На Вазузе полюдье встречали хмуро, почти как врагов. Сюда смолянский князь захаживал редко, и чтобы обосновать свое право на дань, приходилось долго разбирать с местными старейшинами их предков, вычисляя, кто над ними «старший род». Но и эти изыскания не всегда помогали: много было пришлых, потомков голяди и совсем чужих, ведущих свой род от иных пращуров.
– Нет у нас хлеба, княже, не взыщи, – отвечали старосты, сурово хмурясь и не глядя в глаза. – Сам знаешь, какие дурные годы боги послали – лебеду едим.
– Ну, поделитесь лебедой, нам и то сгодится, – отвечал Зимобор, и кмети начинали поиски.
Под злобными взглядами оратаев перетряхивали погреба, овины, хлевы. Из зерновых ям, прикрытых соломой и засыпанных землей, выгребались все запасы, и Зимобор, приказав все перевесить и перемерить, забирал десятую часть.
– Чтоб тебе с голоду околеть самому, проклятый, как ты детей наших губишь! – кричали ему бабы и плевали трижды, призывая лихо и немочь на головы грабителя. Кмети пытались их унять и вытолкать прочь, мужики молчали.
Связываться с дружиной и целым войском из сотни вооруженных воев оратаи не могли, но и любви к князю не испытывали. В одной веси избу, где он устроился на ночь, пытались поджечь. Дозорные кмети перехватили поджигателя еще у тына: ведро смолы и горшок с горячими углями явно обличал, зачем тот явился. Зимобор его помнил: у мужика он велел забрать корову, потому что охота не удалась, а дружину надо было чем-то кормить.
– Повесить его надо, княже, и вся недолга! – сказал Красовит и сплюнул. – Чтобы другим неповадно было. – А лучше в холопы забрать.
Но Зимобор не мог лишить семью еще и кормильца: перемрут, и с кого на другой год спрашивать? До отъезда он велел посадить мужика в пустую зерновую яму, а потом его, надо думать, выпустили родовичи. На душе было гадко: он шел по своей собственной земле, как по чужой и враждебной, но что оставалось делать? Не собирать дань – обречь на голод и развал дружину, подвергнуть Смолянск опасности нападений. Для того чтобы иметь возможность завтра защитить этих людей, сегодня Зимобор был вынужден их обирать.
За Вазузой была чужая земля, и от нее повернули на юго-восток. На реке Касне вообще давненько не видели никаких сборщиков дани, поэтому в двух поселках появление дружины стало полной неожиданностью. Жители только изумленно таращили глаза, когда Зимобор разъяснял старейшинам, кто он и чего хочет.
– Нет у нас ряда со смолянскими князьями, чтобы дань платить, – отговаривался старейшина Росляк, из тех, чьи деды пришли в эти места издалека уже много лет спустя после Тверда, и он не считал себя потомком Крива. Однако, как неглупый человек, он понимал, что хоть по крови смолянский князь над ним и не старший, живут они на земле, до которой он может дотянуться, и спорил только для очистки совести. – Мы на Днепр не ходим… Отцы наши Смолянску не платили и деды не платили…
– Все когда-то в первый раз случается, – отвечал Зимобор. – Давайте по белке с рала и приезжайте в Смолянск торговать, плывите мимо нас вниз хоть до Греческого моря – добро пожаловать.
– Мы на Днепр не ходим, Велес с ним, с Греческим морем! Бывает, с Юл-реки торговые гости приезжают…
– Так что ж, хазарскому кагану дань платить хотите? – презрительно бросил Красовит. – Перед дедами не стыдно, а, борода?
Что касняне торговали через Юл-реку, было истинной правдой. Велев обыскать весь, Зимобор вскоре в этом убедился. Везде были приготовлены меха – лисы, куницы, бобры, мед в кадушках.
– Кому приготовили? – спрашивал Зимобор. – Неужто правда хазарам платите?
Эти товары, явно назначенные на вывоз, его сразу насторожили. Если у смолянского князя есть соперник в этих местах, дело осложняется.
– Платить не платим, – отвечали хозяева. – А хазарские гости да булгарские, бывает, торгуют.
Это походило на правду: у некоторых женщин и девиц в ожерельях висели арабские дирхемы с приклепанными ушками – новые, полученные, как видно, в обмен на товары совсем недавно. Рассудив, что для продажи касняне приготовили излишки, Зимобор забрал из них половину и под угрюмыми взглядами приказал грузить на сани. Касняне ворчали, что пока у него не заключен ряд с каснянскими родами, на поборы он не имеет права, и Зимобор в душе признавал их правоту, но не имел времени на долгие переговоры.
