Я лично наблюдал, как грабитель-душегуб, на чьем счету было никак не меньше десяти покойников, рыдал и размазывал сопли, умоляя судью смягчиться. Кажется, в тот момент моя жалость к этим людям окончательно умерла. От омерзения. И это было очень мило с ее стороны.
Единственный причал на острове выходил на запад, и, когда я спускался по сходням, солнце висело за моей спиной, низко над горизонтом, подсвечивая легкие облака оранжевым и вытягивая длинную тень к узким воротам форта.
Персональная черная тропа; стрелка, указующая путь.
Жгучие солнечные лучи оглаживали темные мрачные стены, раскрашенные белесыми соляными разводами. Волны здесь часто поднимаются на огромную высоту и настойчиво пытаются накрыть форт с макушкой. Но сейчас стоял штиль, и никакого волнения на море не было.
Мертвая Голова встретила меня радушно, обняла прохладой, запахом морской сырости и близкой смерти. Мы были давними хорошими знакомыми, и старой крепости, полюбившей свое новое предназначение, моя компания нравилась.
За годы болезни я научился с ней жить и признал одну простую истину: чтобы контролировать безумие, надо давать ему выход. Я называл такую меру компромиссом, но на деле это была безоговорочная капитуляция. Мне нечего оказалось противопоставить разъедающей душу дряни, и все, что я мог сделать, — это тщательно выбирать для нее жертвы.
Лица смазывались. Я давно их не считал, это были не люди, не разумные существа; просто куски плоти. Инструмент. Бард получает удовольствие, извлекая музыку из струн лиры, а я…
Запах пропитавшего стены пыточной страха, запах старой крови и легкий, едва уловимый пока отзвук стихшей несколько дней назад боли — все это пьянило сильнее и слаще лучших вин. Снимая светлую тунику и надевая вместо нее фартук, похожий на мясницкий, я, пока еще мог думать о чем-то отвлеченном, молча радовался, что не могу наблюдать происходящее со стороны.
Не хватало еще видеть в кошмарах самого себя.
Но вскоре все прочие мысли затмевало яркое предвкушение. Оно походило на томление влюбленного юноши перед первой тайной встречей с предметом своего обожания, на чувство фанатичного коллекционера, который вот-вот возьмет в руки желанную древнюю статуэтку, о которой мечтал полжизни.
От первого прикосновения лезвия к коже жертва дернулась, но смолчала. Крепкий, сильный, здоровый мужчина… Что он совершил перед тем, как оказаться на верстаке? Поначалу я всегда спрашивал, за что осужден человек, — так было проще оправдать себя и заглушить совесть. Но в какой-то момент она умолкла. Не насовсем, но в такие моменты отворачивалась, закрывала глаза и затыкала уши. Ей тоже хотелось жить, а для выживания нужно было хоть как-то контролировать безумие.
Первые капли свежей крови остро пахли железом, и я на несколько мгновений прикрыл глаза, наслаждаясь. Этот момент хотелось растянуть подольше. Это единственный момент, который получалось растянуть…
Железо — кровь и соль земли. Оно рождается на свет, чтобы пускать кровь. Соленую, пахнущую железом, теплую человеческую кровь. Это — один из замкнутых символических кругов, которые так любит Идущая-с-Облаками.
Она вообще любит символы. И кровь. И Железо. Наверное, именно поэтому она так любит меня.
Символично, что струны лиры делают из жил. Если рука умелого барда касается их, лира поет. Если рука умелого палача касается человеческих жил, человек уподобляется лире. Правда, оценить красоту его песни дано не каждому…
Кровь и пот, мешаясь, стекали по коже жертвы. Крики и стоны, мешаясь, стекали по стенам. Запах боли и страха ластился, впитывался сквозь поры, наполнял меня изнутри, делал голову легкой и пустой. И все это выливалось в одно огромное и невыразимое наслаждение. Лучше секса, лучше наркотического дурмана, лучше всего, что я когда-либо испытывал. Не столько потому, что мне нравилось наблюдать за медленным умиранием человеческого существа, но, скорее, из-за того, что эта мешанина ощущений делала разум кристально чистым, как середина северной зимы, и дарила упоительное ощущение свободы.
