— Пора убираться отсюда, — сказала Деянира гнусаво. Она держала нос двумя пальцами и усиленно терла себе переносицу — верный способ не чихать, как считалось. — Мне кажется, мы здесь уже целую вечность.
Наверху что-то стукнуло. Евтихий поднял голову и быстро задул лампу. Деяниру сковал ужас. В самом деле, как только вору, забравшемуся в чужой дом, начинает казаться, что он здесь навеки поселился и бояться больше нечего, — вот тут-то и происходит что-нибудь ужасное.
На лестнице послышались шаги. Кто-то спускался вниз.
Евтихий вытащил кинжал.
Деянира скорчилась на полу, закрыла глаза, заткнула уши и поскорее стала думать о приятном. О чем-нибудь волнительном. О приятно-волнительным. Например, о новом узоре. Русалка с крыльями. Русалки-амфибии. Много. Они плещутся в ручье и сплетаются хвостами. У них строгие лица и прямые брови под аккуратно подстриженными челками. Русалки-амфибии-отличницы. Целая длинная тесьма русалок-амфибий-отличниц.
Евтихий взял ее за запястье.
— Забирай гобелены и уходи, — прошептал он.
Она сверкнула белками глаз. Это было видно даже в темноте.
— Они тяжелые. Я не дотащу.
— Придется, Деянира.
— А ты? — вдруг сообразила она. — Что будешь делать ты?
— Мне придется остаться и задержать его.
— Кого?
— Не знаю. Может быть, Руфио Гампила. Или кого-то из слуг.
В щель между шторами они видели желтоватую полоску света. Некто остановился прихожей и осматривался.
— Обойдется, — сказала Деянира.
И тут шторы раздвинулись, и в комнату вошел свет.
Все предметы в ней вновь обрели объем, форму, цвет: массивный стол, сдвинутый к стене, стулья с высокими спинками — темного дерева, украшенные инкрустацией; поставец и причудливой формы сосуды на полках.
А на пороге стоял массивный, рослый человек в шелковом халате. Его босые волосатые ноги видны были из-под полы — халат казался слишком коротким для такого громадины. Это и был господин Руфио Гампил.
— Эй, вы! — проговорил он. — Что это вы здесь делаете, а?
Он раскрыл рот и громко, уверенно заорал на весь дом:
— Эй, Анион, Нэндас, Айла! Сюда!
Евтихий вскочил, держа нож наготове.
— Беги, Деянира!
Он сцепился с Руфио, норовя ударить его в висок рукоятью. Руфио отбивался от охваченного бешенством вора, между тем Деянира, почти на четвереньках, раздавленная ношей, ползла к выходу.
К счастью, балованные слуги Руфио Гампила явно не спешили на помощь своему господину. Пока что ни Анион, ни Нэндас, ни Айла не проявляли признаков жизни. Чуть позднее на лестнице раздался женский голос:
— Мой господин, что вам угодно?
Руфио не ответил: Евтихий хватил его между глаз и, уронив хозяина дома на пол, уселся ему на живот. Евтихий не хотел убивать Руфио Гампила, только слегка придушил, чтобы тот не кричал и не звал на помощь. Если разобраться, сам-то добропорядочный господин Руфио украл куда больше, чем парочка незадачливых воров, забравшихся к нему в дом: Руфио Гампил ухитрился обворовать целый город, он отобрал у Таваци их прошлое и настоящее, он присвоил ценности, никогда не принадлежавшие его семье и, возможно, вообще никогда не существовавшие…
— Господин!
В зал вбежала жилистая женщина в ночной сорочке. Увидев, в каком плачевном состоянии пребывает дражайший господин Руфио, она заломила руки и испустила несколько воплей, вопрошая потолок: «За что небеса посылают столь доброму человеку столь ужасные испытания?».
Почти сразу же вслед за женщиной в зал ворвался дюжий детина в лакейской ливрее на голое тело. Шлепая по каменному полу босыми ногами, детина приблизился к Евтихию и одним уверенным ударом выбил кинжал из его руки. Затем он схватил Евтихия за волосы, встряхнул и швырнул на пол. Евтихий сильно ударился подбородком. Детина для верности наступил ему на шею ногой.
Третий слуга, которого Евтихий уже не разглядел, спокойно проговорил, с первого же взгляда оценив ситуацию:
— Украдены гобелены. Второй вор вряд ли ушел далеко. Нужно поскорее обыскать соседние улицы.
