– «Не злодей, но человек пропащий»? – недоуменно переспросил Деян. – То есть?
– То и есть. Никакой правды над собой не признает, милость Господня ему – плюнуть да растереть, хотя у самого во всем мире – ни кола, ни двора. Вышло бы так, как тут у вас днем вчерашним, если б его хоть кто на белом свете ждал? Нет, – ответил сам себе священник. – Куда он едет, какая ему в том надобность? Мести искать грешно, да только он и того не ищет: себя самого во всем винит, но в грехах своих и в уродстве колдовском покаяния принять не желает… У нас бы остался, хоть дело бы доброе сделал, да куда там... Нет для него ни правды высшей, ни добра, ни зла. Пропащий человек. Что бы он ни затеял – все к худу обернется. Мы с ним мало говорили, но все по глазам его больным видать... Чего хмуришься? Говорю как есть.
– Я видал только то, как он бросился на Беона, как осадил и унизил Лесоруба, мир его праху. Как Кенеку кости каблуком дробил и пальцами человеку голову проткнул, не поморщась. – Деян постучал себя по лбу. – Убить кого-то – вот это для него точно плюнуть да растереть, да ухмыльнуться потом погано. Удивляюсь я с тебя, преподобный. Не злодей он, говоришь? Прежде другое говорил, когда истории свои церковные сказывал, и в книгах твоих по-другому написано. Не иначе, цена им та же, что сказкам старой Вильмы?
– Язык придержи, безбожник!
– Я не прав?
Священник, насупившись, запустил пальцы в бороду:
– Тут, понимаешь ли, такое дело. Книги – они ведь не Господом, а людьми писаны. Праведными и учеными, но на ком в жизни не было греха? И кому о прегрешениях своих упоминать перед потомками охота, путь и надобно без прикрас писать?
– Ладно, не будем спорить, – сказал Деян. – Тебе о Големе известно что-нибудь доподлинно?
– Не то чтоб известно. Нет, – священник тряхнул головой, снова обернулся, будто проверял, нет ли чародея рядом. – Но есть одна безделица…
– IV –
– Ну? – нетерпеливо спросил Деян.
– Отец-наставник, когда направил меня в Спокоище, изустно дал мне повеление к люду местному приглядываться с особым тщанием и, ежели замечу что необыкновенное, сообщить о том в епархию. Больше он ничего не сказал. Может, и сам не знал, а тоже от кого предписание такое получил… Дурак я был набитый: чаще в кабак бегал, чем книги открывал, вот и добегался. – Священник чуть помолчал, беспокойно поглаживая бороду. – Но перед отъездом в епископский архив, где сведения учетные хранятся, заглянуть успел. Разузнать хотел побольше: куда еду, чего там – тут то есть – ждать.
– И что же ты такое узнал, о чем прежде не рассказывал?
– В том-то и странность, что узнать – ничего не узнал, только пыли зазря надышался! Со столетия прошлого записи про края здешние начинаются: про это ты тридцать раз от меня слышал. И еще я кое-что приметил. – Священник перешел зачем-то на шепот. – Книги старые учетные, они ведь какие? Не сравнить с теми, что я с собой привез. В половину столешницы длиной, весу в них – едва подымешь, от руки писаные и временем порченые. Рассыпаются, ежели с ними неаккуратно. А у той, в которой о Медвежьем Спокоище писано, нити переплетные были – светлые да крепкие. Будто починял кто ее. Не придал я тогда этому значения: мало ли, кто да почему? Может, истлела нить старая совсем. Наставление изустное удивительным мне тем паче не показалось: край глухой, мало изведанный; конечно, приглядеться к нему надобность есть. Не увязал я тогда никак одно с другим, и до сегодняшнего дня не увязывал. А теперь вот задумался. Если кто книгу сызнова переплетал – тот страницы мог неугодные вынуть и поддельные взамен вставить… Это я к чему: друзей у колдуна в мире точно не осталось, но недруги могут и сыскаться, – закончил священник. Посопел, словно собирался что-то добавить, но все же промолчал.
– Ему ты сказал? – спросил Деян, утвердившись внутри себя во мнении, что священник знает больше, чем говорит. Молчал ли он из боязни, что чародей как-то их подслушивает, или по какой-то другой причине? Даже этого невозможно было узнать.
