Совы на тарелках - Алан Гарнер 4 стр.

Она была высокая, со светлыми волосами до пояса, которые золотой рамкой оттеняли ее бледное красивое лицо. На ней было широкое платье из белого батиста, украшенное как бы живыми ветками таволги и ракитника; венок из зеленых дубовых листьев покоился на голове.

— Ух, напугала она меня, — сказал Гвин. — Сначала и увидел только глаза, представляете? Уж потом, когда отвалился еще кусок штукатурки, я понял, что это — картина.

— Какая красивая! — воскликнула Элисон. — Кому понадобилось прятать ее в стене?

— Спорим, это шестнадцатый век, — сказал Роджер. — Не позднее. А выглядит совсем как новенькая… Как она могла сохраниться в таких условиях?

Женщина была изображена в натуральную величину, маслом. Она стояла на фоне кустов клевера, разбросанных по лужайке. Картина была в деревянной раме.

— Потрясная находка! — сказал Роджер. — Может стоить тысячи! Спорим?

— Подожди считать деньги, — сказал Гвин. — Пока что следует держать язык за зубами. Своему отцу ты, конечно, потом скажи, Роджер. Но только не моей матери.

— Да что такого? — возразил Роджер. — Ты что, не понимаешь, что обнаружил шедевр! Настоящее произведение искусства!

— Моя мать быстренько изрубит его топором, — сказал Гвин. — Если узнает. Давайте подумаем, что сделать.

А заодно спросите меня, как я ее нашел. Или вы уже догадались?

— Как ты ее нашел? — спросила Элисон.

— Это все твои тарелки. Я прибежал сюда, потому что услыхал грохот, и вижу — одни осколки от них валяются.

— Кто же это сделал? — два голоса слились в один.

— Я хочу то же самое у вас спросить. Они ударились об стенку, штукатурка отвалилась, и тогда я ее увидел… Картину.

— Зачем твоя мать разбила их? Чем они ей мешали? — вопрос Элисон звучал миролюбиво, но удивленно.

— Она чего-то жутко боится. Всегда, сколько помню, чего-нибудь боялась, но сейчас особенно. Получается, ее пугают тарелки… Как ты думаешь, Элисон?

— Откуда я знаю?

— Я просто пытаюсь рассуждать. Гув тоже бормочет какие-то непонятные вещи… «Смотри, держи ухо востро!..» А только что во дворе сказал мне, что она уже идет.

— Кто? — спросил Роджер. — Твоя старуха?

— Сам не пойму. Может, он говорил о погоде. О грозе. Матери даже поблизости не было.

— Очень может быть, — сказал Роджер.

— А если нет? — Гвин понизил голос. — Может, кто-то здесь есть, кто смотрит за картиной, кто закинул эти тарелки на чердак… Кто штукатурит, а потом ломает стенку?.. Ведь не может быть вся эта буча из-за ничего? Кто-то хотел, чтобы тарелки оставались там, где их спрятали, а мы их вынули оттуда… Вот он и недоволен.

— Кто «он»? — тоже тихим голосом спросила Элисон.

— Ну, может, она.

— Здесь же никого, кроме нас, нет, — возразил Роджер, невольно озираясь. — И что за вред кому-то, если мы взяли тарелки с чердака? Или если обнаружили эту замечательную картину?

— Ты прямо чуть ли не носом по ней водишь, — сказал Гвин. — Что там увидел еще?

— Каждый волосок отдельно, смотрите! И так ясно, как будто настоящие! — восхитился Роджер.

— Верно, — согласился Гвин. — А поглядите на головки клевера!

— Тоже здорово! Похоже на геральдические знаки. На гербы какие-то… Прямо можно в руки брать… Ой, нет! — Роджер отступил от картины.

— Что с тобой? — спросила Элисон.

Она тоже вгляделась. Вгляделась и увидела: цветочные головки состояли из многих белых лепестков, каждый из которых был выписан отдельно, тщательно и отчетливо. Но лепестки не были лепестками: это были маленькие когти.

— У художника очень неприятная фантазия, — сказал Роджер, содрогнувшись. — Фу!

— Может, раньше так полагалось рисовать цветы? — предположил Гвин.

— Из когтей? Скажешь тоже!

— Почему нет? Ведь совы на тарелках тоже не обычные, а из цветочных листьев. Или головок. Да, Элисон?.. Давайте еще притащим с чердака и рассмотрим получше… Мусор с полая потом уберу… Пошли?.. Только никому ни слова об этой стенке, пока не придумаем, что дальше делать…

Они решили, что Гвин и Роджер будут брать тарелки с чердака и опускать оттуда в бельевой корзине, а Элисон подхватывать внизу, возле дома, и укладывать на тележку.

