На пустом бесплодном поле остался сидеть Евтихий, один-единственный уцелевший, чужак, никто, который не превратился в нитки и не распался. То, что было стенами, испарилось, и то, что было воротами, исчезло, и то, что было стражниками у ворот, перестало быть плотью и кровью. Гоэбихон растворился, как иллюзия.
Несколько цветных ниток запутались в волосах Евтихия и застряли там.
Это было все, что осталось ему от Гоэбихона.
И это было все, что осталось ему от Деяниры.
* * *Ирина Сергеевна Ковалева закончила сканирование и открыла фотографию в фотошопе. Да, вовремя она спохватилась. Еще немного — и снимок было бы уже не спасти. Волосы у Дианочки совсем выцвели. И одежда какого-то неестественного цвета. Матери пришлось изрядно повозиться, восстанавливая цвета, регулируя контрастность, убирая царапины и странные пятна — эмульсия полароидного снимка, кажется, потекла…
Наконец она добилась вполне удовлетворительного результата. В глянцевый журнал такой снимок, конечно, не отправишь, но для домашнего пользования вполне хорошо. И, главное, теперь он есть в компьютере. Если карточка опять выцветет, всегда можно будет распечатать заново.
Она вывела фото на печать и, весьма довольная результатом, отправилась домой.
Утром уборщица собрала все ненужные бумаги, лежавшие в корзине, и согласно инструкции сунула их в машину для уничтожения бумаг.
Разрезанная на мелкую «лапшу» полароидная фотография исчезла в мешке для мусора…
Глава седьмая
Возвращение из Истинного мира в реальный всегда сопровождается стрессом, причем гораздо большим, нежели попадание из реального мира в Истинный. Это — факт, и притом факт установленный и многократно подтвержденный опытами над живыми людьми самых разнообразных характеристик и ориентации.
Будучи существом сверхмогущественным и практически бессмертным, Джурич Моран никогда не задавался вопросом: а как, к примеру, чувствует себя душа, которая только что покинула тело и теперь с глупым видом топчется поблизости. «Как же быть, — переживает в подобных случаях душа, — ведь не могу же я просто взять и уйти! Я вовсе не такая безответственная. У меня, между прочим, остались незавершенные дела. Э… А нельзя ли как-нибудь договориться и позволить ну хотя бы закончить годовой отчет? А то ведь бухгалтерия с ума сойдет, там все девочки такие неопытные…»
Да-с, наш дорогой Джурич Моран ничего подобного даже в мыслях не держал. Он вообще не понимал, как можно завершить или не завершить какие-то там дела. Жизнь представлялась ему непрерывным творчеством, главной ценностью которого являлся не столько некий конечный результат, сколько созидательный процесс вообще. А созидательный процесс бесконечен. У него нет и быть не может закономерного и логически выверенного финала. Вместе с тем он в любой момент может быть оборван. Без объявления войны, просто чик — и готово. Обидно, конечно, но спорить не приходится. Правила есть правила. Вот, приблизительно, так.
Клиенты Морана, создания, к философическому теоретизированию не склонные и к тому же с весьма ограниченным жизненным сроком, в массе своей придерживались абсолютно другого мнения. Они упорно рвались обратно, в Истинный мир, чтобы там спасти друга, сразиться со злом как с принципом или поцеловать женщину. Говоря проще, публично выразить себя в отчаянном поступке и таким образом навек остаться в умах и сердцах.
И все они ради этого пытались отыскать Джурича Морана. Хотя правила игры начисто исключали возможность повторной встречи.
Вообще с этими правилами многое до сих пор оставалось неясным. Для начала, Моран так и не понял, кто их установил и почему они именно таковы. Да и к чему разбираться? Вот когда вы садитесь работать за компьютер — разве важно вам, из каких деталей он состоит и как это получается, что нолики и единички вдруг складываются в портрет любимой девушки? А потом еще можно, не без помощи тех же ноликов и единичек, проделывать с этим портретом разные штуки, например, нарисовать усы или бороду, или поменять цвет волос, и все это будет в распечатке выглядеть как настоящее! Ну и?.. Как это получается, а?
