— Ну да, как же. Она тебя еще как туда тащила, просто ты не заметил. Фэйри — жутко хитрые твари. Это даже та моя мать знала, которая не настоящая мать. У фэйри много обликов. У некоторых вообще нет сердца, а у других — наоборот, два, и три, и больше сердец…
— И как это узнать — сколько у нее сердец?
— Они меняют облик, — сказала Енифар. — Вот как! У тех, которые бессердечные, и облик бессердечный, и всегда один и тот же: они высокие, с каменным лицом, только глаза живые, и стоит им щелкнуть пальцами, как в них сразу влюбляются и потом мучаются до конца своих дней.
— Да, это бессердечно, — согласился Арилье.
— Что ты все поддакиваешь! — возмутилась девочка. — Думаешь, я совсем глупая и не разгадаю твоих уловок? Ты мужчина, и ты теперь тролль, а значит — во много раз глупее меня, ведь я урожденная троллиха, да еще женщина, да еще высокого рода! А троллихи всегда умнее своих мужчин. Ну уж про высокородных и говорить не приходится. Выше нас — только Мастера в Калимегдане, да и то не все.
— Дочь Морана, ты во всем превосходишь меня, — смирение Арилье было не вполне искренним, но девочка, к его облегчению, отозвалась удовлетворенным смешком.
— Коли так, то и помалкивай! — объявила она. — Если же у фэйри есть сердце, — продолжила Енифар назидательным тоном, — то этих сердец всегда больше одного. Иначе откуда бы брались те фэйри, которые вообще ничего не чувствуют и вообще никого никогда не любят? Ясно тебе?
— Да, — сказал Арилье. — Однако продолжай. Тема и впрямь непраздная.
— Угу, — сказала Енифар. — Теперь-то ты понял. Ладно, вот. Если у нее два сердца, то и любовников у нее двое, а если три сердца, то любовников трое, и всех она будет любить от полноты сердца. И для каждого у нее будет отдельное сердце. Вот что важно. И вот где коварство. Потому что главное коварство фэйри — в том, что никакого обычного коварства в них нет.
— Кто рассказал тебе все это? — удивился Арилье. — Неужели твоя приемная мать?
— Она кое-что понимала в таких вещах… У нее-то самой сердце было, и при том самое гнилое из возможных, но отличить человеческого ребенка от тролленка она сумела.
— Я думаю, — осторожно заметил Арилье, — что она своим гнилым сердцем не смогла бы полюбить и собственного ребенка…
Он снова вспомнил шрамы на руках Енифар, следы от наказаний. Гордая и ленивая девочка охотно их демонстрировала — они служили надежным свидетельством ее истинно троллиного нрава. Арилье скрипнул зубами.
— Ух, у меня от этого звука мороз по коже, — восхитилась Енифар.
— Это ведь Аргвайр говорила с тобой о фэйри? — спросил Арилье.
— Да.
— С чего бы Аргвайр заводить с тобой подобные разговоры?
— Может быть, она хотела, чтобы ты в нее влюбился! — предположила Енифар. — Может быть, ей очень этого хотелось, а ты отказался.
Арилье молчал.
Енифар дернула его за рукав.
— Что затих? Признавайся!
— Я тебе уже сказал — я влюблен в другую, ее зовут Этгива.
— Ага, моя мать так и предположила.
Арилье невольно вскрикнул:
— Что?
— Ну вот, наконец-то ты себя окончательно выдал! — обрадовалась Енифар. — Хочешь знать, что произошло на самом деле? Когда ты не попался ни в одну из ловушек моей матери, она позвала меня и стала расспрашивать о тебе. Она сразу же заподозрила насчет фэйри. Потому что, сказала она, в любом другом случае ни один мужчина, эльф, человек или тролль, не смог бы устоять. Когда троллиха распушает свой хвост, мужчина теряет голову, это такой закон природы. А ты устоял.
— Может быть, дело во мне, — предположил Арилье. Прозвучало неубедительно. — Вдруг это просто я такой бесчувственный?
— Ага, и бессердечный! — подхватила Енифар. — Нет уж. Я-то тебя знаю. Это фэйри забрала твое сердце и съела его.
— Она… Но это невозможно! — воскликнул Арилье. — Она жила на наших землях, недалеко от границы. Тролли беспокоили ее набегами, она просила о помощи… Она гостила в замке Гонэл. — Он покачал головой. — Каким образом фэйри могут очутиться на троллиной земле, если для них невыносимо…
Енифар закрыла ему рот шершавой ладошкой.