Два гнезда, где правили Росляк и Черняк, стояли совсем близко одно от другого и смолянская дружина обошла их в два дня. У Черняка заночевали. Ночь прошла почти спокойно, одно не давало спать – всю ночь под оконцами мяукала кошка, да так пронзительно и противно, что из каждой избы по два-три раза кто-то выходил, пытаясь ее прогнать. Однако никакой кошки не было, и никто из дозорных, остававшихся у костров снаружи, ее не видел.
– Домовой балует, нам спать не дает! – ворчали смоляне.
– И то ясно! Мы-то ему чужие, за своих ему обидно.
– Да пусть мяучит, не начал бы душить!
– Молчи, Братила, а то надоумишь! Пусть тебя первого тогда душит!
– От слова не сделается! Защити, Перун-батюшка, от нечисти домовой, от мары полуночной!
От кошачьего мяуканья у всех наутро болела голова, люди не выспались. Но этого было мало. Мешки с зерном, вчера отмеренным и приготовленным к вывозу, оказались разорваны в клочья, овес и рожь были рассыпаны по амбару. Все это безобразие густым слоем покрывал мышиный помет.
– Вот дела! – Десятник Судимер, увидев это, в изумлении хлопнул себя по бедрам. – Теребеня! Кудряшка! Людина! Что же это делается! Да как же вы сторожили, кикиморы чудовы!
– Сам ты кикимора! – обиделся Людина. – А мы как надо сторожили!
– Где же как надо, когда мыши все зерно сожрали! Одно дерьмо оставили! Как я дерьмо князю покажу!
– Да где… – начал Кудряш, но увидел изгаженные тряпки, в которые превратился вчерашний мешок, и оторопел. – Да не может такого быть! Что же я… Да не, быть не может!
– Это колдовство, конунг! – услышав о печальной судьбе зерна, уверенно заявил Хродлейв. Он уже научился довольно бойко говорить по-славянски, но слово «князь» ему еще не давалось, и он называл Зимобора так, как привык у себя дома. – Этих мышей наслал колдун, вот попомни мое слово!
– Тебе руны подсказали, да? – спросил Радоня.
– Я сам умный!
Зерна было жалко, но делать нечего. Как рассвело, поехали дальше. В третьем гнезде, где старостой был родич Росляка, Немил, никаких мехов и меда, приготовленных для продажи, уже не оказалось.
– Чего ищешь-то, княже, нету у нас ничего, с корья на лебеду перебиваемся. – Немил прямо-таки стучал себя в грудь, но Зимобор ему не верил. Старейшину предупредили о напасти, и все лишнее было надежно спрятано.
Поиски в веси почти ничего не дали. Зато несколько следов от санных полозьев уводили в лес. Жители уверяли, что-де Бровка да Миляй с сыновьями за дровами поехали, но Зимобор опять не поверил. Отправив по два десятка по каждому следу, он вскоре увидел эти «дрова» – те же связки мехов по сорок куниц, нанизанных на кольца из ивовых прутьев, заботливо и умело приготовленные для выставления на торг.
– Чтоб вам провалиться, проклятым! – Увидев свои сокровища, Немил перестал стучать себя в грудь и плюнул.
Пока ездили, наступил вечер. По возможности разместив людей на отдых – кого в избах и хлевах, кого в шалашах у костров, – Зимобор собрал в местной беседе своих воевод. Полночи спорили, что делать дальше. По опыту прежних походов, частично по рассказам торговых гостей и местных, смоляне знали, что у них отсюда два пути. Можно было идти дальше по Касне до самых истоков, а там перебраться на знакомую Осьму и относительно скоро вернуться домой. А можно было перейти с Касни на ее приток Сежу, а с нее на Жижалу и Угру. Путь удлинится вдвое, зато собрать можно будет гораздо больше.
– Нету тут ничего, княже, и не возьмем тут большого богатства, только зря коней погубим и людей поморозим! – убеждал Корочун, пожилой, опытный и осторожный человек. – Было бы за что мучиться, а то ведь видишь – хлеба оратаям самим не хватает, чего брать-то?
– Чего взять, всегда найдется, а ты, дядя, если подслеповат, то пустите меня. Я найду! – отвечал Красовит.
