее время… И каждый думает, что ему нужнее всех.
Поэтому новгородец решил перевести беседу в другое русло:
— Ты, брат Димитрий, так и не дорассказал о Клименте.
— О Клименте? Я-то могу, но твои друзья…
— Они тоже послушают, — с нажимом произнес Вратко, исподтишка подмигивая Гуннару. — Ты говори, а то мой черед копать уже настает.
Парень заступил на место Олафа, отошедшего от дверей без малейшего сожаления. Присел, оглядел завал. Здоровяк поработал что надо. Словену оставалось только подрыть чуть-чуть по краям.
— Ты говори. Я слушаю… — подбодрил он грека.
Холодная сырая глина противно липла к ладоням, забивалась под ногти.
— Да что говорить? Римляне не простили священномученнику его проповедей, не простили народной любви. Когда старший надзиратель каменоломен узнал о чудесах, явленных Климентом, об апостольском служении его, то приказал утопить святого отца. Клименту привязали к ногам корабельный якорь и бросили в Русское[79] море. Но и тут Господь явил чудо. По молению верных учеников Климента — Корнилия и Фивы…
— Все! Достаточно! — неожиданно перебил монаха Вульфер.
— Как достаточно? — удивился грек.
— Почему? — повернулся Вратко.
— Рыть достаточно! — усмехнулся старик. — Давай-ка мы эту дверь толканем… А истории послушать можно и потом.
Он решительно оттеснил поднявшегося с колен новгородца и уперся плечом в когда-то покрытый резьбой, а теперь сгладившиеся от времени камень.
Глава 13
Треножник и копье
Затаив дыхание, Вратко глядел, как напряглась спина Вульфера, задрожали ноги, пятка отставленной ноги скользнула по глине. Каменная дверь даже не шелохнулась. Сакс переступил, упираясь поудобнее. Повторил попытку. С тем же успехом.
— Может, мне попробовать? — подал голос Олаф.
— Или вдвоем придавить, — добавил Гуннар.
Вульфер отступил от плиты, отер пот со лба. Грудь старика высоко вздымалась.
— Иди пробуй, — кивнул он Олафу.
Здоровяк медленно подошел. Повел плечами, примериваясь, уперся, надавил…
Вратко показалось, что он слышит, как хрустят суставы и гудят сухожилия викинга.
— На месте стоит, проклятая… — прохрипел хёрд.
— Может быть, на себя надо? — несмело проговорил Димитрий. Похоже, он представил себе, как пытался бы открыть дверь в одиночку.
— Глупые людишки! — презрительно бросил Лохлайн. — Запоры друидов не открыть тупой силой. Даже если упрямства в тебе больше, чем в быке, а силы, как у великана.
— И что ты предлагаешь? — повернулся к нему Гуннар.
Динни ши пожал плечами.
— Нет, ты скажи уже! — настаивал кормщик. — А то легко так языком молоть. Я тоже понимаю, что друиды ваши не пальцем деланные. Так что теперь, бросить и не пытаться спастись?
Лохлайн хранил гордое молчание, глядя в стену.
— Нет, коротышка подземный, — побагровел Гуннар, — ты говори, коли начал! А то, выходит, наше общество тебя не устраивает. Мы и грязные, и глупые, и дикие… А вы белые и пушистые. Только когда дело доходит до драки с пиктами, то твои благородные воины подставляют грудь под стрелы и помирают. А нам приходится головы рубить направо и налево. И плиты каменные ворочать, чтобы ваши задницы от врагов спасти. И землю руками рыть, пока вы в холодке отдыхаете. И все хорошо! Все тебя устраивает. А теперь, когда у нас что-то не получается, мы сразу делаемся тупыми зверьми. Тогда давай — иди и открывай эту дверь! Ты же наследник древнего, утонченного и благородного племени. У тебя получится, я знаю. Давай!