— А вот и нет! Не говори, чего не знаешь. Фэйри все равно, где бедокурить… Они могут жить в любом месте, на любой земле. Они проходят сквозь жизнь, как горячий нож сквозь масло, понимаешь? Они скользят там, где ничего нет. По пустоте, по местам, куда никто еще не пришел, откуда уже все ушли. Они рассекают жизнь на тончайшие пластины, а мы даже не замечаем этого. Фэйри живут между — между временем, между встречами, между разлуками, между пространствами, между едой и водой… Они — то, что обозначено словом — нет.
— Но ведь они — есть, — сказал Арилье.
— В этом их главный ужас! — воскликнула Енифар.
Они опять замолчали.
Арилье встал, сбросив оба плаща на Енифар, подошел к костру, раздул угольки, подложил дрова.
— А чего ты проснулся? — спросила Енифар, ворочаясь среди плащей в попытке свить себе гнездо.
— Ты же меня разбудила! — ответил он. — Теперь вот не спится.
— А, — проговорила Енифар. — Странный ты.
— Нет, — возмутился Арилье, — это ты странная! С чего тебе вздумалось завести со мной разговор о фэйри?
— Две причины, — объяснила девочка, зевая. — Во-первых, они мне приснились… А во-вторых, они здесь.
Глава тринадцатая
Денис открыл глаза, потянулся спросонок, по обыкновению, по-детски сладко… и понял, что ничего у него не получается. Он попросту не может пошевелиться. Тонкие ремни надежно удерживали его щиколотки и запястья. Пока он спал, кто-то привязал его к… Денис скосил глаза и с ужасом увидел, что его растянули на колесе. Он попробовал крикнуть. Это у него получилось.
— Церангевин! Люди! Слуги! Ай! Помогите!
Никто не отозвался. Впрочем, миг спустя после того, как отзвучало эхо, Денис понял, что рад этому.
Ну, войдет сейчас Церангевин или кто-нибудь из его слуг. Что они увидят? Картинка, прямо скажем, препотешная… Если отвлечься от того, что самому Денису и больно, и стыдно, и ноги у него затекли, и пальцы, кажется, жутко распухли.
Он подумал о хорошенькой служанке, с которой иногда болтал, и ему прямо дурно сделалось при мысли о том, что она может услышать его вопли и войти. Сейчас он как никогда понимал смысл выражения «лучше уж умереть».
Предположим, его должны были бы сейчас казнить. Публично и ужасно. Ну и что? Тем, которых казнят, — им, ясное дело, страшно. Ничего хорошего ведь нет в том, чтобы тебя выставили на позор, а потом начали рубить руки-ноги-голову. Но вот дураками эти люди себя определенно не ощущали.
Денис принялся размышлять об этом более детально, однако результат оказался слишком сильным: он вдруг весь покрылся испариной. Ого! Денис попытался поскорее перестать об этом думать, да не тут-то было: загнать подобные мысли обратно в бутылку еще никому не удавалось. По крайней мере, быстро.
Наконец он немного успокоился и снова к нему вернулся «дурак». Но теперь Денис уже не протестовал против этого состояния.
Похоже, выражение «лучше уж умереть» все-таки лишено смысла. И лучше выглядеть полным идиотом, вроде сексуальной рабыни, чем… ага, об этом мы, кажется, договорились не думать.
Он попробовал освободиться, но только содрал кожу на запястье правой руки. Тогда он попробовал скатиться на пол вместе с колесом и сбежать каким-нибудь предельно идиотским способом, но обнаружил, что колесо намертво приковано к ложу. В общем, ничего не получилось. Денис на короткое время погрузился в сон — возможно, это был обморок, — а когда проснулся вторично, рядом находились люди.
Одного он узнал — это был Церангевин, хозяин усадьбы. Не плененный, не униженный, напротив — очень спокойный, уверенный в себе. Кажется, предположение о том, что на усадьбу напали враги и захватили всех в плен, было преждевременным.
Беда случилась только с одним Денисом.
— Церангевин, — позвал он снова.
Хозяин не ответил. Он как будто не услышал. Хотя, конечно, на самом деле все он прекраснейшим образом слышал, просто не счел нужным реагировать. А зачем? Кто к нему обращается? Гость, друг, собеседник?