Свободы от постоянного обращения к хранящемуся в памяти эталону морали и правил поведения — тогда, когда собственное поведение кажется нормальным и обычным, но окружающие почему-то глядят с ужасом.
Свободы от липких навязчивых мыслей о том, как, например, удивится собеседник, если прямо сейчас, молча, не меняя выражения лица, вырвать ему горло или сердце.
Свободы от необходимости постоянного присутствия рядом личной няньки.
Свободы от навязчивого страха, что однажды кто-то из важных и дорогих людей просто не сумеет отреагировать правильно. От кошмарного сна, в котором я возвращаюсь из небытия припадка и встречаю мертвый взгляд Тии.
Свободы на несколько дней или хотя бы часов почувствовать себя нормальным.
Мою свободу приходилось оплачивать чужими жизнями, но это меня уже не беспокоило. Человек ко всему привыкает, и, если кесарь велел опасному зверю жить и охранять его наследницу, оставалось только подчиниться и с благодарностью принимать предложенную пищу.
Прошло немного времени, прежде чем Держащий-за-Руку забрал у меня законную добычу и увел на Железные облака. Может быть, полчаса, а может, и четверть. Я никогда не умел, да и не пытался балансировать на той грани, которая нужна палачам: когда боль уже невыносима, но человек продолжает жить. Мне нужны были кровь, музыка боли и ощущение угасающей жизни под пальцами.
Я давно смирился, что лекарства от моего безумия не существует. Все, что мне оставалось, — терпеть, приносить ему жертвы и ждать того мгновения, когда я перестану быть нужным.
Когда я вернулся на причал, у которого терпеливо дожидался шлюп, закат догорел. Светло-синяя полоса обозначала то место, где скрылось солнце, а остальной купол неба был черен и искрился звездами. Единственный небольшой фонарь, освещавший причал, не был им достойным соперником, он казался тусклым и каким-то смущенным.
Пахло морской солью и водорослями, и от этого запаха — чистого, отчетливого — закружилась голова. Казалось, что в подвале я не провел жалкий час, а прожил всю жизнь и только теперь выбрался наружу.
Каждый раз, повторяя этот путь, я испытывал те же ощущения и знал: дело не в стенах Мертвой Головы. Просто обретенное в пыточной сладкое ощущение свободы делало краски ярче, запахи — четче, а ощущения — приятнее.
Пока мы плыли к берегу, из-за прибрежных скал выползла на небо луна, затмив сияние звезд. Большая, желтая, по контуру она сейчас отчетливо отливала красным. Такой ее вид многие называли зловещим и утверждали, что красная луна предвещает беды.
Я в это не верил: точно знал, что краснеет луна не в предупреждение грядущего, а в память о прошедшем. Красной ее делает пролитая кровь.
Во дворец я вернулся умиротворенным и почти счастливым. До сих пор я даже не осознавал, сколь многое накопилось в душе: привычно разделял свои мысли и мысли, навязанные безумием, загонял последние в глубокие норы, не позволяя выползти на поверхность. А сейчас, когда их не стало, вдруг ощутил невероятную легкость бытия.
Не хотелось упускать такой прекрасный вечер или тратить его на пустяки, поэтому, вымывшись и сменив одежду, я отправился в Верхний дворец. В Мертвой Голове я смыл с себя чужую кровь, да и одежду вроде бы не запачкал, но все равно запах каземата, казалось, накрепко прилип к вещам и коже, а осквернять им те стены не хотелось.
К счастью, Рина была одна и не спала; она сидела в кресле и осторожно листала какую-то большую книгу, лежащую у нее на коленях.
— Привет! — При виде меня девушка искренне и светло улыбнулась, и я не удержался от ответной улыбки.
Пожалуй, прийти сюда было самым верным решением, которое я мог принять этим вечером.
— Привет. Не помешаю? — спросил я вежливо. Она качнула головой, я вошел в комнату и аккуратно прикрыл за собой дверь. — Я не с пустыми руками. Подумалось, что раз ты по моей вине временно осталась без инструмента, то согласишься принять вот этот.
Выражение лица Рины стало удивленным, если не сказать — ошарашенным. Она отложила книгу на стол, приняла из моих рук лиру, бережно укутанную в плотную ткань. Осторожно развернула, будто мать, распеленавшая ребенка, невесомо коснулась струн, приласкала отполированные тысячами прикосновений изгибы ручек, корпус. Нежно, бережно; я следил за ее пальцами, как завороженный.