— Не нравится мне все это, — говорил Роджер Гвину, пока они поднимались по лестнице в комнату Элисон. — Может, плюнем, и пускай Гув заложит чердак еще одной крышкой и приколотит намертво? И кончен бал… И привет родителям…

— В этой долине что-то определенно неладно, я начинаю чувствовать, — сказал Гвин. — Моя старуха не зря так разбушевалась. С тех пор как увидала тарелки, все время бледная ходит. Как больная. Точно говорю… Но вообще ничего не понятно: странные тарелки, чудной клевер… диковинные совы… исчезают… разбиваются… Как в страшном сне!

— Значит, и не надо, — повторил Роджер. — А, Гвин? Скажем Гуву, пускай заколачивает… И знаешь, что еще? Я боюсь за Элисон.

— Потому и нужно убрать оттуда тарелки, — настаивал Гвин. — Сделаем это, а потом решим, как дальше… Я не видел толком картинки, которые она рисовала… Правда похожи на сов?

— Один к одному. Я следил, как она срисовывает и составляет потом. Блеск! Я бы так в жизни не мог.

— И они куда-то девались после? Это тоже правда?

— Вроде да, — ответил Роджер. — Эли была жутко напугана. Ничего не могла понять.

— Мы должны ее отключить, — сказал Гвин.

— Отключить?

— Да. Ведь аккумулятор без проводов давать ток не будет. И тогда ей бояться нечего…

С этими не слишком понятными словами Гвин полез через люк на чердак, откуда начал передавать Роджеру тарелки и блюда — весь обеденный сервиз. Роджер уложил его в бельевую корзину и на веревке спустил из окна к поджидавшей там с тележкой Элисон. Затем Гвин обмерил крышку люка и слез вниз.

— Слушай, — сказал Роджер. — Я сейчас подумал: может, мы всё преувеличиваем и сами себя заманили в ловушку? Как считаешь? А тарелки самые обыкновенные… И самые обыкновенные мыши, которые очень громко шебуршат на чердаке?

— Мыши, говоришь?.. Ох, я забыл про мышеловку. Надо посмотреть.

Гвин снова полез наверх. Роджер видел внизу только половину Гвина. Тот стоял совершенно неподвижно.

— Что там? — спросил Роджер. — Попалась какая-нибудь?

— Знаешь, как устроена мышеловка? — услышал он напряженный голос Гвина. — Одна дверца, только вход. Обратного выхода нет. Верно?

— Ну правильно. А в чем дело? Поймал?

— Кажется, это мышь, — медленно произнес Гвин. — Кажется? Старик, ты никогда не видел мышей?

Гвин спустился с лестницы в комнату, в руках у него была мышеловка. Он протянул ее Роджеру. Внутри находились останки какого-то маленького животного.

— По-моему, мышь, — сказал он. — Ты что-нибудь понимаешь? Похоже, ее проглотили, а потом выплюнули. Так поступают совы, если пища им не нравится… Но куда сама сова-то отсюда подевалась?..

Они не слышали, как Нэнси поднялась на второй этаж. Она уже стояла в дверях спальни.

— Немало тебе времени понадобилось, чтобы снять размеры с крышки, — сказала она. — Спасибо, все-таки не забыл… Зачем эта мышеловка?

— Уже «низачем», мама, — ответил Гвин. — Я пошел в лавку.

— Мог бы и пораньше! Мне нужна мука для лепешек. И поскорей!

— Дай сегодня мои карманные деньги, мам.

— Думаешь, я их печатаю? Ничего не случится, если подождешь до субботы.

— Но послушай…

— Отправляйся в лавку и не нахальничай.

— Я не нахальничаю.

— А что ты делаешь, по-твоему?

Гвин спустился в кухню. Роджер пошел за ним. Там Гвин открыл посудный шкаф, вынул кошелек матери — тот лежал за банкой с какао.

— Надеюсь, ты не собираешься его стащить? — сказал Роджер.

— Нет.

— Тебе не понадобятся деньги на муку. В магазине припишут к нашему счету.

— Знаю, — сказал Гвин.

— Ты получаешь карманные деньги каждую неделю? — спросил Роджер.

— Да.

— Так часто?

— Разве?

