Впопыхах я забыла о другой опасности. В темноте, на этот раз справа от меня, снова раздалось свирепое рычание. На этот раз оно сопровождалось фырканьем и металлическим лязгом. Тут до меня дошло – да это же просто цепная собака! Я вгляделась во мрак, и стало смешно: жуткие звуки издавал ушастый песик ростом едва ли мне до колена. Я подошла поближе, наклонилась к страшному зверю и потрепала его по загривку:
– Ах ты, маленький! Да какие мы грозные!
Рычание мгновенно прекратилось с таким звуком, как будто пес захлебнулся собственными слюнями. Я тихо рассмеялась и пошла дальше.
Темный шелестящий пахучий сеновал показался мне родным домом. Машка лежала там же, где и прежде, свернувшись в клубок, и, кажется, спала.
– Боже мой, как же хочется в Питер! – простонала я, валясь на сено.
Машка подняла голову.
– А, это ты, – сонно сказала она. – А чего уходила? До ветру?
– Куда-куда?
– Да неважно. Я думала, ты испугалась и ушла в дом спать.
– Я и хотела, – буркнула я, заворачиваясь в одеяло. – Нечего было так на меня смотреть. Специально меня пугала, что ли?
– Не специально. Просто от твоих рассказов у меня сон пропал, ну я лежала и думала о вампирах и всем таком, а потом в голову такие странные мысли полезли, как будто чужие: а что, думаю, если действительно прокусить ей горло да крови попить? Каково оно? И, знаешь, даже зуд такой в челюстях появился…
Я засмеялась, не зная, верить или она меня разыгрывает.
– А сейчас крови не хочется? – на всякий случай спросила я ее, устраиваясь спать.
– Уже нет. Странно так – накатило и отпустило…
Вскоре Машка уснула, на этот раз по-настоящему, и принялась громко храпеть. Я лежала на спине, смотрела, как в щели светит луна, чувствовала, как под одеяло ко мне медленно пробирается ночной холод, а шею колют травинки, и в ушах звучал голос Джефа: «…когда ты в следующий раз… провалишься в серый мир…»
Хотела спрятаться в деревне? Вот, получи. Нет мне нигде спасения. Джеф не шутил. Так что с Чистым Творчеством для меня покончено.
Я размышляла об этом безо всяких истерик, спокойно и почти безразлично, принимая как данность. Если я хочу выжить, то должна стать такой, как все. Жить жизнью нормального человека. Чем я с завтрашнего дня и займусь.
Никакой радости мне это решение не доставило. Тем не менее, приняв его, я успокоилась и наконец смогла уснуть.
4
Жизнь нормального человека
– Ангелина, стой! Только не к сараю!
– А что?
– Душман, – исчерпывающе объяснила Машка, указав на симпатичную мохнатую дворняжку, лежащую на траве метрах в пяти от нас. Приглядевшись, я заметила, что собачка прикована к сараю могучей цепью.
Вообще-то мы шли смотреть на кроликов. За завтраком я попросила Машку провести для меня обзорную экскурсию по бабкиному хозяйству.
– Держись от него подальше, а то и глазом не моргнешь, как Душман тебя сожрет.
– А я ему ночью шею чесала, – растерянно сказала я.
Машка взглянула на меня, как на камикадзе.
– Он, наверно, офигел от такой наглости, – предположила она. – Тебе просто повезло.
– Я еще раз попробую.
– Жить надоело?
Не ответив, я медленно двинулась в сторону Душмана. Пес лежал неподвижно и глядел на меня, не отрывая глаз. Взгляд у него был нехороший. Спиной я чувствовала напряжение сестрицы. Я сделала еще шаг, остановилась и принялась улещивать пса:
– Душманчик, Душманчик! Кто у нас такой лохматенький? Кто у нас такой зубастенький? Иди сюда, я тебя поглажу!
В ответ Душман, не шевельнув даже ухом, приоткрыл пасть и беззвучно зарычал.
