Он замолчал, но его молчание было достаточно красноречивым. И едва ли не впервые заставило прислушаться к словам пра и задуматься над ними. Еще одна смерть молодого, подающего надежды некроманта. Считать ли этот случай семнадцатым? Всего через несколько дней после того, как был обнаружен шестнадцатый труп? А почему бы и нет? Кто бы ни был виновником этих таинственных смертей – судьба или какой-то маг – он одним выстрелом убивал двух зайцев. Не только устранял талантливого студента, но и заодно избавлялся от его напарника. Пусть он не такой уж умный-гениальный, но после этого случая ему точно не дадут работать по специальности. В лучшем случае, в принудительном порядке заставят сменить профессию, а в худшем – казнь, замененная на пожизненное заключение.
– Что с вами, брат Груви? – меня бережно взяли под локоток.
– Я думаю об этих смертях, – пришлось признать. – Если считать этот труп семнадцатым…
– А почему бы и нет? В конце концов, еще одна смерть молодого некроманта… Их даже специально истреблять не надо – сами себя перебьют.
Мне опять ужасно захотелось врезать пра, но я сдержался. Спокойно, Згаш, спокойно. Ты пока еще зависишь от этого человека и должен сначала избавиться от этой зависимости, а уж потом лелеять планы мести.
– Я должен с ним встретиться. С Брашко Любечанином.
– Вы получите такую возможность.
Собственно, тюрьмы при монастыре не имелось. Как-никак, тут не следственное управление. Монастырь был просто не приспособлен для ведения таких дел. Да, на его территории располагалось столичное отделение Инквизиции, но занимало всего одно здание, стоящее отдельно от остальных, объединенных в единый комплекс. Именно там и находились оборудованные под камеры подвалы, во всех остальных зданиях используемые по прямому назначению – для хранения продуктов и всякого хлама.
Несмотря на то, что вроде как одно время считался подследственным и даже имел сомнительную честь посидеть в инквизиторскою тюрьме, я в здании здешнего следственного управления пока еще не бывал. Даже при поступлении в монастырскую школу все соответствующие указы мне зачитывали в приемной отца-настоятеля. Приземистое здание из красного кирпича, двухэтажное, украшенное рядом полуколонн стояло отдельно от прочих, в скверике. Оно имело два входа – главный, который я легко открыл и запасной, а именно низенькую дверцу в торцовой стене. На вид обычная дверца, под козырьком, чтобы не замочил дождик, но обитая железом. И вот возле нее дежурил солдат.
Внутри было тесно, темно, пахло старыми пергаментами, мышами, земляной пылью – в общем, всем тем, чем обычно пахнет в старых зданиях. Длинный узкий коридор, передвигаться по которому можно было с осторожностью – вдруг неожиданно откроется дверь и посетителя отбросит к стене напротив – заканчивался двумя лестницами. Одна вела на второй этаж, а вторая – в собственно тюрьму. Она, как я узнал сразу, тоже была двухэтажной – в камерах первого этажа имелись небольшие окошки под самым потолком, куда худо-бедно проникал свет и даже свежий воздух. Камеры второго этажа представляли собой классические каменные мешки, где узники большую часть времени проводили в полной темноте. Свет им полагался только раз в сутки – вместе с похлебкой приносили и небольшую свечу. В спертом воздухе горела она плохо, постоянно чадила и коптила, а порой и гасла раньше срока, оставляя заключенного во мраке подземелья. Не самое приятное времяпрепровождение. Впрочем, тут надолго не задерживались – из каменных мешков быстро переселялись либо на кладбище, либо на эшафот, либо, если удавалось смягчить приговор, в другие тюрьмы.
На первом, «светлом» этаже сидели как раз те, кто находился под следствием и ожидал, куда же их отправят. Таких счастливчиков было меньше, чем можно было подумать. Из восемнадцати камер шесть представляли собой пыточные подвалы, допросную, архив, каморку тюремного врача и караульное помещение. Так что больше двенадцати узников тут не водилось.
Мне удивительно легко удалось получить разрешение на свидание с доставленным несколько часов тому назад студентом. То ли визита тут уже ждали и все подготовили, то ли настолько изумились наглости, что не смогли оказать сопротивление.
– Только недолго, – предупредили меня. – Через два часа в соседней камере начнется допрос, а там слышимость отличная.