— Нет, в общем, нормально, — сказал Роджер. — А сейчас ты все-таки собираешься стащить у матери?

— Как раз наоборот, — возразил Гвин. — Прибавлю кое-что.

Он открыл кошелек, положил туда останки мыши. Затем защелкнул его и сунул на место в шкаф.

Он шагал так быстро, что Роджер еле нагнал его в конце сада. Гвин был бледен и молчалив.

— Зачем ты так сделал? — спросил Роджер. — У нее будет плохо с сердцем. Она ведь твоя мать как-никак.

— Как-никак да, — сказал Гвин.

— Тебе нужны деньги? Для чего?

— Купить десяток паршивых сигарет. Для нее. Чтоб немного перекипела.

— Правда?

— Десяток вонючих сигарет.

— Слушай, — сказал Роджер. — Если больше ничего, я могу одолжить тебе.

— Нет, спасибо.

— Можешь не отдавать. У меня их много.

— Я не сомневался.

— Что с тобой? — спросил Роджер.

— Ничего.

— Слушай, купи и запиши на наш счет в магазине. Хочешь? Никто ничего не заметит.

— Нет, спасибо.

— Меня тошнит от этого разговора!.. — сказал в сердцах Роджер.

Магазин располагался в полумиле от их дома, в передней комнате жилого здания. Комната была тоже обставлена как для жилья. В ней стоял большой стол черного дуба с вырезанными по дереву фигурками цапель, на столе — пустой помидор из пластика, когда-то в нем держали соус, теперь он использовался как украшение. Банки с вареньем возвышались на буфете среди свадебных фотографий; рядом с дедовскими напольными часами стояли две корзины с мукой и сахаром. Потолок в комнате был такой низкий, что для часов пришлось делать отверстие в полу.

Хозяйка магазина, миссис Ричарде, беседовала по-валлийски с миссис Льюис-Джонс.

— …Я этого ожидала, миссис Льюис-Джонс. Я ожидала этого… Никогда еще не было такой жары, как на нынешней неделе… Черный кабан Гарета Пуфа взбесился и удрал в горы, а Гарет ничего не мог поделать… Мой прадед всегда говорил, что животные чуют первыми.

— Это в самом деле так, — отвечала миссис Льюис-Джонс, — они очень чувствительны. Прямо как дети, когда у тех режутся зубы. Мы просто боимся сейчас подойти к нашему старому быку, и овцы такие беспокойные там, на склоне… Мистеру Льюис-Джон су приходится все время чинить ограду. Особенно возле Вороньего Камня.

— Да, это работенка, — сказала миссис Ричарде. — Не позавидуешь.

— Мне две тонко нарезанных булки, — попросила миссис Льюис-Джонс.

— Хлеба еще нет. Почтальон не привез…

— Неужели мы увидим все это в наше время, миссис Ричарде? Подумать только!

— А что, к этому идет?

— Ну да! Мистер Гув приходил вчера вечером и сказывал. Он ходит по всем фермам… Говорит, она на подходе и что будут совы…

— Бедняжки, — сказала миссис Ричарде и покосилась на Роджера и Гвина.

— Можно нам… — начал Роджер.

— Одну минуту, пожалуйста, — сказала миссис Ричарде. Она отрезала кусок масла от бруска, лежащего на подоконнике. — Их будет опять трое, миссис Льюис-Джонс?

— Да. Там еще девочка. Мистер Гув говорит, она сама делает этих сов.

— Нужно перетерпеть, — сказала миссис Ричарде. — Другого выхода нет, не так ли? Город не настолько уж далеко.

— Правильные слова вы говорите, миссис Ричарде. Мне еще пакет мыльных хлопьев.

— Извините, — сказал Роджер, ни слова не понимавший из их разговора, но видевший, что процесс покупки затягивается, — если вы много покупаете, можно нам чуть-чуть муки. Мы очень торопимся.

— Конечно, — сказала миссис Льюис-Джонс. — Вы тот самый молодой человек из дома на берегу?

— Да, — ответил Роджер.

— Очень приятно. А ты Гвин, сын Нэнси?

— Я Гвин.

— Очень приятно. Мы с твоей мамой познакомились, еще когда были совсем девочками. Хорошо проводите здесь каникулы?

— Да, спасибо, — ответил Роджер.

— Это хорошо, — сказала миссис Льюис-Джонс. — В нашей долине приятно отдыхать. Особенно во время каникул.

— Пожалуйста, шесть фунтов муки для дома, миссис Ричарде, — попросил Гвин.