Денис прикусил губу. Мысль о собственной глупости оказалась просто невыносимой. Он готов был рычать и скрежетать зубами. Вместо этого он вдруг всхлипнул.
— Установим его в лаборатории, — сказал Церангевин, обращаясь к кому-то из своих слуг. — Полагаю, сейчас это должно подействовать. Я улучшил формулу…
Слуга тихо откликнулся:
— Если вы добьетесь успеха, господин, можем ли мы рассчитывать…
— Вы будете следующими, — заверил Церангевин. — Я должен быть абсолютно уверен в успехе прежде, чем применю формулу к себе.
— Ваша жизнь слишком драгоценна, чтобы рисковать ею, — согласился слуга. — Я хотел сказать… Мы все верим. Любой из нас.
Слуга наклонился над Денисом. Полуоткрыв рот, Денис наблюдал за ним. Обычный человек, не злодей, даже не подручный палача. Довольно скучный с виду. У него волосы пахли чесноком.
Лязгнули замки. Колесо открепили от кровати и понесли, взявшись вчетвером, куда-то вниз, затем через сад, в оранжерею. Странно. Денис косил глазами, даже пытался острить, чтобы показать, что он находит свое положение в чем-то забавным. И уж во всяком случае ничего не стесняется.
— Привет! — крикнул он садовнику, которого, как ему показалось, узнал.
Садовник даже не повернул головы в его сторону. Тем не менее Денис не позволял себе скиснуть. «Хорошо, что Арилье меня сейчас не видит», — подумал он и тут же понял: наоборот, очень и очень плохо, что здесь нет Арилье! Не имеет значения, какими остротами разразится эльф. Никто, кроме старого друга, ему не поможет. А старый друг даже не знает, что Денис вернулся в Истинный мир и попал в неприятность. Хе-хе, назовем это неприятностью. В общем-то, забавно.
— Жестковат гамак, — произнес Денис, не обращаясь ни к кому в особенности. — Зато надежно. Не свалюсь.
Никто даже ухом не повел. Ну и не надо. Не больного хотелось.
Церангевин задумчиво говорил, обращаясь к кому-то невидимому:
— Этот парнишка — он из замка Гонэл, а у меня давние счеты с тамошней солдатней… Слушай. Был у меня некогда друг и ученик, некий Эахельван. Тролль, и притом из довольно высокой касты. Я многому сумел научить его… Правда, в какой-то момент наши пути разошлись, и он меня покинул. Решил продолжить исследования в другом месте. — Церангевин горько усмехнулся.
— Я никогда бы так не поступил, учитель, — послышался негромкий, благоговейный голос его собеседника.
Церангевин с полным равнодушием пропустил эту фразу мимо ушей.
— Возможно, мы расстались немного… резко, но это не отменяет и не зачеркивает нашей дружбы, — продолжал он.
— Однако этот Эахельван был троллем, учитель?
— Да, я это уже упоминал… Не все тролли — кривоногие плоскорожие чудовища с тупой башкой и примитивными желаниями, как мы привыкли считать. Я не говорю о троллях из высшей касты, даже о Мастерах, вроде Морана… Нет, тролли приличного, хотя и не слишком аристократического происхождения тоже могут обладать довольно тонкими желаниями и сложной душевной организацией. Не говоря уж об интеллектуальных способностях. Вот таким и был мой бывший друг, Эахельван.
— Где он теперь, учитель? По-прежнему в замке Гонэл?
— Они убили его, — сухо произнес Церангевин. И долго, долго молчал. Потом вздохнул и прибавил: — Видишь ли, Гонэл установила над всеми входами в замок особые каменные фигуры. Это барельефы, изображающие разных зверей: дракон, птица, кошка, леопардовая собака — и так далее. Солнце озаряет их попеременно, так что они как будто бы служат для распознавания времени суток. Ну и для украшения — чтобы любоваться. Но имеется еще и третье, главное, их назначение. Как все наиболее важное, оно-то и оставалось скрытым для всех людей и всех эльфов. Знали об этом лишь немногие, и Эахельван — в их числе.
— Что же это за каменные звери? — спросил лаборант.