Детина убрал ногу с шеи Евтихия, пинком перевернул его на спину, наклонился над поверженным врагом:
— Ты слышал?
Евтихий не отвечал. Глядел в потолок, мимо детины.
— Ты слышал? — повысил голос детина.
Евтихий никак не показал, что понимает, о чем речь.
Детина ударил его в бок.
— Где твой сообщник?
Женщина проговорила:
— Надо спросить господина. Господин наверняка его видел. О, господин!..
Но от Руфио Гампила было в тот момент мало толку: он только хрипел, кашлял, таращил глаза, показывал дрожащим толстым пальцем на Евтихия и равномерно мотал головой.
Детина объявил, что зажжет факелы и немедленно отправится на улицу. И как только он разыщет мерзавца, осмелившегося обокрасть дом Гампила… Э-э… В общем, ничего хорошего пусть этот негодяй не ждет. Напоследок лакей еще раз лягнул Евтихия, и тот потерял сознание.
* * *Евтихий очнулся в очень тесном помещении, в полной темноте. Он сидел на полу, скорчившись. Когда он попробовал встать, то обнаружил, что руки и ноги у него онемели и не слушаются. Вокруг было полно пыли. Пахло кисловатым — подбродившим вареньем, должно быть. Очевидно, его оглушили, связали и заперли в кладовку — эти клетушки традиционно имеют хорошие прочные двери. Еще одна веревка охватывала его шею и была соединена с той, что стягивала за спиной запястья. В общем, пленника скрутили, как кусок ветчины.
Евтихий попытался устроиться удобнее, однако нельзя сказать, чтобы это ему удалось. Ни развернуться, ни выпрямиться. Неосторожное движение — и пленник душит сам себя.
Он думал о Деянире. Постоянно — даже, наверное, пока был без сознания.
Вспоминал ее руки, уверенно и аккуратно прикасающиеся к ткацкому станку, к работе. Ее раскрытые ладони, поднесенные к его обнаженному телу и застывшие на расстоянии волоска от напряженной, покрытой потом кожи. Ее бледные пальцы, такие тонкие, что кажутся нереальными. Тонкая ниточка пореза над указательным пальцем левой руки. Где она ухитрилась пораниться? Даже не ниточка — вереница крохотулечных темно-красных бисеринок, застывших на поверхности перламутровой кожи.
Еще он думал о переменчивости ее глаз и волос. И о том, как она разговаривала с господином Тиоканом. Забавный человечек — этот господин Тиокан, и в то же время — какая важная персона! В манерах Деяниры сочетались глубокая, почти раболепная почтительность хорошо воспитанного подмастерья по отношению к хранителю уставов, вежливость молодой женщины по отношению к пожилому человеку и, наконец, дразнящая снисходительность красавицы по отношению к безопасному уродцу противоположного пола. Все одновременно. Уму непостижимо! Не женщина, а целая команда женщин. Настоящий боевой отряд. Со всеми этими Деянирами, наверное, можно было бы завоевать весь мир.
Ему даже в голову не приходило обвинять Деяниру в том, что из-за нее он попал в такое, прямо скажем, неприятное положение. Хорошего мало: сидеть связанным в чужой кладовке и даже не знать, какое наказание применяют в Гоэбихоне к незадачливым ворам. Неужели и впрямь отрубают руки? Или для начала только одну? В таком случае, интересно, правую или левую?
Да уж, не лучше, чем стучать тараном в ворота золотого замка или драться с троллями на берегу кровавого ручья.
Но Евтихий никогда не обвинял в своих злоключениях Броэрека — потому что Броэрек был его господином и другом. Деянира представлялась Евтихию таким же командиром, определяющим судьбы подчиненных, как и Броэрек, только еще могущественнее. Его единственным Прекрасным Полководцем, его Прелестной Военачальницей. Как он мог оспаривать или обсуждать ее решения? Ей понадобилось, чтобы он выкрал для нее гобелен, работу Джурича Морана, искаженную вмешательством Руфио Гампила. Бездумно, не задавая ни единого вопроса, он пошел за ней. Теперь она сбежала, а он попался. Он вытерпит все побои, угрозы и издевательства, чтобы только дать ей возможность скрыться и довести дело до конца.