Если проводить аналогию еще глубже, то у самого донышка колодца сравнений и сопоставлений вполне можно обнаружить подопытного шимпанзе Париса, безошибочно жмущего, банана ради, на зеленую кнопку и игнорирующего кнопку красную…
Но так далеко в своих раздумьях Джурич Моран, разумеется, не простирался. Он останавливался на уровне пользователя персонального компьютера. Как-то это ближе и понятней, чем ученая шимпанзе Парис.
Правила, кстати, просты. Моран делает полароидную фотографию клиента. Для удобства вхождения в образ клиент облачается в подобие того костюма, который понадобится ему в Истинном мире. Переход автоматически вносит усовершенствования в одежду: например, женские капроновые колготки превращаются в настоящие средневековые шоссы, картонный доспех делается стальным, равно и кольчуга из канцелярских скрепок, а сшитая из старой занавески юбка золушкиным мановением обращается в роскошный туалет придворной дамы. Подобные метаморфозы включены в сервис и отдельно не оговариваются и не оплачиваются.
Экипированный надлежащим образом и избавленный от превратностей «языкового барьера» клиент остается в Истинном мире ровно столько времени, сколько существует полароидная фотография. Не копия данного снимка, не картинка как таковая, а именно данная фотография. Та самая, которую сделал Моран своей камерой и в своей студии.
О'кей, стоит фотографии испортиться — выцвесть, упасть в ведро с кислотой, угодить в уничтожитель бумаг и так далее, — как клиент автоматически переносится обратно, а мир, в котором он доселе существовал, гибнет. Гибель мира называется Апокалипсис (не вполне точный, но почему-то общепринятый термин). Клиенты Морана периодически устраивают в Истинном мире свои собственные локальные Апокалипсисы. И при этом, чем лучше клиент укоренен в мире, тем глобальнее бывает связанная с ним катастрофа. Такая вот эмпирически прослеженная закономерность, опять же, никак не объясняемая.
Иногда клиенты просто умирают. Несчастные случаи, войны, злодеяния соплеменников. Кстати, не такое уж редкое явление. Что поделаешь, трагические исходы не исключены. Следует утешаться тем обстоятельством, что они не исключены никогда, в любом из миров.
Об этом не принято открыто говорить в обществе, но ведь люди смертны.
Даже под пыткой Моран не сумел бы объяснить, почему в его бизнесе все обстоит так, а не иначе. О том, что происходит с путешественниками в Истинном мире, он имел довольно приблизительное понятие. Потому что, как уже говорилось, последним условием игры было окончательное и бесповоротное исчезновение Морана из жизни клиентов. Вернувшись из экстремального путешествия, эти бедолаги нередко пытались связаться со своим туроператором — и всегда безуспешно. Ни самого Морана, ни даже его квартиры они в реальном мире не обнаруживали.
Тогда наступал черед бессильных выкриков: «Как же так? А кто же без меня выиграет сражение? Кто оборвет уши мерзавцу Диадану (Фланду, Элноту…)? Кто скажет Оайле (Анеле, Дораде…), что я люблю ее? И вообще, у нас в казарме завтра на обед оленина! Моран, Джурич Моран! Верни меня обратно! Ты не можешь так поступить со мной. Я требую. Я отдал тебе все свои деньги, а ты не выполняешь своих обязательств. Ты положительно обещал, что в Истинном мире я останусь сколько захочу, а я хочу еще! Верни меня обратно, Джурич Моран, верни меня обратно, ведь я пока что не спас мир».
К числу подобных патетических упрямцев, несомненно, относился и Денис Мандрусов, страж Серой Границы, воин из замка Гонэл, чудом уцелевший в битве на кровавом ручье. Джурич Моран не знал — да и знать не хотел, — каково Денису, после всего пережитого, приходится дома на мамочкином диванчике перед телевизором.
А Денис смотрел одну детскую передачу за другой, отдыхал от войны — и почти физически ощущал, как зреет уверенность в том, что он, Денис, обязан вернуться в замок. Иначе он больше не сможет уважать себя.