– Сказал. Тридцать раз повторил! – возмущенно воскликнул священник. – Просил, чтоб тебя хоть в покое оставил, не подводил понапрасну под беду, а он и бровью не повел. Ума не приложу, какая ему в тебе нужда, – но не к добру все это, Деян. Нельзя тебе с ним идти. Только, чую, сам не пойдешь – потащит; раз уж силы на колдовство не пожалел.
– Не потащит: сам пойду, – сказал Деян. – Я за вас больше беспокоюсь. Но оставаться мне здесь – ни нужды, ни возможности.
– Ну, это уж ты завернул так завернул. – Священник протестующе мотнул головой. – Понимаю, не все ладно, раз не за столом, а тут мы с тобой сидим. Не расспрашиваю, раз сам говорить не хочешь. Но и ты пойми: в сердцах всякое можно сказануть. И всякое в словах чужих услышать можно. Не след тому много значения придавать.
– Мне не то что оставаться – возвращаться не велено… Да знаю я, Терош, знаю, – со вздохом добавил Деян. – А все равно – обидно. Неправильно все это… не по-людски. Обидно, но больше за Эльму страшно. Не понимаю, что у нее в голове творится. Присмотри за ней, если сможешь.
– Присмотрю.
– Спасибо.
– Да не за что пока, Деян, и будет ли… – Священник, кряхтя, поднялся со скамейки. – Заболтались мы с тобой. Пойдем, что ли? А то окоченел я совсем.
– Идем, – согласился Деян. – Только прежде на дорогу благослови.
Взгляд священника стал неожиданно колючим:
– Никогда ты слова благого не просил и не принимал. И сейчас не от души просишь: пустой звук оно для тебя. Мне приятное сделать хочешь.
Иногда Терош Хадем был на диво проницателен.
– Ты прав: хочу, – признал Деян. – Но хуже все одно не сделается.
– Во имя Всевышнего, во благодарение Всемогущего, во славу Всеведущего – ступай в милости Его. – Священник осенил его амблигоном и возложил ладонь на голову; не дав завершить положенного лобзания, неловко обнял:
– Храни тебя Господь, Деян. Не по себе мне, что ты уходишь… Не хватать тебя мне будет.
– Мне тебя тоже. – Деян крепко обнял его в ответ. – Ну, будет на то Господня воля – свидимся еще.
– V –
Голем и Джибанд сидели во дворе Беона, на той же лавке, перед которой великан накануне устраивал «представление». Чародей сосредоточенно колупал землю носком сапога. Великан, вывернув шею, таращился на приоткрытую дверь, из-за которой доносились крики Пимы: старания знахарки и повитухи до сих пор ни к чему ни привели.
– Ну, прощай. – Деян подтолкнул замешкавшегося священника вперед, дальше по улице. – Тебя на поминках ждут.
– Ждут. Да только как бы к завтраму еще одни справлять не пришлось… – Священник хмуро уставился на дом Беона, где кричала Пима. – И эти бесы что здесь забыли?
– Что бы ни забыли, тебе Илла велела роженицу не тревожить.
– Дура она невежественная, Илла ваша, прости, Господи.
– Дура. А все ж ее бабья наука тут вернее твоих молитв поможет.
– И то верно…Ты-то на помин не зайдешь? – помявшись, спросил священник. – Надо бы.
– Нет.
– А что так?
– Ни к чему людей смущать, – отрезал Деян. – Давай, Терош, не тяни. Сам говорил – долгие проводы не к добру. Было такое?
– Было. Ну, прощай! Не поминай лихом.
Священник побрел по улице, но, не отойдя и на десяток шагов, оглянулся с выражением смущенным и растерянным. Деян, через силу улыбнувшись, махнул ему рукой. Тот отвел взгляд и потащился дальше. В его переваливающейся походке чувствовалась какая-то беззащитность и обида. Будто раскормленного ручного щенка взяли и выкинули посередь зимы за околицу в лес, самому добывать себе пропитание.
«Эх, друг...».
Деян, отвернувшись, вошел во двор через незапертую калитку.
– Голем! – окликнул он чародея. – Ты что здесь делаешь?
– Жду. Чем дело кончится, – ответил тот, даже не удостоив его взглядом.
– Это я заметил, – сказал Деян. – Но какой тебе интерес до младенца?