— Печати, — коротко ответил Церангевин. — Они запечатывают вход в замок любому, в чьих жилах имеется троллиная кровь. Когда Эахельван вошел в замок, зверей этих еще не было, а потом, в одну ночь, они были установлены… И он не покидал больше замка, чтобы не пересекать роковую черту, — до тех самых пор, пока защитница Гонэл не заставила его сделать это.
Денис похолодел. Он хорошо помнил Эахельвана, чудаковатого старика ученого, которого по приказанию защитницы Гонэл притащил в подземелье. Денис тогда чувствовал себя отвратительно. А Эахельван во всем признался и умер спустя два дня. Правда, умер он спокойно, и Гонэл была с ним до последнего вздоха, и даже похоронила его с честью… Но все равно, лучше бы Церангевину не знать всех подробностей этой смерти.
К счастью, хозяин усадьбы действительно не знал о том, что непосредственный исполнитель невольной расправы над Эахельваном — у него в руках. Ну, и на том спасибо.
Интересно все-таки, в чем же Денис успел провиниться? И что они намерены с ним делать?
— Гонэл убила моего ученика и друга, — повторил Церангевин. — Что ж, я отплачу защитнице замка по-своему. Я не буду мстить. Я не стану никого убивать, как это сделали бы эльфы или тролли. Я — человек и не намерен забывать своего происхождения! Я отвечу ей любовью.
— Учитель, вы… — Юноша задохнулся, не в силах выразить свое обожание.
— Я не намерен присылать ей ее же собственного солдата по кусочкам, как поступил бы Нитирэн. Нет, я верну его в замок целым и невредимым. И он будет… — Церангевин понизил голос и заключил: — Он будет бессмертным!
Почему-то у Дениса мороз пробежал по коже от этого обещания, хотя в оранжерее, куда они пришли, было душно. Роскошно цвели растения. Денису они вдруг показались пластмассовыми. На некоторых даже лежала пыль.
Мысль цеплялась к разным несущественным мелочам — очевидно, для того, чтобы не задерживаться на главном: какая-то ужасная ерунда творилась с ним самим, с Денисом. Еще вчера он был гостем, собеседником, ему строили глазки прислужницы, а садовники при виде него кланялись. А сегодня он превратился в неодушевленный предмет, на который вообще не обращают внимания.
«Может, я стал синтетическим? — подумал Денис и идиотски хихикнул. — Вроде Пиноккио. А Церангевин — голубая фея наоборот. Все как в мультике, если крутить в обратную сторону».
Ну так вот, думал Денис, что непонятно. На натуральных растениях редко вот так мертво лежит пыль. Растения ведь растут и видоизменяются, так что даже если они запылились, то потом все равно испачканный кусок уходит с прежнего места вместе с отросшим листом или отпавшим лепестком. А эти, если их не вымыть, так и будут стоять пыльные.
Живое — оно о себе само заботится. А мертвое нуждается в постоянном уходе. Поэтому и ходит повсюду горничная с тряпочкой за поясом.
Перед Денисом возник взволнованный юноша. Он был носат, с маленькими, скошенными к переносице темными глазами.
От переживаний его бледная кожа вся пошла пятнами, а волосы взмокли.
Он смотрел на Дениса алчно, но вместе с тем совершенно безразлично, не как на человека, а как на объект приложения усилий и талантов.
— Будь внимателен, — прозвучал голос Церангевина, и Денис, изо всех сил повернувшись в ту сторону, откуда он доносился, увидел хозяина усадьбы. Церангевин обращался не к Денису, а к юнцу с потными волосами. — Я доверяю тебе участие в опыте, потому что вижу в тебе помощника и… возможно, следующего кандидата.
— Я медитировал на темы о бессмертии, как вы и рекомендовали, учитель, — прозвучал срывающийся голос молодого человека. — О том, что это несправедливо… Однако бессмертие для всего живущего… Разве нельзя ограничиться бессмертием для отдельных особей… наиболее достойных и… необходимых в мире? — Он перевел дыхание, покраснев от собственной храбрости.
Церангевин снисходительно усмехнулся.
— В начале моего пути я размышлял приблизительно в том же направлении. Но!.. — Он выдержал выразительную паузу. — Что есть смертный, каким-либо способом сумевший добиться бессмертия лично для себя?
Лаборант икнул и закрыл рот ладонью. Церангевин, кажется, этого не заметил.
— Такой, с позволения сказать, «бессмертный», есть вор, — ровным тоном произнес Церангевин. — Ибо он взял то, что ему не принадлежит.