— Чья она? — спросила девушка, подняв на меня взгляд.
— Твоя, — я пожал плечами.
— Нет, чья она была? Она ведь явно не новая.
— А это важно? — спросил я напряженно.
Рина окинула меня растерянным взглядом, неопределенно пожала плечами.
— Мне просто любопытно, я не ожидала, что это секрет. И неловко ее принять, она слишком хороша и, наверное, стоит огромных денег, больше, чем любая новая…
— Не думай об этом, — я недовольно скривился. — Ее прежнему хозяину она никогда уже не понадобится. Но он бы предпочел, чтобы она звучала, а не сохла на дне сундука.
— Он… умер? — неуверенно спросила девушка, глядя на меня с настороженностью. — Тот человек? И он что-то для вас… для тебя значил?
— Да — на все вопросы, — отмахнулся я. — Сыграй, пожалуйста. Она слишком давно молчит. Ах да, и вот еще, едва не забыл! — Я достал из кармана и протянул Рине помятый конверт из вощеной бумаги, в котором были запасные струны. — Извини, что он так выглядит, я как-то не подумал…
— Нет, не надо извиняться! Все замечательно. — Девушка качнула головой и принялась устраивать лиру на коленях. Проверила натяжение струн, бросила на меня странный взгляд, но ничего не сказала. Через несколько мгновений комнату наполнила негромкая музыка, а после к ней присоединился голос даны.
Лира лежала без дела уже давно, я и вспомнил-то о ней по чистой случайности. И сейчас был рад, что пересилил себя, достал инструмент из сундука и отдал его в достойные руки. Это оказалось совсем не так страшно, как чудилось поначалу: с новыми струнами она звучала иначе, чем мне помнилось, а в тандеме с глубоким женским голосом и вовсе была неузнаваема.
Я расслабленно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Казалось, что освобожденная от тяжелых мыслей и навязчивых желаний часть сознания заполняется сейчас чистыми, теплыми звуками музыки. И это было такое же изумительное ощущение, как первый глоток свободы; а может, даже лучше. Я чувствовал себя кувшином, из которого выплеснули прогорклое старое масло, тщательно отмыли до полного исчезновения запаха, а теперь наполняли прекрасным молодым вином.
Все-таки замечательный сегодня выдался вечер…
— Ив, а откуда ты знал моего отца? — спросила Рина через некоторое время, когда было решено прервать музыкальный вечер и немного промочить горло, благо напитки и фрукты в комнате были всегда.
— Он помог мне с принятием одного очень важного и трудного решения, — проговорил я рассеянно. — А что?
— Я примерно так и подозревала, — медленно кивнула дана. — Я недавно вдруг поняла, что почти ничего о нем не знаю. Не знаю, как он жил до того, как встретил мою мать, не помню, где мы жили все вместе, пока она не умерла. Да я даже не знаю, сколько ему было лет! Он не успел ничего рассказать перед смертью — чернокровие заметили слишком поздно. Может быть, на самом деле у меня где-то есть дом? Свой, настоящий…
— Я попробую выяснить, — пообещал я Рине, намереваясь озадачить этим вопросом Даора. Не думаю, что его людям будет сложно навести справки. — Что до возраста, на момент нашей встречи Айрику было около сорока пяти, а было это двадцать один год назад.
— Ты так точно помнишь? — удивилась Рина.
— Еще точнее, даже луну могу назвать, — я пожал плечами. — Увы, память у меня очень хорошая.
Девушка быстро глянула на меня, но, к счастью, уточнять, почему «увы», не стала.
Надо внимательнее следить за языком, слишком я расслабился на радостях…
— Ив, а можно я еще один вопрос задам? — тихо проговорила она через несколько секунд. — Только не сердись. Как тебя зовут на самом деле и почему ты не любишь это имя?
Я смерил дану внимательным взглядом, добрым словом помянув про себя предусмотрительную Тию. Боги знают, как я мог отреагировать, если бы этот вопрос застал меня врасплох, а сейчас отнесся к нему почти спокойно.