Внезапная мысль осенила Евтихия. Скорее всего, преступление против члена гильдии будет судить господин Тиокан. О, если бы только господин Тиокан вспомнил, о чем идет речь и что именно поставлено на кон! Только бы господин Тиокан узнал Евтихия и сообразил, что он совершил и, главное, ради чего. Тогда дело можно считать выигранным. Конечно, возможен и другой вариант: господин Тиокан все поймет, но сочтет нужным принести преступника в жертву, дабы сокрыть истинные мотивы и вообще… все сокрыть.
Все эти сложные раздумья утомили Евтихия. Голова у него болела, иначе он бы, наверное, заснул.
Он прислушался. Дом ожил — наступило утро. И чем дольше прислушивался Евтихий, тем больше разнообразных звуков он различал.
Из кухни доносился звон посуды и гомон голосов: очевидно, стряпуха и ее помощница обсуждали сегодняшнее меню. Кровяная колбаса, немного тушеного мяса, как любит господин Руфио Гампил, с небольшим количеством пряной приправы, непременно овощи, обжаренные в муке… И, разумеется, охлажденное вино. Белое, как любит господин Руфио Гампил. А на десерт — кусок от преступника. В сахарном сиропе, как любит господин Руфио Гампил. Господин Руфио Гампил нередко кушает преступников и всегда в очень сладком и густом сахарном сиропе. Ему нравятся филейные части. Конечно, предпочтительнее было бы поймать женщину, но если таковая и имелась, то она куда-то бесследно скрылась, так что поневоле придется довольствоваться филейной частью мужчины.
Мы ведь можем не говорить господину Руфио Гампилу, что это мужчина. Мы ведь можем сказать ему, что поймали и разделали для него женщину. Хотя тот мужчина в кладовке довольно молоденький, хи-хи, я его хорошо разглядела.
Возьми-ка нож, Анеле, вон тот, поострее, и поднимайся-ка ты в кладовку. Да не будь такой дурочкой и не бойся, он же связан. Мы его не стали коптить, как в прошлый раз; тогда господин Руфио Гампил жаловался на то, что преступник попахивает дымком. Мы выдержали его в сиропной кладовке. Там немного пыльно, зато сладкий воздух, так что он теперь пропитался нужными парами и его вполне можно подавать на стол.
Я пока приготовлю сироп, а ты бери-ка нож, Анеле, да не будь такой дурочкой и поднимайся в кладовку, и отрежь от парня кусок филейной части. Неси скорее сюда, чтобы я успела его заложить в сироп. Десерт нужно подавать вечером. У нас с тобой еще уйма хлопот.
И Анеле, конечно же, тотчас перестанет быть дурочкой, и возьмет нож… мда. А стряпуха тем временем начнет врать господину Гампилу: «Какой там мужчина, господин Руфио Гампил, здоровья вам на сто долгих лет, какой там мужчина!.. Свежайшая молодая женщина, поверьте мне. Что с того, что он выглядел как мужчина, вы просто не поняли, потому что были шокированы ее ужасными выходками. Разумеется, это женщина, свежая молодая женщина с пухлыми филейными частями, очень сладенькими».
И Анеле будет стоять рядом, руки под фартуком, и кивать с глупым видом: «О да, я сама отрезала от нее кусочек и все видела. Разумеется, это женщина. Уж я-то хоть и дурочка, но женщину от мужчины отличить сумею. Хи-хи».
Наверное, Тиокан, хранитель уставов, уже здесь. Вот его почтительно провожают к постели, на которой возлежит смертельно обиженный, ужасно испуганный и слегка придушенный господин Руфио Гампил. Поддерживая маленького могущественного человечка за локоток, верзила-лакей усаживает его на стул и придвигает — вместе со стулом — к кровати, на которой колышет шелковым брюхом господин Руфио Гампил.
И Тиокан выслушивает от начала и до конца всю ужасную историю кражи и нападения. Среди ясной ночи, господин Тиокан! Какой-то чужак. Хвала небесам, это, по крайней мере, не горожанин. Неизвестный человек. Он ничего не говорит, но установить его личность не составит труда. Нужно просто выяснить, у кого сейчас гостят приезжие, и обойти их всех, задавая соответствующие вопросы. Это ведь нетрудно, не так ли?
