— Своим лицом, хотел ты сказать. — Пальцы Вударэса почти любовно коснулись его собственной гладкой щеки. — Нет, пожалуй, я еще немного побуду с тобой, едва ли мы скоро снова увидимся. Если, конечно, — тон неуловимо поменялся, — ты не желаешь побыть один. Что-то подсказывает мне, что ты вряд ли сомкнешь глаза в ближайшее время.
По полу тихо простучал Плинг и, подойдя, лег рядом с ногой Дуана. Положил морду на носок башмака, призывно засопел. Но брать поросенка на руки не хотелось, казалось, будто это заразит его настроением хозяина, отнюдь не лучшим.
— Ты прав, — сухо отозвался Дуан. — Не усну.
Тилманец, разглядывавший животное с неприкрытой брезгливостью, промолчал. Вообще ничего не спросил, только, перегнувшись через подлокотник кресла, кинул в очаг пару щепок от разрубленного полена. И даже его общество, напоминавшее порой неразумные игры с ядовитой змеей, было сейчас для Дуана лучше, чем уединение в ожидании Дарины. Уединение с вопросами, ответы на которые не искались. С непрошенными, глупыми вопросами.
Красный фонарь все еще горел над балконом. Призывно, захлебываясь в водяной дымке, но горел, стекло не пропускало сырость. Король Альра’Иллы знал это точно, это заставляло держать себя в руках. Сейчас, снова почувствовав себя запутавшимся и загнанным в угол, он отдал бы многое, чтобы хоть кто-то…
— На море шторм, — вдруг задумчиво произнес Вударэс. — Но мне кажется, ты и ему был бы рад больше, чем простому ливню тут.
Дуан кивнул. Вударэс подпер кулаком подбородок и вдруг, будто озаренный какой-то крайне занятной мыслью, прищурился.
— Знаешь… сначала, когда я понял, кто ты такой, я не мог поверить глазам. Но потом, вспомнив все, что я знаю о роде ле Спада, да и спросив кое-что у стариков, перестал удивляться.
Дуан хмыкнул, в очередной раз поразившись манере тилманца рассуждать о других. Ровесник, принц Арро, был для Вударэса «славным мальчиком», бароны отца, едва увидевшие по сорок-пятьдесят Приливов — «стариками».
— У тебя все это в крови.
Фраза оборвала размышления. Дуан взглянул на юного короля в упор.
— Ты не похож на тех, кто мелет языком, бездумно повторяя чужие фразы. Тем не менее эти слова я слышу уже не впервые. Может… — За окном снова ударила молния. — Ты откроешь мне наконец их суть?
Тилманец неожиданно чуть приоткрыл рот, брови изогнулись. Да, он удивился и даже не успел или не счел нужным это скрыть. Пару мгновений он размышлял, глядя в точку перед собой, потом лукаво посмотрел на Дуана.
— Мы никогда не говорили о наших семьях. Скажи-ка… что ты знаешь о своей?
«Я внук книжной гусеницы. Сын тирана и мертвого цветка». Но Дуан знал, что это прозвучит глупо, и ответил другое:
— Ничего, что сближало бы мать или отца с морем, пиратами или…
Вударэс мягко приподнял ладонь в упреждающем жесте. Перстни, в очередной раз поймав немного огня, засверкали яркими красными всполохами. А черные глаза отразили какое-то чувство, какое-то колебание, впрочем, стремительно угасшее.
— Ты мог бы сам увидеть дальше, если бы умел смотреть.
— Как Азралах? — не удержался от остроты Дуан.
Тилманец оценил ее: ухмыльнулся, покачал головой.
— Иначе. Но пока достаточно будет глянуть и на тех, кем окружал себя Талл Воитель. Его друзей. Они повлияли на него и повлияли на тебя. Кровь — это не только родство, Дуан, и ты это знаешь. Кровь… это единство тан, ибо тан есть главная наша вена, наш стержень и наша сила.
— Ноллак? — тихо спросил Дуан. — Речь о нем? Он сделал для отца многое.
— Не только Ноллак.
Вторая вспыхнувшая в сознании фамилия жгла не хуже пламени, и все же Дуан произнес, почти выплюнул ее:
— Ле Вьор. Брось, во мне нет ничего от него.
Вударэс положил ногу на ногу, удобнее расположил на подлокотниках руки. Он давно не улыбался, а когда заговорил, в речи отчетливо послышалось заикание, обычно тщательно подавляемое.
— Не задавался ли ты когда-нибудь вопросом, кем были Соколы Талла Воителя?