— Сделаем, мальчик, — миссис Ричарде опустила совок в одну из корзин. — Говорите, она скоро появится, миссис Льюис-Джонс?

— Да, — отвечала та. — Бедняжка…

— Если у них столько времени занимает попросить полфунта прогорклого масла и пакет мыла, — сказал Роджер, когда они с Гвином вышли из магазина, — я рад, что не говорю по-валлийски… Боялся, мы проведем там весь остаток дня.

— Они просто беседовали, — возразил Гвин.

— О чем? Ты хоть понял что-нибудь?

— О погоде, кажется.

— Конечно! Женщины… Слушай. — Роджер остановился. — Я же не видел Элисон, когда мы выскочили из дома! Ты тоже?

— Да.

— Надеюсь, она справилась с этими тарелками и никто ее не засек… Непонятная все-таки штука с мышеловкой! Зачем Эли понадобилось сунуть туда несчастную мышь? Если шутки ради, то не получилось. Уж очень неприятное зрелище!

— Никакой шутки, — сказал Гвин. — И Элисон этого не делала.

— Но кто же, кроме нее?

— Это не она. И мышь была еще теплая.

— Ты смеешься? Хотел бы я увидеть сову, которая может вытащить мышь из мышеловки, сжевать, выплюнуть и сунуть остатки обратно.

— Я тоже хотел бы.

— Знаешь, — сказал Роджер, — все же невежливо с их стороны разговаривать при нас по-валлийски. Как бы им понравилось, если бы мы заговорили по-французски?

— Конечно, нехорошо. Вообще нехорошо быть валлийцами и жить у себя в Уэльсе.

— Не выпендривайся, — сказал Роджер. — Я совсем не то имел в виду. Перед тем как мы зашли, я ведь входил первым, они говорили по-английски.

— Ну и чего говорили? — спросил Гвин.

— О какой-то важной особе, которая должна прибыть. Я не ухватил, они сразу переключились на валлийский, как только увидели меня… Какая-нибудь годовщина, может? Не знаешь? Или фестиваль? Что-нибудь в этом роде…

Они уже подходили по аллее к дому, когда увидели Элисон. Та сидела посреди лужайки на деревянном стуле, с книгой в руках.

— Привет, Эли! — сказал Роджер. — Все нормально с тарелками? Спрятала как следует?

Элисон подняла на них глаза, скрытые за темными стеклами солнечных очков.

— С какими тарелками? — спросила она.

— Ладно, не шути, Эли, — попросил Роджер.

— Да о чем вы толкуете?

— Ха, — сказал Роджер. — Ха-ха-ха… Теперь ты довольна?

— Вполне, благодарю тебя, Роджер. Элисон снова принялась за чтение.

— Все-таки где тарелки? — спросил Гвин. — Куда ты их дела?

— Какие тарелки? — повторила Элисон, не поднимая головы от книги.

— Только не прикидывайся…

— Я не имею обыкновения прикидываться, — отчетливо произнесла Элисон. — Могу я спокойно почитать книгу?

— Где тарелки, ты, чертова кукла?! — прорычал Гвин.

— Пожалуйста, не хами. Ты не у себя дома.

— А ты перестань нас дурачить!

— И не смей так со мной говорить! Еще пожалеешь.

— А кто первый начал? Разве не ты, воображала? Может быть, я?.. Нам нужны тарелки. Они опасны!

— Роджер, дай ему леденец, пусть успокоится, — сказала Элисон. — Он точь-в-точь как его мать.

Гвин сделал футбольное движение ногой, выбил книгу из рук Элисон. Книга приземлилась в траве, в нескольких метрах от места, где они стояли.

Никто из троих не сделал больше никакого движения. Все как бы замерли в молчании. И потом…

— Ты очень пожалеешь об этом, — сказала Элисон.

Костяшки ее пальцев, лежащих на коленях, совсем побелели. Она подалась вперед.

— Ты пожалеешь, — повторила она. — Пожалеешь… — Гвин видел свое отражение в темных стеклах очков Элисон, и у края одного из стекол словно билось что-то похожее на раненую птицу. Что это могло быть?

Он повернул голову. Это была книга. Она висела над ним в воздухе без переплета, листы растрепаны и тянутся, как хвост, за красной обложкой.

Гвин выронил пакеты с мукой, прикрыл руками лицо, защищаясь от налетавшей на него книги.

— Нет! — закричал он.

Гравий, взметнувшийся с дорожки, ужалил его руки и ноги.

— Не надо!