– Странно. Должно быть наоборот…
– Должно быть именно так, – следователь, выписывавший пропуск, усмехнулся. – Конечно, вопросы дознавателей расслышать через стенку трудно, но вот если подозреваемый начинает вопить и визжать от боли – это слышно всему этажу. Действует, знаете ли, на нервы.
– На чьи?
– На все. Одним дает возможность задуматься о собственном поведении, а других… других он отвлекает от размышлений. Так что мы придерживаемся четкого расписания – в первой половине дня заняты пыточные, во второй – допросная. Вам повезло – вы попали в пересменку. Советую завершить ваш разговор в течение получаса. Потом вас будут… отвлекать.
Он оказался прав. Спустившись на этаж, я заметил, что дверь в пыточную распахнута настежь, и два помощника палача усиленно наводят там порядок – отмывают полы, расставляют инструменты, заново настраивают дыбу. Когда-то и мне пришлось побывать в руках таких вот «умельцев». И хотя удалось обойтись без последствий – спасибо, как ни странно, пра Михарю, бывшему целителю! – воспоминания остались самые неприятные. Я постарался проскользнуть мимо двери как можно скорее, не тратя времени на то, чтобы осмотреться.
Камеры узников практически чередовались с «подсобными помещениями» – наверное, чтобы далеко не водить арестантов. Справа они располагались следующим образом: караулка, потом две камеры, потом допросная, потом еще две камеры, потом комната врача и две последние камеры, в одной из которых и сидел Брашко Любечанин. Кстати, напротив его двери находилась дверь в одну из двух допросных – ему пришлось бы только сделать два-три шага по коридору.
Дежурный солдат долго гремел ключами, выискивая среди дюжины почти одинаковых тот, который подходит. Ключи действительно были похожи – настолько, что путались даже привычные охранники, а уж про энтузиаста, который решит выкрасть связку, дабы выпустить одного из пленников на свободу, и говорить нечего – пока не перепробуешь все, нужного не отыщешь. К тому же, их в связке было больше восемнадцати – так сказать, чтобы предоставить возможность выбора.
Эта камера отличалась неким комфортом – во всяком случае, относительно той, где когда-то пришлось коротать время вашему покорному слуге. Никаких охапок соломы на каменном полу, никакой дырки для стока нечистот, никаких цепей и колодок. Дощатый топчан с тощим матрасом и старым одеялом, табурет, прибитый к стене стол, на котором стояли миска и свечка. Ведро с крышкой в дальнем углу – и все. Нет, вру, цепи имелись – стандартные кандалы на запястьях и щиколотках арестанта, и тот, сидя на табурете, рассматривал их с таким видом, словно только что увидел. Впрочем, он отвлекся от этого занимательного зрелища и вскинул голову, глядя на посетителя.
Я тоже остановился, рассматривая его.
Парень, как парень, светлые волосы торчат во все стороны. Они слегка запачканы сажей, слегка обгорели. Лицо чуть вытянутое, обычное лицо без особых примет. Ну, не станешь же всерьез считать приметой ссадину на лбу и грязь на щеках и носу? Кстати, надо присмотреться – есть ли у него веснушки? Нос прямой, чуть курносый, глаза серые, брови…
Я остановился, поймав себя на мысли, что рисую его словесный портрет – как будто этот Брашко уже сбежал и надо разослать по всем заставам ориентировки для поимки особо опасного преступника. Даже помотал головой, отгоняя это видение.
– Что, – первым подал голос студент, – не нравлюсь? Считаете, что мне не место тут? Мол, такому гаду и убийце место сразу на костре, как говорится, от греха подальше и чтобы другим неповадно было? Смотрите, мол, так будет с каждым, кто решит сделать хоть что-то, не предписанное законами и правилами! Только, – он слегка выпрямился, – смею вам заметить, что во все века и времена находились люди, которые выходили за общепринятые рамки. Их называли по-всякому – гениями, бунтарями, даже сумасшедшими, но именно они двигали науку! Вы можете отправить меня на костер, – голос его чуть дрогнул, но с пафосно-революционного настроя парень не сбился, – но знайте – рано или поздно, но на наше место придут другие. Они шагнут дальше, они будут двигать науку! Прогресс не остановить! И если нас постигла неудача, то…
– Ты действительно способен уболтать кого угодно, – перебил я. – Долго готовился?