«Я — один из стражей Границы, — уверенно, размеренно проходили в голове Дениса мысли, одна за другой. Достойные, мужские мысли. — Я обязан возвратиться на войну, к моим друзьям, к моим товарищам. Даже если Серая Граница захлестнула их… Это ведь, в сущности, не имеет никакого значения. Защитники Брестской крепости стояли насмерть не потому, что рассчитывали таким образом выиграть войну, а из принципа. Вот они же не сдались… — Денис сам от себя не ожидал, что приведет подобный пример. — Гонэл погибла. Сейчас в замке каждый человек на счету. Каждый меч, каждое копье…»
И в конце концов намерение созрело, окончательно оформилось и потребовало действия. Повинуясь ему, Денис в один прекрасный посленовогодний день отправился в логово Морана Джурича. Он хорошо помнил, где оно находится: здание, описанное Достоевским как «дом старухи-процентщицы». Желтый дом без украшений, тупым углом выходящий на Екатерининский канал.
Набираясь решимости (разговор-то предстоял нелегкий, да еще с таким эксцентричным типом, как Моран), Денис немного помедлил на набережной, разглядывая окружающий пейзаж: «канаву» в полыньях с утками, чумазые льдины, сугробы у обочины, редко высаженные деревья, окруженные специальными решеточками.
Странный он, этот «дом старухи-процентщицы». Вообще весь район странный. Бывают на земле такие места: хоть что ты с ними ни делай, а они не изменяются. И плевать им на наступление космической эры и падение коммунистического режима. Обычно эта неизменность связана либо с провинциальным духом, либо с духом безобразий. Близость Сенной надежно обеспечивала и то, и другое. Кажется, хоть небоскреб со сверкающими зеркалами здесь возведи — и через пару лет он благополучно усохнет, изрядно подрастеряет блеск и лоск и обратится в «доходную» шестиэтажку со скучными мордатыми кариатидами под балконами третьего этажа.
«О, Гонэл! — подумал Денис, ничуть не стыдясь своей патетичности. — Гонэл, золотая богатырша!..» На мгновение зимний Петербург показался ему невыносимым. Если не жить в Истинном мире — то уж не жить вообще нигде. Вопрос возвращения туда — это вопрос жизни и смерти.
Денис тряхнул головой и вошел в подъезд. А вот и знакомая лестница с осыпающимися ступенями. Денис уверенно взбежал наверх.
Помнится, они с мамой проходили сквозь какую-то огромную коммуналку, где входные двери не закрывались вообще, ни парадная, ни черная. Денис подергал все двери на площадке третьего этажа, но везде оказалось заперто. За одной сразу ожила и забрехала собака. Как будто она сидела на пороге, прижав нос к косяку, и только того и ждала, чтобы кто-нибудь снаружи подал признаки жизни.
Запоминать номера квартир в таких домах бессмысленно. Еще со времен первой перепланировки здесь сбита вся нумерация. Нет, ориентироваться надо на глаз. Проще говоря, найти, где открыто, и нырять туда на свой страх и риск.
После четырех неудачных попыток Денису наконец повезло, и памятный по прошлому разу бесконечный коридор поглотил его. Дверь черного хода терялась далеко вдали, как будто Денис смотрел в поставленные друг против друга зеркала. По законам гадального жанра, из последнего зеркала должно будет потом выбраться чудовище в гусарском мундире и поманить незадачливого гадателя костлявым пальцем.
Денис продвинулся на несколько шагов вперед, и тотчас входная парадная дверь убежала так же далеко, как и черная. Молодой человек оказался в насыщенной предметами и воспоминаниями трубе коммунального коридора — мыслящий микроб в кошмаре линейного времени. Обремененные пышными шубами вешалки, пожелтевшие детские ванночки, санки — ровесники Ленинградской блокады, лыжи, поеденные молью валенки, заплесневелые кадушки, обитые железом сундуки — все это умножалось и дробилось, а Денис все шел и шел, и мимо него текли маразматические бабушки в ситцевых халатах, дети на трехколесных велосипедиках, мамаши с кастрюлями, подростки в ядовитых майках, кошки, мужчины в мешковатых штанах, пенсионеры, похожие на персонажей журнала «Крокодил»…
В конце концов, ошалев от собственной потерянности, Денис остановился прямо посреди коридора и закричал в пустоту:
— Моран! Джурич Моран!