– Сам хотел бы знать.
– Отвечай!
– Да не ори ты! И так от воплей голова разламывается. – Чародей, поморщившись, сжал пальцами виски. – Мне до младенца никакого интереса нет. Ни до него, ни до этой бедной бабы. Старику я уже сказал все, что собирался. Будь моя воля, я бы здесь не сидел. Успокоился?
– Но почему тогда?..
– Это из-за меня, – сказал вдруг Джибанд. – Я попросил мастера.
– Ты?! – Деян изумленно уставился на великана.
– Я. Я… увидеть хочу. Как это. Когда правильно.
– Когда правильно что? – растерянно переспросил Деян. – Я тебя не понимаю.
– Правильный человек. Как. Когда появляется, – сбивчиво стал объяснять великан. – Ты – правильный, мастер – правильный, я…
– Хватит, Джеб, – перебил Голем. – Этого «правильного» человека интересует, не собираешься ли ты причинить ребенку вреда, если тот родится живым. Только и всего.
Глаза великана округлились.
– Вред? Почему?
– Потому что ты – вместе со мной, а я – злой и страшный. – Голем ухмыльнулся; но гримаса вышла какая-то вымученная. – Хватит на сегодня вопросов, Джеб.
– Я чем-то тебя обидел, мастер?
– Нет. Ты ничем не можешь меня обидеть. Просто помолчи.
– Но, мастер…
– Да заткнись ты наконец!
– Хорошо, мастер.
Великан насупился, но расспросы прекратил.
«Да что вообще происходит?!»
Деян на всякий случай отошел от лавки подальше. Искусственный человек хотел увидеть, как рождается настоящий, а «мастер» не только потворствовал ему в этом, но и объяснялся с куклой просьбами вместо приказов.
Скрипнула дверь: на крыльцо вышла Эльма, обтирая руки мокрым полотенцем.
– Милорд Ригич. Деян. Что за шум?
– Извини, девушка, – пробормотал чародей. Он сидел, сгорбившись и обхватив голову руками; вид у него был больной.
– Ну как у вас? – нерешительно спросил Деян. Эльма пожала плечами, старательно глядя мимо него:
– По-прежнему. Похороны закончились?
– Да.
– Не шумите здесь.
Она скрылась в доме, плотно притворив дверь.
– VI –
Деян выругался себе под нос. Прошелся по двору. Приставил к стене палку, попробовал пройтись без нее. Получалось получше, чем утром.
– Голову ты так же, как ногу, с места на место переставить можешь? Голем!
– Никак ты шутить выучился? – Чародей все-таки соизволил обратить на него внимание.
– Нет. Серьезно спрашиваю.
– Пустую, вроде твоей, – могу попробовать.
– Спасибо, не надо. Лучше ума в ту, что есть, вложи, – усмехнулся Деян.
– Все-таки шутишь. – Чародей недоверчиво покачал головой. – Привидится же!
– У тебя учусь. Что я теперь такое? Химера?
– «Химера»? – удивленно переспросил чародей. – Где ты слов таких понабрался, смысла которых не понимаешь?
– От Сумасшедшей Вильмы слышал, – сказал Деян чистую правду. – И в книгах нашего священника тоже чудища похожие упоминаются.
– В книгах, значит. Ну-ну; не всякие книги, представь себе, хороши. – Чародей скривился. – Что же это такое, по-твоему, – «химера»?
– Чудище, из разной живности составленное. Со змеиным хвостом, козьей тушей, волчьей головой…
– Змеиный хвост. Козья туша. И волчья голова в придачу, – чародей загнул третий палец. – Хорошая придумка! А жрет оно что, чудище твое? Мышей глотает, овец режет или травку щиплет?
– Ну, если священническим книгам верить – на людей они натасканы, – неуверенно сказал Деян.
Голем хрипло рассмеялся:
– Повезло мне, что я не совался к вашим козам! Еще сожрали бы, как нечего делать.
– Клонишь к тому, что козье нутро к мясу не приспособлено?
– Раз соображаешь, чего пересказываешь небылицы? «Химера», выдумал тоже, – ворчливо сказал чародей. – Химеры – невозможное, несбыточное. В миру их нет и быть не может.
– В миру, говоришь, нет. Значит, где-то еще они есть?