И вдруг понял, что мне отчаянно хочется ей рассказать. Все, с самого начала. Покаяться во всех грехах и поделиться всей тяжестью, давящей на плечи. Выговориться, разделить хоть с кем-то, услышать слова поддержки…
Последняя мысль отрезвила. Рина, бесспорно, добрая девочка, но не думаю, что ее доброты хватит на мое прошлое и настоящее. И меньше всего мне сейчас хотелось отпугнуть юную дану, оборвать тонкие ниточки доверия и интереса, протянувшиеся от нее ко мне.
Да и Идущая-с-Облаками недвусмысленно дала понять, что попусту болтать языком не стоит.
— Рив, — ответил я наконец, нарушая затянувшуюся паузу. — «Ястреб» со старого языка. А не люблю… Просто не люблю, разве такого не бывает?
— Бывает, только… — она замолчала в нерешительности, замялась, но потом все-таки продолжила: — Как-то все это слишком сложно для простой нелюбви, больше похоже на какую-то страшную тайну.
— У тебя никогда не бывает такого, что некая мелочь выводит из себя? Причем в той степени, в которой терпеть это уже невозможно? — со смешком поинтересовался я. Рина неопределенно качнула головой, не сводя с меня задумчивого взгляда. — А у меня порой случается, и полное имя — как раз из таких мелочей.
Девушка понимающе кивнула и развивать тему не стала, но у меня появилась твердая уверенность, что она не поверила в сказанное. Да я и сам понимал, насколько неубедительно все это звучит, но другого ответа для нее не имел.
Этот короткий разговор и вызванные им воспоминания очень кстати отбили желание продолжать вечер: время уверенно клонилось к полуночи, и стоило уже отправляться в свои покои.
Я по-прежнему помнил о необходимости поговорить с Лией, но подозревал, что сегодня нормального разговора не получится. Либо все усилия по достижению душевного равновесия пойдут насмарку, и я просто убью женщину, либо, что вероятнее, желание поговорить уступит место совсем другому. Я не имел ничего против подобного продолжения вечера, если бы не одно «но»: засну я в таком случае под утро, чего позволить себе никак не мог. Хватит с меня прошлой бессонной ночи.
Глава 10
Открытие
Рина Пыль Дорог
Я не думала, что сумею быстро уснуть после ухода Ива, одолеваемая вопросами и сомнениями, но провалилась в сон почти сразу.
Хотя, наверное, лучше бы помаялась от навязчивых мыслей, потому что приснился мне Железный регент. Одетый в одну легкую короткую тунику, босой, он сидел на знакомом мне пляже у Девичьего пруда, на расстеленном узорчатом покрывале, баюкая на коленях ту самую лиру. Не пел, но длинные сильные пальцы касались струн с уверенностью, выдавая немалый опыт и умение. Выражение лица его было спокойным и задумчивым, волосы рассыпались по плечам, и сейчас мужчина меньше всего напоминал грозного фира по имени Ярость Богов. Те же серые глаза, тот же чеканный профиль, те же широкие плечи — и все равно как будто не он.
А я шла к нему из озера. Солнце припекало, но легкий ветер все равно холодил мокрую кожу, заставляя ежиться. Когда я приблизилась, мужчина отложил лиру и протянул ко мне руки, в которые я без малейшего стеснения и страха вложила свои ладони.
— Замерзла? — спросил негромко, вкрадчиво. От одного этого голоса, от обжигающего тепла рук, от пристального взгляда по телу прокатилась волна тепла, да такая, что мигом стало жарко, но я все равно зачем-то кивнула.
Ив потянул меня к себе, улыбаясь уголками губ и не отпуская моего взгляда. Весь мир вокруг, за пределами его глаз, померк, потерял всякий смысл — как при знакомстве с силой Халы Пустой Клетки, но сейчас это было приятно и правильно, сейчас все остальное было не нужно.
Я осторожно опустилась на колени, и мужчина тут же выпустил мои руки. Его ладони легли мне на бедра, медленно заскользили вверх, оглаживая талию, прижимая к его сильному телу, а я в ответ обвила широкие плечи руками, с радостью поддаваясь мягкому напору. И именно я потянулась к его губам для поцелуя — легко и уверенно, как будто делала что-то знакомое и привычное.