– Не связывайся с ним, – раздался позади Машкин голос. – Он же цепной. Полудикий. И при этом хитрый, как черт. Он только бабку слушается, она ведь чуть что – тяпкой по хребту…
На мгновение я преисполнилась сочувствием к бедному псу. В следующий миг Душман взвился в воздух и налетел на меня. Вернее, попытался налететь – его остановила цепь. Я отскочила сразу метра на полтора. Пес рвался с цепи, заливаясь хриплым кровожадным лаем, и всячески выражал желание порвать меня на куски и съесть. Машка за моей спиной заржала во всю глотку.
– Вот уродец! – высказалась я, очутившись на безопасном расстоянии от пса. – Я к нему со всей душой, а он!
– Он только один язык понимает, – отсмеявшись, сказала сестра. – Язык тяпки.
– Я его приручу, – упрямо заявила я. – В нем должно быть светлое начало. Он у меня еще из рук есть будет.
– Если не покормишь недели две, тогда, может, и будет. Вместе с руками.
Уходя, я мысленно бросила Душману вызов: «Мы еще посмотрим, кто кого». Пес широко распахнул пасть и проводил меня голодным взглядом. Мне почему-то стало тоскливо.
– Маш, что-то мне расхотелось смотреть на кроликов, – сказала я минут через пять. – Пойду, прогуляюсь по лесу, ладно? Мне надо побыть наедине с собой.
– Куда ты пойдешь? – подозрительно спросила сестра. – В лес? Ну-ну!
– А что, в лесу тоже сожрут? – съязвила я.
– Именно в лесу первым делом и сожрут. Дура, не волки. Волки летом на людей не нападают. Там воинская часть, секретный объект…
– Какой еще секретный объект?
– Пусковая шахта. С баллистическими межконтинентальными ракетами. Только имей в виду, это военная тайна.
– О Боже…
– Там солдаты, которые при этой шахте, все сплошь радиоактивные мутанты. Кроме того, у них от радиации совершенно крыша съезжает. Если встретишь такого в лесу, все – считай, тебе хана. А если в другую сторону пойдешь, то угодишь прямо в болото. Там даже местные тонут, что уж говорить о городских…
– Тогда я пойду на реку, – упорствовала я. – Что, и там сожрут?
– На реке – нет. Но там браконьеры.
– Ну и что?
– Да ничего. Изнасилуют и отпустят.
– Да ну тебя к черту с твоими дурацкими шутками! – рассердилась я и, ускорив шаги, пошла к дому. Позади радостно хохотала Машка. Ишь, как быстро научилась дразниться. Главное, она так и не призналась, соврала насчет опасностей или нет.
Я прошла за дом, влезла на сеновал, зарылась там в сено и погрузилась в мрачные мысли. Пахучую сухую траву золотило утреннее солнце, снаружи доносился беззаботный Машкин голос. Но это ничего не меняло. Мир был по-прежнему сложен, непонятен и полон опасностей.
Мои пальцы нащупали в кармане Сашину фотку. Я вытащила ее на свет и вопросительно посмотрела в глаза своему бывшему идеалу. «Не парься, – прочитала я в них ответ. – Ты больше не мастер реальности, да и я не идеал. Ничего не выйдет». Я мысленно согласилась и со вздохом убрала фотографию в карман.
Так начиналась моя жизнь нормального человека. К вечеру воскресенья наконец угасла грандиозная пьянка, сельские родственники постепенно расползлись по своим дворам, и мои родители уехали в город. Я осталась одна: в дикой местности, в чужом доме, с незнакомой бабкой и почти незнакомой сестрицей. Я засыпала в темноте на жестком матрасе на сундуке, в котором с каждой ночью оставалось все меньше романтики; заклепки впивались в бока, и спящая Машка, оттеснив меня на самый край, сопела прямо в ухо. Я слушала скрипы и шорохи старинной избы и сама себе казалась чужой, как будто настоящая Геля осталась в городе.
