— Во-первых, Лутвинне был наполовину человеком. А человек устроен сложнее эльфа и вполне выдерживает присутствие как абсолютного света, так и абсолютной тьмы. Человек отзывается Бездне, если ты понимаешь, о чем я. Человек догадывается о смысле Бесконечности.
— Человек так устроен, что ему периодически бывает необходимо ощущать нечто большее, нежели он сам, — объяснил Авденаго, повторяя одно из кстати вспомнившихся высказываний Николая Ивановича. — Если нельзя вверх, он глядит вниз. И всегда находит.
— Вот и я о том же, — подхватил Тахар. — Лутвинне наполовину человек, вот он и выдержал. А вторая причина, — Тахар пошевелил вторым пальцем, — заключалась в том, что его держали в городе, можно сказать, под дружеским приглядом, а не отправили ко мне на карьер. У меня-то на карьере, будь он даже на три четверти человеком, все равно больше года бы не сдюжил. Вот как я думаю.
— Ага, — сказал Авденаго. — Стало быть, это — люди. А женщины есть?
— Может быть, и есть, я не следил. Мне кого привозят, я тех к делу и приставляю.
— Ясно, — сказал Авденаго. — Скучно тебе здесь, с ними?
— Не то слово! — обрадовался Тахар. — Вот ты понимаешь!
Он быстро выхлебал побольше вина и ткнул Авденаго кувшином в бок.
— Угощайся, пока не закончилось.
— Только это и остается, — сказал Авденаго. — Раз ты не можешь поехать на Великий Камбай.
— Да я просто с ума схожу, когда об этом думаю! — заревел Тахар. — Ведь такое бывает раз в сто лет, не чаще!
— А я могу туда поехать?
— Ты? На Великий Камбай? — Тахар воззрился на Авденаго так, словно ему явили какую-то неожиданную для здешних мест драгоценность. — Да, — медленно проговорил тролль, — думаю, ты вполне можешь. Ведь ты — посланец Морана, его принадлежность, его создание, и у тебя есть твое кольцо, в котором ты носишь образ своего господина… Тебя будут рады видеть на Великом Камбае!
— А как я доберусь до Комоти?
— Я дам тебе провожатого, — расщедрился Тахар. — Комоти — красивый город. Там даже есть здание!
— Одно?
— Разумеется, и это — храм Комоти. Ты все увидишь. Я был несколько раз в Комоти, но на самой Комоти — ни разу.
— На ком?
— Комоти — это гора.
— Понятно.
— И там обитает Черная Комоти.
— Богиня?
— Она — Черная Комоти. Не называй ее богиней. Она не богиня. Она — Черная Комоти.
— Ясно, — сказал Авденаго. — В городе Комоти есть одно-единственное здание — храм Комоти, но сама Черная Комоти обитает не в городе, а в горе Комоти.
— В этом только троллю разобраться под силу, — гордо произнес Тахар. — Ты разобрался.
— Наверное, я тролль, — вздохнул Авденаго. — Моран Джурич ничего не говорил мне на сей счет. Оставил в неведении.
— Он не говорил тебе, кто ты? — поразился Тахар и медленно покачал головой. — Моран Джурич очень жесток. Он всегда был жестоким, только я никогда раньше не знал — до какой степени.
— Ничего, я привык, — утешил собеседника Авденаго.
— Все равно, он жесток, — упрямо повторил Тахар. — Как и подобает высшему троллю из Мастеров, и даже еще страшнее. Но так даже лучше. На Великом Камбае ты увидишь по-настоящему жестоких троллей. Истинных и великих! Там будут Эхуван и Нитирэн, и Тагана. Их имена рождают мурашки в моем теле.
— Кто из них победит в Великом Камбае?
— Это неизвестно, но если выбрать себе в покровители того, кто впоследствии будет побежден, то можно утратить левую руку, а может быть, и жизнь. Победители не щадят сторонников побежденных.
— Справедливо.
— Тебя это восхищает?
— До глубины души!
Они допили вино.
Утыкаясь щекой в лохматое плечо Тахара и проваливаясь в приятный сон, Авденаго подумал: «Хорошо принадлежать к таком народу…»
Глава шестая
Раньше никто и никогда не пытался угодить Михе Балашову. Сделать так, чтобы ему было хорошо, чтобы он одобрил, покивал, похвалил. Сколько Авденаго ни напрягался, ничего на ум не приходило, и в конце концов причуды памяти вынесли его на скудный брег его раннего детства и явили бабушку.