– Да как это – ничего нет! – изумился Предвар. – Ты и правда, Корочун, слаб глазами стал, к старости, что ли? А меха? А бобры, куницы, лисы? Это ли тебе не богатство! Ты, видать, богаче кейсара греческого, если за такое богатство пройти лишних пару верст не хочешь!
– Если бы пару! Ведь тут лишние сотни верст! А дорогу ты знаешь? Как хоть до Жижалы попасть?
– Я знаю! – кричал Ранослав, когда-то еще в отрочестве ездивший с отцом-воеводой по этим местам. – На Сежу надо идти, а от ее истоков на Жижалу!
– До Сежи-то дойдем, она прямо в Касню впадает, а дальше-то как? Ведь лесами! Ты, удалой, хоть знаешь, сколько там идти лесами? И дорогу через тот лес знаешь?
– Ну… Велес поможет…
– Мы проводников из местных возьмем! – предложил Любиша.
– И куда тебя заведут те проводники? В такую чащобу, что потом и костей не найдут!
– Да что мы, дети, что ли, малые? – горячился Предвар. – Найдем дорогу, не заблудимся!
– А вятичи? – напомнил десятник Достоян. Никто не заподозрил бы, что он чего-то боится, и именно потому любое его возражение звучало весомо и разумно. – Ведь если на Жижалу идти, потом на Угру придется. А там Вяткин[6] род близко. Готовы?
– Да вятичи не на Угре! – Судимер покачал головой. – Вятичи на Оке больше. На Угре вообще никого нет.
– Не может такого быть, чтобы совсем никого! – хмыкнул Красовит. – Люди везде живут, куда вода течет.
– Не скажи! Видал я такие глухомани, истинно пустыня[7]!
– Зато в пустыне спорить с нами никто не будет! Если там в весях мужиков по десятку, заплатят нашу дань и не пикнут!
– Ох, ребята, как бы нам голову не потерять! Пошел медведь по мед, да без шкуры остался!
– Не каркай, старче! Бояться волков – быть без грибов!
За общим шумом никто не расслышал, как дверь из сеней открылась – только сидевшие поблизости закричали, чтобы затворяли скорее и не напускали холода, – и в беседу просунулся дозорный, Моргавка.
– Княже! – во весь голос заорал он, перекрывая общий гул, и Зимобор привстал, услышав, что кому-то нужен. – Тут приехали люди к тебе! Три мужика на одних санях! Говорят, не отсюда, из другого гнезда! И вроде с Сежи! Что, пускать?
– Давай! – Зимобор махнул рукой. – Сейчас и узнаем, что за Сежа такая. А ну тише!
Троих гостей не сразу заметили, но, пока они проталкивались от дверей поближе к князю, шум постепенно стихал. Сняв шапки, приезжие первым делом поклонились очагу и столбам-чурам, потом Зимобору – вежливо, но с большим достоинством. Все трое были уже зрелые мужи, отцы взрослых сыновей и деды подрастающих внуков, но еще не старики, крепкие, с широкими бородами, одетые в прочные теплые кожухи и хорошие меховые шапки. Один оказался наполовину лыс, зато у других в густых русых волосах лишь на висках блестела седина. За тканые пояса у всех были заткнуты вязаные шерстяные рукавицы с одинаковым узорчиком на запястье, только у одного – красный, а у двоих – желтый. Держались мужики с немного натянутым достоинством – чтобы, дескать, и сильного пришельца не обидеть зря, и себя не уронить.
– Проходите, люди добрые! – приветствовал их Зимобор. – Хоть и не я здесь хозяин, но вы будьте гостями! Присаживайтесь! – Он кивнул кметям, и те освободили ближайший к князю край скамьи. – Рассказывайте, откуда будете, с чем прибыли?
– Из Заломов мы, городок, значит, на Сеже возле устья, – ответил один из мужиков, видимо, старший. На вид ему было сорок с небольшим, и его лицо с густой русой бородой, голубыми глазами, с крупными прямыми чертами выглядело умным и внушало уважение. Даже пока он просто стоял, опытный глаз видел, какая сила и ловкость скрыта в этом рослом теле под кожухом из черной овчины. – Первым сел там Залом, пращур наш, уж более двух веков тому, оттого село наше зовется Заломами, а род наш – Заломичами. За века размножился наш род, теперь целое гнездо из внуков Залома Старого на Сеже-реке живет.
– А ты старейшина? – не утерпел Зимобор. – Над всем гнездом?
– Старший род ныне возглавляю, – с тем же спокойным достоинством ответил мужик.
– А звать тебя как?