Никто из обитателей квартиры, заслышав этот отчаянный вопль, даже ухом не повел, так что Денис продолжал кричать — невозбранно и безрезультатно:
— Моран! Джурич Моран! Моран!
Никакого ответа на его призывы так и не последовало.
Денис в панике побежал по коридору. Несколько раз заворачивал за угол, но все равно потом оказывался в изначальном прямом тоннеле, словно бы составленном из зеркал, и видел впереди недосягаемую дверь черного хода. Он сбил с ног какую-то бессловесную старушку, промчался сквозь пьяного соседа с папиросой, — тот даже не пошатнулся, только крякнул, — перепрыгнул через девочку с бантом на макушке и неожиданно вылетел в черный ход на лестницу.
Тяжело дыша, обтирая со лба пот, Денис остановился на площадке. Точно, он был здесь с мамой. Вон и граффити на стене, вроде бы, знакомые — слово FUCK в завитушках. А на той стене должна был вывеска, похожая на вагонную, только вместо «Санкт-Петербург — Новгород» там выведено: «Экстремальный туризм».
Вот здесь она была, точно. Денис отлично ее помнит.
…Он стоял на площадке, заплеванной, с горами окурков между окон, и глупо таращился в пустую стену. Там не только не оказалось таблички. Там вообще не было никакой двери.
Поверить в такую нелепость Денис попросту не мог. Несколько раз он прикладывал ладони к стене, потом отходил и недоуменно смотрел. Затем задрал голову, зачем-то посмотрел наверх, но никого там, естественно, не увидел. Снова приблизился к стене. Глухо постучал в нее согнутым пальцем. Подождал. (Чего, спрашивается, ждал? Что откроется «портал» и оттуда выйдет жулик Джурич Моран, собственной персоной?)
Денис уселся боком на подоконник. Окурки, засунутые между мутными стеклами, попытались удушить незваного гостя. В пику им Денис нарисовал цветочек на стекле. Послюнил палец и нарисовал. Помаялся немного, сполз с подоконника, подошел к пустой стене и снова постучал, сперва кулаком, потом, не стесняясь, ногой.
Эффект нулевой.
Ну, и что теперь остается делать? Только признать свое полное поражение и вернуться к маме.
Денис медленно спустился по ступенькам.
Он был так огорчен, что не слышал, как по пятам за ним крадется Авденаго.
* * *Розовый, ухоженный, аккуратно одетый маменькин сынок, разумеется, ничего не заподозрил. Ни разу не обернулся. Даже не поежился, хотя мог бы, кажется, ощутить кое-чей взгляд на своей спине.
Интересно, как отнесется эльфячий поскребыш к тому обстоятельству, что его до самой квартиры выследил тролль? Ха, настоящий тролль! В Петербурге. Забавно, да?
А что, разве не тролль? Насильственно выброшенный из Истинного мира, Авденаго вовсе не намерен был отрекаться от своего прошлого. Воспитанник Морана и — чего уж там, назовем вещи своими именами! — его холуй. Авденаго — дахати Нитирэна, муж Атиадан, не последний в своем клане.
Дайте только время, и Авденаго возьмет Денисика за трепетное горло.
* * *Денис приметил тролля на следующий день, когда выходил в булочную. Причем Авденаго не сомневался в том, что Денис смотрит именно на него — и именно с полным осознанием того тягостного факта, что общения им не избежать.
На свой счет Авденаго не обольщался: джинсы с дырой на колене и краденое пальто, пыльное и явно с чужого плеча, делали его похожим на бомжа. Да он, в сущности, и был бомжом. Берлога в коммунальном коридоре, где Авденаго скрывался в первые дни после своего возвращения, — не в счет. Он же не кошка, чтобы обитать в коробке под вешалками.
Выслеживая жертву, Авденаго совершенно не торопился. С пугающим, звериным терпением подпирал стену. Ждал, пока Денис с авоськами пойдет обратно домой. Когда тот показался, Авденаго отвалился от стены и шагнул навстречу. Даже улыбнулся — просим отметить этот факт отдельно.