И господин Тиокан кивает и заверяет господина Руфио Гампила, что нет ничего сложного в том, чтобы обойти девятьсот девяносто девять мастеров — а именно столько и ни мастером меньше обитает в Гоэбихоне, — и всех их расспросить касательно дел с чужестранцами, контрактов с иногородними и связей с поставщиками и заказчиками, приезжающими к ним издалека. В общем-то это, конечно же, плевое дело и оно будет обстряпано в ближайшие несколько часов. Господин Тиокан прямо сейчас встанет и побежит. Он уже бежит. А если он все еще сидит, то это лишь видимость, потому что на самом деле он уже мысленно стучит в первую дверь и мысленно получает ответ: — Это не ваше дело, милейший, пока я не нарушаю ни одного пункта уставов! Ибо у меня имеются определенные обязательства перед моими заказчиками и моими поставщиками, и я не стану выбалтывать их тайны в угоду кому бы то ни было, даже Руфио Гампилу!
Ах, ах. Господин Руфио Гампил волнуется, глупая Анеле прибегает, она приносит ему подогретую воду с сахарным сиропом, она приносит ему немного охлажденного белого вина, она приносит ему орешков в тягучей патоке, и пока ее господин всеми этими подношениями успокаивает свои истерзанные нервы, Анеле обмахивает его опахалом и причитает:
— Ах, какой бледненький, какой утомленный сегодня господин Руфио Гампил!
Руфио Гампил смотрит на нее с постели и видит, что служанка превращается из живой девушки в клубок разноцветных ниток, по преимуществу грязновато-белых, как ее волосы и одежда. А затем этот клубок начинает разматываться, как будто некто невидимый потянул за кончик нитки и вмиг превратил аккуратный клубочек в неопрятную гору шерстяных петель, набросанных кое-как друг на друга.
И та же трансформация происходит с господином Тиоканом, только его клубок куда меньше размером и гораздо более темный. И не успевает господин Руфио Гампил издать крик или хотя бы хрип, как кровать под ним расползается, а вслед за кроватью расползается и сам Руфио Гампил…
Евтихий откинулся к стене и вдруг опрокинулся на спину. Стены больше не было. Он лежал на горе рваных, грязных ниток, невесть откуда надерганных и уже испачканных. Над ним внезапно открылось небо: узкое городское небо немаркой расцветки, блеклое, весьма скромное городское небо, робко заглядывающее в просветы между домами. Однако постепенно эти просветы делались куда шире, а небо — гораздо ярче, и скоро уже наглая, ослепительная синева разливалась над Евтихием во всю ширь.
Он подергал руки и опять ощутил веревку на своей шее. Захрипев, Евтихий повернулся набок. Он дернул ногами. Бесполезно. Тот, кто навязал эти узлы, отменно разбирался в своем ремесле. Не распутать, не растянуть и уж тем более не разорвать.
Евтихий судорожно перевел дыхание. Ему казалось, что он бредит, поэтому происходящее вокруг поначалу даже не слишком обеспокоило его.
У солдат бывают очень странные сны.
И вдруг веревка со слабым хлопком разорвалась. Евтихию даже не пришлось для этого прикладывать какое-либо усилие. Просто крак — и все, свобода.
Он сел, потер ноги. Затекли и болели страшно, но это пройдет, нужно просто посидеть и не торопиться. Лишние минуты ничего не решают. По крайней мере, сейчас. Раньше, может быть, и решали.
И тут в голове у него прояснилось. Евтихий и сам не понял, как это случилось.
Никакого бреда нет, он не спит, и происходящее вокруг — не сновидение. Все это на самом деле.
Гоэбихона больше нет. Холодный ветер прилетел с равнины, сырой ветер прилетел от нового русла реки Маргэн, сухой, полный семян и пыли ветер прилетел от пересохшего русла реки Маргэн, горячий ветер примчался неведомо откуда — и все эти четыре ветра встретились там, где раньше был Гоэбихон, а ныне осталось то, что и пепелищем-то не назвать. Они сошлись над горой рваных разноцветных ниток и принялись трепать их и разбрасывать повсюду, и каждый ветер подхватил свою часть добычи и унес в невесомых, но цепких зубах: холодный ветер утащил на равнину все синие нитки и все фиолетовые; сырой ветер забросал полноводную реку Маргэн голубыми, зелеными и желтыми нитками, и вода понесла их вдаль, расцвеченная и пестрая, как змеиная шкурка; сухой ветер навесил на кусты, растущие в пересохшем русле реки Маргэн, серые, коричневые, черные нитки, и эти кусты сделались косматыми, как тролли низшей касты, и такими же угрюмыми; а горячий ветер забрал все остальное и уволок неведомо куда.