Бабушку эту он не вспоминал уже лет десять. Она умерла, когда Мишеньке было всего пять, на похороны его не взяли, чтобы не травмировать ребенка (оставили с какой-то курящей соседкой, которая все то время, что Мишенька у нее сидел, пускала дым в зеркало и рассматривала свое отражение в мутном стекле, — она потом ему долго снилась, и он думал, что это — сама Смерть).
Бабушка исчезла бесследно, незаметно. Как будто и вовсе не было ее.
Мать о ней никогда не заговаривала, а когда мальчик однажды спросил, ответила неопределенно: «Неужели ты ее помнишь?» И он вдруг понял, что — нет, не помнит. Совсем.
А тут вдруг возникла картинка: мятые конфеты «Коровка» и ласковый шамкающий голос: «Кушай, Мишенька. Какой хороший мальчик. Радуйся, пока ты хороший. Маленькие — такие хорошие! Потом-то вырастешь и будешь козлом, как и все». Ласково так говорила, без тени сожаления или сомнения, все равно как о смене времен года или варке варенья.
Мишенька понятия не имел, как выглядят козлы. Он был городским ребенком, поэтому речи бабушки скользнули тогда как бы мимо его сознания. «В неведении счастье», — сказал бы, наверное, Николай Иванович. Моран, впрочем, наверняка другого мнения.
Да, бабушка пыталась ему угодить. И совсем бескорыстно, между прочим, вовсе не для того, чтобы отменить или отсрочить неизбежного «козла». Она Мишеньку и «козлом» бы любила.
Прошло пятнадцать лет — и вот второе существо, встреченное Михой Балашовым, старательно угождает ему. И тоже — без всяких там особенных видов на будущее. Понятно ведь, что Авденаго уедет на Великий Камбай и, если угадает будущего победителя, сделается могущественным. И вряд ли уж вспомнит потом о скромном смотрителе карьера. До того ли будет Возвышенному Авденаго? Явно не до того.
Авденаго шагал по дну карьера, а Тахар двигался рядом, засматривая ему в лицо.
— Скользко здесь, — пояснил он, когда Авденаго случайно встретился с ним взглядом. — Как бы ты не поскользнулся.
— А ты следи, — предложил Авденаго. — Если что, лови за руку.
— Хе-хе. Тролли друг друга за руку не ловят.
Авденаго фыркнул:
— Это просто такое выражение. Конечно, тролли за руку друг друга не ловят!
Он слышал, как Тахар прошептал: «Просто выражение такое!».
Они добрались до лестницы, вырубленной в почти отвесной скальной стене, и поднялись до первого уровня. Из тоннелей, пробитых в скале, доносился грохот — там шли работы.
— С прошлых дождей не можем пробиться сквозь толщу, — горестно сообщил Тахар. — Здесь должна быть медная жила. Нутром чую! — Он стукнул себя кулаком по животу. — У меня от близкой меди всегда несварение.
— Признак верный, — кивнул Авденаго.
— Бьемся, бьемся… Им ведь, канальям, и дела нет до моего несварения! — Тахар мимоходом ткнул сложенным пополам кнутом в шею какого-то бедолагу, проходившего мимо с лопатой. Бедолага даже не обратил внимания на тычок. — Еле ползают!
— Возможно, слишком твердый камень? — предположил Авденаго.
— И я говорю, — подхватил Тахар. — Камень твердейший; а несварение… — Он сморщился. — Лучше не думать.
— Вот и не думай, — посоветовал Авденаго.
— Мне еще повезло, — произнес Тахар после паузы. — Запоры или там несварение… На соседнем руднике, где бериллы добывают, — там смотрителем некий Нодухума. По правде говоря, этот некий Нодухума — мой троюродный брат, если считать с материнской линии и учитывать вторые браки.
— Ясно, — сказал Авденаго.
— У него камни в печени, — продолжал Тахар. — И как близко по-настоящему ценный берилл, так эти камни начинают шевелиться. Кровью и песком мочится! Кровью и песком! Но своего поста не покидает.
— Истинный тролль.
— Я и говорю, — Тахар перевел дух и задрал голову. — Вон там, второй ярус сверху, пещера. Видишь?
Авденаго посмотрел туда, куда указывал тролль. Пещера ничем не отличалась, на его взгляд, от всех прочих: зловещее отверстие в скале, сравнительно ровной круглой формы. И вокруг копошатся мурашками люди.