5
Меловой карьер
Несколько дней спустя мы с Машкой сидели на траве у самого берега реки Утки, мочили босые ноги в воде и плели венки из кувшинок. Идея была моя, и не сказать, что из самых удачных. У кувшинки красива только желтая чашечка, а ведь еще у нее есть длиннющий склизкий стебель, воняющий, как гнилая картошка, и покрытый какой-то бурой слизью. Впрочем, этой странной Машке было, по-моему, все равно. Такое ощущение, что до знакомства со мной ей и в голову не приходило плести венки из кувшинок, и теперь ее это страшно прикалывает. Я, морща нос, доплетала свой венок и как раз думала, что ни за что в жизни его не надену, когда вдалеке за лесом загрохотало. Сначала удар, как от взрыва – «б-у-уух!», аж земля завибрировала, а потом – глухой длинный нарастающий рокот, как будто где-то в бездонную пропасть обрушивалась десятикилометровая гора. Я посмотрела в небо, хотя и так знала, что оно ясное – уютное, бирюзовое с розовым краем деревенское небо. «Гроза, что ли?» – подумала я, косясь на Машку. Она на грохот не обратила внимания вообще, будто его и не было. Лицо у нее было спокойное и сосредоточенное на работе. Может, у меня начались слуховые галлюцинации?
Рокот начал затихать. Но теперь к нему добавился свист. Это было что-то новенькое. Я не выдержала и повернулась к Машке:
– Слушай, а что это такое…
Свист нарастал, становился все пронзительнее и вдруг превратился в звонкое «шмяк». Мне по лицу хлестнула прибрежная грязь. Я с визгом вскочила на ноги. Машка уставилась на меня и захохотала, как гиена.
– Хватит ржать! Ты это видела?! – крикнула я, вытирая лицо.
– Ну видела, – послушно перестав веселиться, сказала Машка. – Ну и что? Подумаешь, чуть-чуть забрызгало. Вот если бы он тебе на голову упал, это было бы не смешно, а грустно.
– Кто – он?!
– Камень. Меня охватили нехорошие предчувствия.
– Какой еще камень?
Машка со вздохом поднялась с травы, пошарила рукой в воде у берега и выловила здоровенный – с ладонь – плоский серовато-белый булыжник с острыми рваными краями.
– Вот этот. Я представила, как эта каменюга со свистом падает на голову, и мне стало плохо.
– Я чего-то не въезжаю… а почему он по воздуху летел?
– Так взрывы же, – пояснила Машка. – Это ж не настоящий камень, это кусок мела. Там, за железкой, возле Краснозаводского – меловой карьер. Типа мел добывают. Взрывают стенку, осколки и разлетаются во все стороны. Бабка говорит, километра за три их находят. И к нам во двор залетали не один раз.
«О, блин! – подумала я. – Значит, вот откуда грохот. Ну и местность. Атомные ракеты, браконьеры, псы-людоеды, да еще, оказывается, и камнепады бывают. А не вернуться ли мне по-быстрому в город?»
– Там, на карьере, очень интересно, – продолжала Машка. – Только детей близко не подпускают. Да и вообще никого не пускают, когда взрывают. А когда не взрывают, туда все шастают. Мужики за мелом, мальчишки – купаться, парни – за трилобитами.
– За чем, за чем?
– За трилобитами, – четко и внятно, как умственно отсталой, повторила мне Машка и сунула под нос осколок. И я увидела, что из камня торчит окаменелая ракушка, а из ракушки – окаменелые клешни и чья-то окаменелая морда.
– Вы что, по биологии не проходили? Меловой период. Триас, юра, мел. Сколько-то там миллиардов лет назад. По всей планете – теплые моря. В морях всякие твари. Сине-зеленые водоросли, многоножки, плавучие динозавры… панцирные рыбы… не знаю, кто там еще водился… Опять же, трилобиты.
– Хе, – сказала я, снова садясь на траву. – И чего… там, в карьере… много этих самых трилобитов?
– Да полно. Там после взрыва, как очередную стенку снесут, так красиво! Как будто срез первобытного моря. Все видно, как тогда было. И водоросли, и многоножки, и панцирные рыбы – все отпечаталось…
– Так чего же мы здесь сидим?! Побежали скорей туда!!!