– Есть. – В голосе чародея появилась какая-то новая интонация, которой Деян понять не смог. – И довольно на том о химерах. Они – несбыточное, а то, что ты топчешь землю обеими ногами – это лишь несбывшееся, которое вчера в ночь сбылось… на время. Точно так же ты ходил бы и чувствовал, если б в детстве не стал калекой; иное дело – если б ты калекой родился; тут уж обычные чары были бы бесполезны.
Деян поддел ногой камень и откинул в сторону:
– Я не понимаю.
– Попытайся я пришить по-настоящему кусок плоти от мертвеца, ты бы уже умирал от заражения, – терпеливо стал разъяснять чародей. – То, что тебе кажется плотью, – безделушка, шелуха. Сейчас от всей ее сути осталась одна лишь форма; оболочка для воплощения несбывшегося. Чары на время связали возможность с возможностью: две несбывшиеся возможности – твою и того негодяя – ходить и чувствовать в этот день и час; но когда чары начнут слабеть, плоть вновь станет просто мертвой плотью.
– Все равно не понимаю, – неохотно признал Деян. – От твоих объяснений только голова кругом. Попроще сказать не можешь, для невежественного дурачка?
– Проще уже некуда, – хмыкнул чародей. – Захочешь – разберешься. Что ж до твоего первого вопроса – это уж тебе самому лучше знать, что ты такое; так что нечего и спрашивать.
«Его правда. Надо привыкать, что ли. К «возможности»». – Деян снова принялся ходить по двору. Ни на какие подробные объяснения со стороны чародея он не рассчитывал и что с этими объяснениями теперь делать, не представлял.
«На кой я вообще с ним заговорил? Отвлечься хотел, а и только. А он почему объяснять взялся? Странно: вроде бы до того он к разговорам был не расположен… Возможное, но не сбывшееся, – и невозможное, несбыточное. Но для меня в чем разница?»
Приделанная «не по-настоящему» ступня от ходьбы заныла совершенно по-настоящему, чем окончательно все запутала. Деян сел на колоду, где сидел накануне. Нога чуть успокоилась, но понятнее ничего не стало.
В памяти час за часом вновь вырисовывался прошедший день: мальчишки Солши, рассказывающие о «маленьком» и «большом» дядьках, Беон, требующий говорить яснее… В то же самое время дезертиры, ведомые Кенеком Пабалом, свернули с большака к Орыже. Никакой беды еще не случилось – но первые камни грядущего обвала уже летели вниз.
«А надо оно мне – разбираться, что да как? – Деян понял, что бездумно разглядывает запертую дверь сарая, в котором сидел Кенек. – Допустим – узнаю. Пойму. Что это изменит? Да ничего».
Голем больше не внушал страха, одну лишь неприязнь. Существовать в чародейских руках разборной игрушкой вроде тех, что пытался мастерить покойный Киан, было противно, но не более того…
И все же разобраться хотелось; заполнить чем-то пустоту, найти какой-то смысл, хоть что-то – взамен всего утраченного.
VII –
Деян снова взял палку – с ней было спокойнее, привычней, что ли – и пошел к сараю. Тот был заперт на задвижку: повесить замок времени до сих пор не сыскали.
В первое мгновение показалось, что внутри пусто: на куче соломы у стены никого не было; Кенек отыскался в дальнем углу.
– Кем он был? – спросил Деян, когда глаза привыкли к полумраку. – Твой приятель по имени Хемриз.
Не то чтоб это представлялось чем-то важным – но все казалось лучше, чем ничего: нужно же было с чего-то начинать изыскания. Кенек молчал, спрятав лицо в колени. Только сбившееся дыхание выдавало, что вопрос он слышал.
– Или это не имя, а кличка? Звучит как-то не по-людски. Кен! – Деян подошел ближе. – Язык проглотил?
Выглядел Кенек настолько жалко, что гасла всякая мысль об опасности с его стороны. Разговаривать с ним сейчас было все равно что с камнем, и ненавидеть его казалось столь же нелепым, сколь ненавидеть камень: безжизненный, разбитый, превратившийся в безобидный щебень...
Но ни один камень не мог выбрать, падать ему или нет, и на кого, а у Кенека выбор был: просто не хватило ума и смелости сопротивляться обстоятельствам. Или, вернее сказать, хватило глупости и трусости, чтобы не сопротивляться?