– А…Э-э… Что вы имеете в виду? Если вы спрашиваете, готовился ли я к тому, что мы совершили, то я отвечу…
– Я спрашиваю – речь свою долго готовил?
– Практически всю жизнь! – выпалил Брашко. – Можно сказать, что мне с рождения судьба предназначала горькую, но славную участь бунтаря и ниспровергателя устоев. Я, видите ли, родился в семье, которая…
– Анкетные данные меня не интересуют, – снова перебил я. – Ты можешь просто отвечать на вопросы?
– Это допрос?
– Вопросы здесь задаю я. Вот когда и если мы поменяемся местами…
Студент зафыркал, откинувшись назад.
– А вы прикольный! – сообщил он. – Шутку оценил!
– Я не шучу. У тебя отсюда два пути. Либо, как ты совершенно верно заметил, костер – ну, или, коли отыщутся смягчающие обстоятельства, пожизненное заключение и надежда на амнистию лет через пятнадцать-двадцать при восшествии на престол очередного короля… Либо ты выходишь отсюда в качестве ученика инквизиторов.
– А вот это видел? – Брашко скрутил две фиги. – Нако-ся, выкуси!
– Ты такой на самом деле или прикидываешься потому, что терять тебе нечего? – поинтересовался я.
– А вас какой ответ больше устроит? – насторожился студент. Склонил голову набок, прищурился. – Кстати, можно вопрос?
– Хорошо, – пообещал я. – Только потом я тоже задам тебе вопрос. И пообещай, что ответишь на него честно.
– Это точно не допрос?
– Это и был твой вопрос?
– А…ну…нет. Я другое хотел спросить, – и, не дожидаясь кивка, поинтересовался: – Не подскажете, где я мог вас видеть? Лицо мне ваше кажется больно знакомым, да и голос…
– В Колледже ты меня видел, студиозус Любечанин. На экзамене. Ты отвечал теоретическую магию. Теории там, правда, было кот наплакал, зато магии – хоть отбавляй.
– Точно! – он хлопнул себя по лбу и вскрикнул, когда случайно задел цепочкой кандалов по носу. – А я-до дубал… – прогнусавил, зажимая ладонью пострадавший орган. – А еще вопросик можно?
– Наглеешь, юноша, – кивнул я.
– Ну, так мне терять-то нечего, – философски пожал он плечами. – И потом – я все равно не смогу остальным ничего уже рассказать… никогда…
Я кивнул:
– Потом. Сначала ты ответишь мне на один вопрос. Зачем ты это сделал?
– Что именно?
– То, что произошло в твоей комнате. Что и зачем вы сделали?
– О, – на лице Брашко мелькнуло задумчивое выражение. – Это все Роман…Ну, Роман Приз. Мы живем… жили в одной комнате. Мы дружили, понимаете? Не скажу, что были не-разлей-вода, но все-таки… В общем, это была его идея. Я только поддержал. Мне стало интересно. Я вот в жизни до такого бы не додумался. А Роман в два счета сообразил…
– Что?
– Да с пентаграммами этими. Он все мечтал типовую формулу изобрести, чтобы, значит, не зубрить сто тысяч вариантов, а иметь один, стандартный, который только в мелочах будет подстраиваться под каждый конкретный случай. Вывести формулу, создать шаблон…Это бы упростило жизнь некромантов, а значит, оставило бы им время для других дел.
– Например, бунтовать и заражать окружающих крамольными идеями…
– Я так и знал, что в вашем лице найду только ортодокса, готового уничтожить самые крохотные ростки прогресса! – с негодованием повстанца на эшафоте провозгласил Брашко. – Роман был гением. И он не виноват, что эксперимент по созданию типовой пентаграммы прошел неудачно. Мне уже науку не двигать, но рано или поздно…
– Лучше поздно, чем рано. Человечество должно быть готовым для перемен.
– К переменам заранее приготовиться нельзя…
– Ага, поэтому некоторые студиозусы предпочитают не учить вопросы к экзамену в надежде, что достанется легкий билет. Мол, ко всему и сразу быть готовым нельзя.
– Я учил, – набычился парень.
– Только немного не тот предмет… Ладно, это к делу не относится. Оценка выставлена, никто не станет подвергать ее сомнениям… Ты лучше повтори еще раз – ради чего вы все это затеяли?