Машка помотала головой с равнодушным видом:
– Сейчас не пустят. Ты что, там же рабочие. А вот завтра с утра…
Следующим утром я напомнила Машке про карьер, и мы отправились в поход. Сначала долго ехали на великах по лесной тропинке. Сосны постепенно редели. Я заметила, что на стволах с одной стороны появился белый налет. «Оно?» – спросила я Машку. Она кивнула. Поблизости от тропинки все чаще попадались белые камни – примерно такие же, как тот, что прилетел вчера на реку, только раз в пять крупнее. Лес кончился. Карьер мы увидели еще издалека. Посреди зеленого луга зиял гигантский снежно-белый кратер. Над ним висело белое облако пыли. Подъехав поближе, я увидела, что на дне провала находится озерцо. Вода в нем больше всего походила на снятое молоко. В озерце бултыхалась компания мальчишек. Сверху они казались белыми карликами. На другой стороне карьера виднелись какие-то постройки и стоял белый трактор странной конфигурации. Стенки карьера местами были просто крутыми, а местами – абсолютно отвесными. Трава над обрывом была испещрена белыми пятнами.
Машка с лязгом уронила на землю велосипед и по-кошачьи выгнула спину, разминаясь после поездки.
– Они что, сумасшедшие? – спросила я, указывая на мальчишек в белой воде.
– Да там нормальная вода. Ну и что, подумаешь, белая? Всяко чище, чем в Утке. Только нырять страшно. Я как-то нырнула и не понимаю, где верх, где низ. Искупнемся?
– Я купальник не взяла, – отказалась я. – А без него при них не хочу.
Машка хмыкнула.
– Тебя мел облепит с головы до ног, вообще будет непонятно, девочка ты или мальчик.
– Тем более не хочу. Полезли лучше, покажешь мне трилобитов и прочие окаменелости.
На лице сестрицы появилось упрямое выражение. Ей-то на трилобитов было наплевать. Она приехала купаться.
– Ну иди, иди, – сжалилась я над ней. – Я одна полазаю.
Мы спустились в карьер по длинному острому гребню, напоминающему спину динозавра. На дне карьера расстались: Машка свернула направо, вниз – к озерцу, а я полезла влево, к свежевзорванной стенке.
Пробираясь между хаотически разбросанными глыбами окаменевшего мела, я глазела по сторонам, и жгучий азарт первооткрывателя смешивался с легким разочарованием. После Машкиных рассказов перед моим внутренним взором вставали красочные и жутковатые картины бурной жизни первобытного моря, похожие на картинки из энциклопедии «Жизнь до начала времен», и я подсознательно надеялась увидеть нечто вроде цветной голограммы с пожирающими друг друга панцирными рыбами. Здесь же все больше напоминало древнегреческий барельеф – белый, застывший и к тому же изрядно пострадавший от рук варваров. Только если остановиться и хорошенько приглядеться, из неровных белых стен начинали выступать неясные очертания морских тварей, умерших миллиарды лет назад. Невообразимая древность этого мелового моря давила на психику. Дышать было трудно. Глаза ела мелкая пыль. Я вся изгваздалась в мелу, но все равно упорно лезла к намеченной стене. В подобных местах я всегда становилась слегка одержимой.
– Ну как? – Голос Машки пробудил меня от транса. – Нашла что-нибудь?
После купания вид у сестрицы был дивный – как будто она извалялась в густой сметане. Я окинула ее долгим взглядом, молча показала большой палец и кивнула на «дольмен», сложенный из приглянувшихся кусков мела с доисторическими тварями.
– Не представляю, как я все это потащу. А как в город повезу, лучше даже не думать. Ох, как подумаю, сколько тут еще осталось интересного…
Машка глядела на меня, как на диво.
– Да брось ты эти каменюги, – посоветовала она. – Зачем они тебе?
– Не знаю… – со вздохом ответила я. – Нравятся… А знаешь, что мне здесь больше всего понравилось? Самое обидное – именно это я и не смогу с собой забрать.
Я показала на стенку у себя над головой. На ней отчетливо, во всей красе отпечаталась огромная извивающаяся многоножка. При виде ее невольно думалось: как хорошо, что она окаменела. Она была, наверно, втрое больше меня и могла бы проглотить одним глотком. Ее многочисленные лапы напоминали бахрому на покрывале, а по бокам головы располагались глаза в форме яблочных косточек. Окаменевшую многоножку совершенно не повредило взрывом. Она выглядела красиво и жутковато – можно сказать, красиво до жути. Существо из другого мира. Другой реальности.