— Вон там, как я ощущаю, должна проходить медная жила. Там она ближе всего подступает к поверхности. Но они не желают проникаться моими страданиями! Равнодушные скоты. Будь на их месте кто-нибудь менее бессердечный, давно бы уж вскрыли жилу и избавили меня от мук.
— Стало быть, смотрителями рудников становятся те тролли, у которых есть этот дар — ощущать близость полезных ископаемых? — спросил Авденаго.
— Дар? — Тахар страдальчески сморщился. — Назови это лучше проклятием! Но никто из нас не скрывает своего дара и не уклоняется от долга перед остальным народом. Никто. Все мы готовы служить на рудниках и, жертвуя своим телом, помогать добыче руды. Если ты сумеешь угадать победителя и не погибнешь во время Великого Камбая, — ты ведь вспомнишь о Тахаре? О Тахаре, который приносит жертвы?
— Думаю, мне не придется вспоминать о тебе, ведь я тебя и без того никогда не забуду, — сказал Авденаго.
— О! — произнес Тахар с непонятным выражением.
— Ты стал первым троллем, которого я встретил, вернувшись в отчизну, — сообщил Авденаго.
«Выразился! — запоздало подумал он. — „Вернувшись в отчизну“! Сказал бы еще — „в фатерлянд“! Я ведь все-таки не тролль… или? Ох, Джурич Моран, объяснил бы ты мне побольше, а то ведь так и помру в полном неведении происходящего!»
Тахар сжал кулак и приблизил его к скуле Авденаго. Медленно, как бы с усилием преодолевая невидимую преграду. Авденаго даже не моргнул. Тролль прикоснулся костяшками пальцев к лицу собеседника и постоял так мгновение, потом опустил руку.
— Я тоже никогда тебя не забуду! — провозгласил он. И совсем буднично кивнул на лестницу: — Что, лезем наверх?
Они начали восхождение. Перил здесь не было, даже веревочных, поэтому Авденаго просто переставлял ноги и старался не смотреть вниз. И даже не думать о том, как высоко они уже забрались. И еще о том, что можно, в принципе, упасть.
«Если я тролль, то меня это заботить не должно, — размышлял он. — Но тролль ли я?»
Он решил проверить это самым простым способом — попытаться понять, какие чувства вызывают в нем пленные. Если люди в оковах и с тачками пробудят в Авденаго жалость, значит, он — человек, как и они. В природе всех живых существ жалеть себе подобных, разве нет?
Едва лишь оказавшись на надежной площадке, Авденаго внимательно осмотрелся по сторонам. Он подолгу задерживал взгляд то на одном рабочем, то на другом, а потом опускал веки и терпеливо прислушивался к себе.
Но слышал лишь молчание. Сердце не отзывалось ни на одну из картин.
Может быть, будь хоть кто-то из этих существ без бороды, в джинсах и свитере, Авденаго и испытал бы к нему родственные чувства. Но все они были облачены в грязно-коричневую рванину, все заросли волосом и были покрыты пылью и комками глины. Ни цвет кожи, ни разрез глаз не воздвигает таких непроходимых барьеров между людьми, как проклятые категории «умытости-неумытости», «бородатости-безбородости», «оборванности-ухоженности». Негр и белый гораздо больше похожи друг на друга, нежели умытый и чумазый. Да что там негр — тролль гораздо ближе белому человеку, если тролль добротно одет и пахнет приятно: горьким дымком и шерстью дикого зверя.
Вот почему Авденаго упорно не признавал в рабочих с тачками своих собратьев по расе. «Если они люди, — решил он после того, как очередное костлявое существо протащилось мимо, звеня цепями и сверля землю угрюмым взглядом, — то я, очевидно, нет. Хвала Пяти Ветрам, что это так!»
Они остановились перед входом в ту пещеру, которая причиняла Тахару столь невыносимые страдания.
— Не хочешь ли заглянуть внутрь? — осведомился Тахар.
— Мне не хотелось бы проделывать путь в темноте без провожатого, — ответил Авденаго.
— Я буду твоим провожатым!
— Ты ведь мучаешься, когда приближаешься к медной жиле, — возразил Авденаго. — Было бы невежливо подвергать тебя лишним страданиям.