– Хотила я, Гостимилов сын, Суровцев внук. Со мной братья мои Лежень да Яробуд.
– А, так это твои братья! – Зимобору стало ясно, почему три мужика так похожи. – А я уж подумал, у вас весь род с лица одинаковый!
– Зачем одинаковый? – Хотила пожал плечами. – Если кто совсем дико живет, людей не видит и на своих женится, тогда да. А у нас на Сеже дедами порядок строгий заведен, какой род какому невест дает, чтобы свою кровь со своей же не смешивать, но и с худыми людьми не родниться.
– Так садитесь, братья Гостимиловичи! – Зимобор еще раз показал на освобожденную лавку, понимая, что гости по обычаю должны поломаться, с чем бы ни прибыли. – Извините уж, что скамья не покрыта, да ведь я не хозяин здесь. Даст Сварог, буду вас у себя в Смолянске принимать – там и скамьи, и ковры, и угощение не такое будет. Садитесь!
Мужики наконец уселись и чинно сложили на коленях шапки.
– С чем прибыли, рассказывайте! – предложил Зимобор.
Появление гостей его не слишком удивило: конечно, слухи бежали впереди дружины.
Так оно и оказалось.
– Прослышали мы, будто идешь ты из Смолянска и дань собираешь по Касне-реке, – начал Хотила.
– Так и есть, – подтвердил Зимобор. – И к вам на Сежу завтра же пойду, так что вовремя вы приехали.
– О том и речь. – Хотила важно кивнул, но Зимобор учуял, как колыхнулась в душе невозмутимого старосты тонкая струнка разочарования – сежане все-таки надеялись, что смолянский князь пойдет дальше по Касне и Сежу минует. – Говорят люди, будто забираешь ты и хлеб, и меха, и железо, и мед.
– И лен еще. Забираю. Из расчета по белке с рала или с дыма[8]. Беру товаром с гнезда целиком.
– А какой же такой ряд у тебя с нами и отцами нашими был заключен?
– А никакого, – Зимобор спокойно ответил то, что старосты и сами знали.
– Ведь не было еще такого, чтобы смолянские князья с наших мест дань собирали! – вставил лысый. Он волновался явно больше братьев и теребил свою шапку.
– Или вы не кривичи? Не от Крива род ведете?
– Ведем-то от Крива… – с сомнением начал Хотила.
– А коли так, то мой род над вашим – старший.
– Пращур наш, Залом Старый, сам свой род сюда привел, голядского князька заломал на поединке перед нашими мужами и голядскими и тем сделался над Сежей-рекой хозяином. Князья нам тогда не помогали…
– Если младшие роды не станут старшие почитать, какой же порядок на земле будет?
– Так-то оно так… – неуверенно согласился Хотила. Как глава рода, который в этих местах жил и множился уже поколений восемь, он и сам имел под началом множество людей, с которых собирал дань для жертвоприношений и празднеств в местном святилище. – Деды наши жили – никому, кроме богов и предков, дани не давали. Враги на нас не ходят, а если придут, то сами справимся, чай, порода у нас не робкая и сила еще есть. Если непорядок какой – на то старики есть и обычаи дедовские, сами меж собой свои обиды разберем. На торги к вам не ездим, меха свои на Юлгу продаем, хазары оттуда сами к нам приезжают. Не нужен нам смолянский князь! Так зачем платить тебе будем?
– Затем, что мне меха ваши нужны позарез и я в силе их взять! – честно ответил Зимобор. – А польза от меня будет. Если вдруг война какая, на Юлгу вам путь закроется – милости просим через Смолянск на Днепр и в Греческое море. Хоть сами поезжайте – от меня каждый год обозы ходят, поедете со мной, под моей охраной, сами в Цареграде своих куниц продадите и паволок накупите. Дешевле выйдет – ведь обирают вас хазары, а вы и не знаете, простота лесная! Ты, отец, и умен, и мудр, по глазам вижу! Здесь хазары стеклянную бусину простую за три куны продают. Оттого и носит каждая баба этих бусин в ожерелье штук пять-десять, больше не может ей мужик купить. А у них за Хвалынским морем тот купец одну куницу за три таких бусины продаст! Хочешь – сам таким купцом будешь. Вот за этим и нужен князь. Или вдруг голядь на вас пойдет – тоже меня зовите, я приду да как им вдарю! – Зимобор весело показал кулак. – Вы-то вон какие орлы – по вам троим вижу, какая ваша порода сежанская! – да и у меня не слабые ребята.