Дуан отвел взгляд.
— Я не смел. Он нечасто произносил даже само это слово, одно упоминание приводило его в ярость. Он любил повторять: «Верных пиратов не существует». Дрэн, он уничтожил их, кажется, еще до моего рождения, во всяком случае, до того как я начал что-либо осознавать. Разве это важно? Они все мертвы, потому что он перестал верить им.
— А что было первопричиной, Ино ле Спада?
Дуан опять посмотрел на тилманца. Тот опустил веки и, чутко прислушиваясь к дождю, неспешно начал:
— Я кратко расскажу тебе одну нашумевшую историю, которая является логическим продолжением другой нашумевшей истории, рассказывать которую я не стану, ибо она касается женщины, а женщин я уважаю. Но тебе будет достаточно и продолжения. Думаю, ты понимаешь, что просить у меня больше не только бессмысленно, но и рискованно даже в новом твоем положении.
Дуан кивнул. Этот разговор, праздный и почти бессмысленный, отвлекал от мыслей. О Кеварро, о Дарине, о красном фонаре под диким ливнем, о сестре. И даже о себе самом, хотя предмет беседы вроде бы напрямую его касался.
— В этой истории я не стану называть имен, потому что все они очевидны. Да и потому, что мне трудновато их произносить, они принадлежат вашему наречию. Но в конце я все же назову тебе одно, то, насчет которого ты проявляешь потрясающую слепоту. Тебя устроит такой расклад?
Дуан кивнул повторно и стал ворошить в очаге угли. Он замерз, правда, ощущение было, будто скорее что-то замерзло у него внутри. Рядом зажурчала мягкая тилманская речь:
— Давно-давно, несколько дюжин Приливов назад, в царстве-государстве появился сын своего отца. Светлые боги, едва младенец издал первый крик, бросили с неба звезду, как они делают и всегда, когда рождается кто-то в любом из перворожденных монарших семейств. Отследив путь звезды по своим картам, королевские мудрецы расшифровали прозвание, которое милосердная Праматерь дала наследнику. Прозвание было «Воитель». Мальчик рос. Прозвание свое он не оправдывал. Ему вполне подошло бы отцовское, отец у него был Ученый. Ученый не любил войну, но все же воевал: в Приграничье ломился черный народ. И Ученому неплохо давалась война. А потом его предали. Так начинаются многие занятные байки, не находишь?
Дождь за окном, кажется, чуть притих. В груди Дуана что-то неприятно задрожало.
— Продолжи.
— Его Соколы ушли от него, поступив как Крысы. А ведь из-за них он был в разладе с прочими своими воинами: слишком высоко ставил пиратов, это не могло быть по нраву другим служившим ему. Так или иначе, вскоре он погиб, погиб прямо в бою, как герой, которым, в общем-то, не был. Его сын… о, его сын к тому моменту подрос и стал почти точной его копией. Никогда ему особенно не нравились глупые игры вроде пострелять из лука воробьев, объездить дикого коня, только что пойманного в лесу. Конечно, он доверил войну регенту, отцовскому советнику. Конечно, ее проиграли. Но у короля с грозным прозванием и робким нравом был друг. Мальчик-сирота, сын кого-то из павших соратников, которого Ученый любил так, что позволил его единственному ребенку расти рядом со своим. Озлобленный. Дикий. Упрямый. И этот друг, почти брат, сделал то, что, казалось, не под силу было никому, даже взрослому. Встав с Воителем плечом к плечу, он…
— Да, ле Вьор сделал моего отца тем, кем его запомнили. Научил своей жестокости и прямоте. Научил бесстрашию. Научил побеждать. — Дуан слабо усмехнулся. — Ведь ты опять говоришь о ле Вьоре и с ним пытаешься увязать мою тан?
Тилманец кивнул, а потом покачал головой.
— О нем. Но сейчас я буду говорить о втором друге Талла. Таком же храбром, но в остальном — другом. Он тоже вырос с Воителем почти бок о бок и тоже сделал то, что казалось невозможным. Он возродил Соколов как гильдию. Он поднял их на последнюю войну с Нушиадом. Он…
— У моего отца нет и не было друзей, — возразил Дуан.
Но неожиданно он увидел перед собой своды Крылатой Комнаты. Портрет трех человек в охотничьих костюмах. Третий мужчина был весь запачкан красным, будто его мазали намеренно, старательно, зло, не дожидаясь, пока кровоточащие крылья бросят пару брызг… Дуан похолодел.