— Подвергаться страданиям — мой долг, — ответил Тахар. — А ленивые и неблагодарные скоты этого не понимают! — Он погрозил кнутом веренице рабочих, проходивших с тачками по дорожной спирали. — Думают, что только они одни здесь мучаются. Воображают, будто жизнь должна вообще протекать без мучений.
— Жизнь никому ничего не должна, — изрек Авденаго.
— Образ мыслей, достойный тролля, — в очередной раз похвалил его Тахар.
«Не слишком ли часто он это повторяет? — подумал Авденаго. — Наверное, он ужасно хочет мне угодить…»
От этой мысли сладкое тепло разлилось у Авденаго по кончикам пальцев.
Все-таки здорово быть могущественным.
Если бы он был ничтожным, его улыбка не стоила бы и гроша — ее бы просто никто не замечал. А так от его улыбки расцветают счастьем лица. Ну, по крайней мере, одна троллиная физиономия.
Тахар снял со стены факел, зажег его, и они углубились во тьму тоннеля.
Сначала Авденаго не видел ровным счетом ничего, кроме каменной стены и грубых бревенчатых подпор. Оранжевое пламя факела все время прыгало впереди, так что глаза начинали болеть от чересчур яркого света.
Затем тоннель немного расширился, подпор стало больше, и замелькали другие огоньки. Теперь Авденаго видел гораздо лучше. Полтора десятка факелов были воткнуты в специальные держатели на стене. Они озаряли большую пещеру, в которой стоял страшный грохот: там трудилось больше десятка рабочих. По дну пещеры когда-то протекала река, но теперь она вся была завалена пустой породой и песком. Под ногами хлюпало и чавкало и изредка, пробившись в микроскопическую паузу между ударами молотков о камень, доносилось журчание подземной воды.
Авденаго видел, что камень действительно поддается с трудом. Люди отбивали кусок лишь после долгих усилий.
— Это здесь, — сказал Тахар, с тоской втягивая ноздрями воздух. — Я чую ее запах, она проникает ко мне в кровь и — о-о! — причиняет боль.
Он с силой хлестнул по плечам рабочего, оказавшегося ближе других.
— Слыхал? Я страдаю, ты, бездельная тварь! Я страдаю! Я страдаю, а тебе и дела нет! Ты не страдаешь! Ты ленишься! Ты не хочешь прекратить мои страдания!
— Оставь его, — сказал Авденаго, морщась. От рабочего пахло слишком резко. «Наверное, это запах страха, — подумал Авденаго. — Запах бессильной человеческой злобы. Они все тут злые».
— Он не страдает, — почти жалобно сказал Тахар.
— Я буду страдать вместе с тобой, — утешил его Авденаго. — Нарочно приму какое-нибудь снадобье, чтобы вызвать у себя запор. Хочешь?
— Очень хочу, но… это слишком большая честь для меня!
— Ничего, — сказал Авденаго. — Я ведь потом уеду на Великий Камбай и сразу же приму другое снадобье, чтобы восстановить пищеварение.
— Все равно, это великая жертва.
Они обменялись дружескими тычками, и вдруг Авденаго громко чихнул. Тахар нашел это восхитительным и расхохотался. А пещера отозвалась едва слышным гулом.
Если бы Авденаго по-прежнему оставался в полной мере человеком — и ничем, кроме человека, — он не почувствовал бы этого гула; но в своем нынешнем состоянии он обостренно воспринимал малейшие изменения в окружающем мире. Может быть, то давал о себе знать один из даров Морана Джурича.
Очевидно, Моран все-таки заботился о том, чтобы его «экстремальные туристы» не погибали в чуждом для себя мире. По крайней мере, не погибали сразу. Благодаря полученному от Морана бонусу, они ухитрялись закрепиться и продержаться некоторое время. Не снабжай Моран своих подопечных некоей толикой «харизмы» или, быть может, таинственных умений, их скорая и бесславная смерть была бы просто неизбежной.
Гул осторожненько прохаживался в толще горных пород и не спешил повышать голос и предупреждать об опасности. Он копил силы, чтобы то, что его породило, обрушилось на головы внезапно.
— Уйдем отсюда, — сказал Авденаго и стукнул Тахара кулаком между лопатками. — Быстрее.
Тахар скривился. Его оранжевые зубы блестели от слюны.
— У меня приближается приступ, — прохрипел он. — С моей стороны было слишком самоотверженно приводить тебя сюда. Ты прав — пора уходить.