– Ради науки. Ради прогресса. В конечном счете, ради блага всего человечества!
– Очень большое благо – типовая пентаграмма. Вы еще скажите, что вашей упрощенной формулой могла бы воспользоваться любая домохозяйка, если вдруг ее на собственной кухне стали бы донимать шуликуны*. Набросала чертежик, добавила от себя пару значков – и все дела. Не надо учиться пять лет, корпеть над учебниками, тренировать глазомер и руку, чтобы научиться рисовать магические знаки даже в темноте. Достаточно в аптеке купить «рецепт» и правильно воспользоваться инструкцией.
(*Шуликуны – здесь, домовые чертенята. Чаще всего обитают у ведьм и колдунов, помогая по хозяйству и выполняя их небольшие поручения. Мелкие пакостники.)
– Вот вы как, да? – обиделся Брашко. – Я так и знал, что красно-бурые обязательно наложат на наше изобретение свою лапу. И только попробуй защищаться – ославят на весь свет, проклянут и подвергнут анафеме, а сами будут сплошь и рядом чертить мои схемы…
В какой-то мере я с ним был согласен. Моя собственная судьба шла такой же странной и сложной дорогой.
– Но-но! В конце концов, я обещал тебе вопрос. И если ты будешь себя так и дальше вести, забуду на него ответить!
Брашко несколько секунд рассматривал меня, склонив голову набок.
– Скажите, – прозвучал его голос, – а вы всегда такой злой или только по четным числам?
Оскорбление было серьезным и требовало ответа, но я взял себя в руки:
– С чего ты решил, что я вообще злой?
– С того, как вы вели себя на экзамене. Мы слышали, как вы «валили» ребят этими дополнительными вопросами…
– Ребята отвечали теорию, а я хотел услышать из их уст хотя бы слово об аналогичном случае, который произошел с ними на практике. То есть, в реальности. Кроме того, не стоит забывать, что Колледж находится в столице. А работать вам всем придется в лучшем случае в пригороде. А в худшем – где-нибудь в глубинке. И там вы наверняка столкнетесь с тем, что не все написано в учебниках. Некромант – в первую очередь практик. А вас пичкают теорией, как будто знание сотни формул спасет жизнь, когда на тебя прет парочка упырей. Или когда вы неожиданно обнаруживаете, что большинство ингредиентов для ваших зелий растет на огороде, и не стоит писать письма во все инстанции, чтобы в какой-нибудь Вшивой Дыре разрешили продажу магических зелий. По теоретическим вопросам любой из вас может уболтать комиссию, но с упырями или мроями этот номер не срабатывает. Тут нужны знания, которых у вас пока практически ни у кого нет.
– И что же нам делать? – помрачнел парень.
Мне понравилось это его «мы». Видимо, слишком крепка в нем уверенность в благоприятном исходе дела.
– Вам, – я нарочно выделил это слово, – молодой человек – уже ничего. Все, что могли, вы уже сделали…
– Но я хотел, как лучше, – насупился он. – Мы с Романом мечтали оставить свой след в истории…
– Вернее, об этом мечтал Роман Приз – он, насколько я знаю, был умен и талантлив.
– А мне что, нельзя? Пусть только избранные двигают прогресс? В конце концов, я ему активно помогал…
– И это привело к смерти будущего светила отечественной некромантии.
В голову пришла нехорошая мыслишка, что, если уж за девять лет – пять лет учебы и четыре года работы – в переднем зале Колледжа не сменили галерею портретов «Гордость отечественной некромантии», то теперь ради Романа Приза точно никто пальцем не шевельнет. А жаль. Мысль-то он высказывал интересную. Типовая пентаграмма… Один раз нарисовал схему – и пользуйся всю оставшуюся жизнь. Наверное, подсмотрел идею в кабинетах у некоторых магистров – там тоже на полу вычерчены знаки…
Хм. Знаки на полу. Это надо запомнить. Вдруг пригодится.
– Мы хотели, как лучше, – проворчал Брашко.
– А получилось, как всегда. Посидите пока, подумайте…
– Что сказать на допросе? А разве вы сейчас не…
– Должен вас огорчить, – я с некоторым удовольствием наблюдал за выражением лица студента, – ваше дело веду не я. Меня интересует другое. Сюда я зашел исключительно потому, что еще недавно видел вас в другой обстановке и просто хотел пообщаться…