— …Куда он исчез? Тот Сокол? Откуда он взялся? Его повесили? Или…
На губах Вударэса опять появилась улыбка — не снисходительная, не торжествующая, даже не сочувственная. Пожалуй, она была тоскливой и… немного недоверчивой.
— Это был сын Сокола-предателя, покинувшего твоего деда. Единственный из всей той семьи, оставшийся с твоим юным отцом. Единственный, кому он беспрекословно верил… и тот, кого Габо ле Вьор уличил в блуде с твоей матерью. Но даже после этого Воитель не смог сделать с ним то, что собирался сделать с остальными, хотя больше всего он боялся повторения истории, а история, казалось, повторялась такими витками, что стоило бояться. Сокола изгнали, но не повесили. И едва ли он забыл королевскую семью, даже в изгнании оставался рядом с ней. Всегда. Фамилия его была…
Из дальних комнат, со стороны коридора, раздался грохот, потом — шумное топанье. Но еще до всего этого по гостиной отчетливо и ясно прокатился знакомый голос, перебивший Вударэса.
— Фамилия его была Эйрат. Все верно, тилманец.
На пороге стоял Железный.
* * *Он зашел, сделал два быстрых шага в сторону — и следом влетели проскакавшие, видимо, несколько комнат без роздыху Торн и Ронг. Поняв, что им не удастся никого схватить, они попытались затормозить, и Ронг выронил меч. Плинг тревожно взвизгнул. Король Вударэс только лениво потянулся и качнул ногой.
— Какой интересный у меня получился визит. Здравствуйте, мальчики.
Дуан едва слышал его голос. Взгляд приковала знакомая фигура, укутанная мокрым плащом. Король Альра’Иллы ничего не произносил вслух, но, шевеля губами, повторял себе набор букв.
— Эйрат…
Железный приблизился и слегка наклонился к нему.
— Я гнал девочку как мог, она едва не сгорела. Я хотел…
— Дарина мне рассказала.
— Отлично.
Тайрэ даже не прикоснулся к плечу Дуана. На широком лице застыла необыкновенная, непривычная настороженность. Отстраненность. Казалось…
— Ваша светлость, он, этот тип…
Дуан скорее почувствовал, чем действительно понял, что это говорит Торн или, может быть, Ронг. Бесцветным высушенным тоном он приказал:
— Оба вон. Никого не звать.
Стражники вышли. Они не задавали вопросов и старались даже не смотреть ни на что, кроме носков своей обуви. Вскоре в гостиной снова стало тихо, тогда Дрэн Вударэс небывало отчетливо и громко спросил:
— Когда ты наконец прекратишь это, Багэрон, так и быть, назову тебя так? Или мне все ему…
Дуан поднял взгляд, чтобы встретиться с блеклыми глазами. Рука Железного наконец сжала его плечо, — ледяная, необходимая. Он вцепился в нее, как цеплялся бы за доску, потерпев крушение. Голос Тайрэ звучал хрипло, с явным усилием, но твердо:
— Я расскажу ему сам, Вударэс. Обещаю. Но сейчас я явился за другим. Ино…
— Да?
В горле пересохло. Голова, и без того кружившаяся, уже начинала постепенно раскалываться.
— Мы видели твою сестру. В плену на бригантине у Мелкого Капитана. Это было недалеко от гоцуганских берегов. Возможно, они везут ее продавать в рабство. А может, она уже куплена.
7
ШЕСТОЙ СЫН
Дальние приливы
…У маленького наследника Овега Ученого сначала был только один друг — ребенок нушиадского военного посла Катберта ле Вьора, убитого вместе с женой еще на заре приграничных войн. Овег и сам любил Габо, любил настолько, насколько можно любить тень и последнюю частицу своего ушедшего друга, поэтому сирота не нуждался ни в чем: жил как принц, имел слуг и большие покои, полную свободу, личного коня, отца и брата. Сирота…
Да, они росли бок о бок, но это позволили не просто так; было у решения короля Альра’Иллы здравое второе дно. Проницательный Овег видел склад ума дерзкого, диковатого и умного Габо — настоящего воина. Видел мягкий нрав сына — ходить бы тому в жрецах, а не в правителях! И вспоминал то, что когда-то, совершенно без задней мысли, наболтал один из замковых поварят; Овег вообще любил послушать иногда прислугу с ее прямыми, но меткими суждениями. Поваренок сказал: «Самые тупые ножи можно заострить, если попадется правильное точило, ваша светлость».
Правильное точило. Так повторял себе Овег, наблюдая, как охотно учится стрелять Габо и как вяло, промахиваясь мимо самых больших мишеней, делает это Талл. В конечном счете Ученый, конечно же, оказался прав. Чуть позже. Тогда же случилось еще и другое событие.
…Тогда, на параде, где участвовали и военные корабли, и Соколы, принц увидел судно, у штурвала которого стоял светловолосый мужчина — красивый высокий маарр с благородной осанкой, так не похожий на сутулившегося, коренастого отца! С мужчиной был такой же светловолосый мальчик возраста престолонаследника и пятеро юношей. То были барон Хангазо Эйрат и шесть его сыновей: Коэн, Цанелл, Лимберт, Дэнгрит, Тиккел и самый младший, Гаррэн. Они вели «Ганиранду» — фрегат с прекрасной рострой, изображавшей богиню Луву.
Эйраты были крепкой семьей, цветом знати. Образчиком одновременно силы, недюжинного ума, богатства и удачи. Правда, они были бы чуть счастливее, если бы последние роды не толкнули красавицу-баронессу в вечный сон раньше срока. Тень этого неосознанного, неумышленного преступления, казалось, так и лежала на голубоглазом мальчике, который понравился принцу ловкостью, силой и смелостью: как кошка, взлетал на мачты, чтобы поставить паруса, а как метко стрелял! От Овега это не укрылось. Он опять вспомнил поварскую присказку о ножах и не стал возражать, чтобы мальчишки познакомились. Не возражал он, и когда они стали дружить.
Но так или иначе, Соколы были пиратами. Что бы они ни делали, какие бы подвиги ни совершали, никто никогда не забывал, что они были пиратами, не подчинявшимися ведомству по Безопасности. Они служили королю и только королю. Для советников, для большинства мирных альраилльцев они не были желанными гостями в тавернах и кабаках, на праздниках и улицах. Многие восхищались ими, но даже те, кто восхищался, еще и опасались. Соколы — не ручные птицы, мало ли что придет им на ум? В бальном зале куда лучше держать соловья, нежели сокола, разве нет?
Поэтому не все радовались частым появлениям Гаррэна в Альра-Гане. Чтобы навестить друга, ему приходилось пользоваться даже не черной, а грязной лестницей — тайной, проходящей через отхожие места, зато ведущей прямиком на верхний этаж флигеля, где жил Талл. Младший сын барона один-единственный имел личный ключ от этого хода.
Принц тянулся к нему и хотел чаще видеть рядом. Вместе было веселее учиться, строить корабли, читать и даже играть во все то, что так нравилось третьему в этой странной компании. В войну. Вот только эта война, вместо того чтобы, как обычно с возрастом у мальчишек, поутихнуть, становилась все более настоящей. Прилив за Приливом.
Конечно, Габо ле Вьору появление еще кого-то, с кем Талл мог проводить целые дни, пришлось не по нраву. Как мальчишки обычно выражают свое «не по нраву»? Дерутся. Гаррэн с Габо тоже дрались, принц со смехом разнимал их, уверенный, что вместе они — трое — уже навсегда, а ссоры однажды пресекутся сами собой. Наивный добряк…
Что думал о такой дружбе барон Эйрат? Это осталось загадкой.
Но то, как сильно Гаррэн, не особо любимый отцом и братьями, не Сокол, а облезлый птенец, привязался к принцу Таллу, как принял его доверие, загадкой не было. Его верность стала беззаветной. Такой и оставалась.
А тем временем снова вспыхнула война.
Всем и каждому, даже самому несмышленому ребенку, известно, что миром правят боги и что одна из них — Рыжая Моуд — не терпит нарушения равновесия. Раз за разом Рыжая возвращает смертным каждый поступок сторицей, как плохой, так и хороший. Моуд — Переменная богиня, не свет и не тьма. Моуд не знает, не видит разницы между злом и добром. Она видит только весы.
Где-то за пару Приливов до очередной нушиадской войны Овег Ученый сманил к себе на службу тилманского адмирала. Звали его Дариус Ноллак, он был еще сравнительно молод и амбициозен. Для Тилмы, пусть даже избалованной хорошими военными, это была значительная потеря. Но она восполнилась с лихвой, когда правитель искусников сделал ответный ход. Он предложил семейству Эйратов богатства, от которых трудно было бы отказаться, в обмен на верность. Он не получил бы согласия, ведь он говорил не с Крысами, а с Соколами. Не получил бы. Если бы дело было лишь в богатствах…