Потерю «Моны Лизы» французы восприняли больнее, чем следовало ожидать. Дела стали принимать более драматичный оборот, когда вдруг выяснилось, что несколько дней назад к картине подходили несколько человек не то немецкой, не то австрийской национальности. Выдвинули предположение, что в «Квадратный салон» они наведывались затем, чтобы организовать похищение картины.
Вскоре полиция неподалеку от Лувра задержала трех немцев, у которых обнаружилась папка, в точности совпадающая по размеру с картиной, причем это был единственный предмет багажа. Путешествуя без вещей и денег по городам Франции, они невольно вызвали интерес криминальной полиции. На вопрос Марка Лепена, что же они делают в Париже, отвечали: сами они бродячие художники, но к похищению картины «Мона Лиза» отношения не имеют. Тщательно проведенное следствие установило, что так оно и было в действительности. Во всяком случае, в то время, когда была украдена картина, в городе их не было. После того как они с недельку покормили клопов в местном околотке, их погрузили в полицейскую карету и выдворили за пределы государства.
Однако антинемецкая истерия уже давала свои всходы. Газеты запестрили статьями, обвиняющими кайзера в краже национальной святыни. Вход Лувра был завален цветами, – так парижане выражали свой траур по исчезновению великой картины. С каждым часом цветов становилось все больше, и если рассматривать Лувр издалека, то невольно начинало казаться, что он произрастает из цветочного поля. Через горы букетов проходили узкие тропинки, по которым сотрудники музея и туристы из боязни помять разложенные цветы добирались до Лувра.
Комиссар Марк Лепен вышел из Лувра и направился в сторону парижской полицейской префектуры, располагавшейся в бывших солдатских казармах. Это было весьма неприветливое помещение, лишенное элементарного уюта. Там же в дальнем конце коридора размещался уголовный отдел Сюрте.
Комиссар аккуратно перешагивал через разбросанные ярко-белые лилии и красные хризантемы. В центре площади был установлен большой гроб, также со всех сторон обложенный цветами, подле него на щите было написано: «Место успокоения «Моны Лизы»». Марк Лепен невольно поморщился, подумав: «До чего только не додумаются!»
Вернувшись в свой кабинет, комиссар развернул очередную газету и на второй странице увидел крупную карикатуру, на которой была изображена группа туристов, собравшихся перед пустым местом в «Квадратном салоне» с торчащими из стены крюками, где еще совсем недавно висела «Мона Лиза». На вопрос, куда подевалась картина, гид степенно объяснял туристам, что германский кайзер приобрел «Мону Лизу» для обмена ее на Марокко. Ситуация была удручающей, и единственное, что оставалось, так это в досаде покачать головой и надеяться, что тщательное расследование принесет свои плоды и с картиной ничего не случится.
В два часа пополудни комиссар ожидал появления инспектора Дриу. Не хотелось выглядеть мрачным, но как тут излучать оптимизм, когда каждые три часа звонили из министерства юстиции и спрашивали о том, как продвигается розыск картины. После таких разговоров комиссар запирался в своем кабинете и литрами поглощал крепкий кофе.
Без пяти минут два в кабинет постучал инспектор Дриу. Комиссар покуривал свою любимую трубку и рассматривал открытку с изображением «Моны Лизы». Дыма было столько, что его клубы скрывали не только очертания дальних предметов, находящихся у противоположной стены и в углах, но и сам стол комиссара; видна была лишь его голова, горделиво торчавшая с трубкой в зубах поверх плотной дымовой пелены. Именно в такие минуты на Марка Лепена снисходило озарение, которое определяло весь ход дальнейшего расследования.
– Проходите, инспектор, устраивайтесь поудобнее, – указал он на свободный стул, стоящий у противоположной стороны стола.
Франсуа Дриу сел, положив перед собой шапку.
– Спасибо, господин комиссар.
Отложив в сторону открытку с «Моной Лизой», Марк Лепен пробурчал:
– Я порой думаю, что издатели специально организовали ограбление «Моны Лизы», чтобы поднять вокруг нее ажиотаж и заработать на издании открыток миллионы! Итак, что вы можете сказать по отпечатку пальца? – спросил префект, пыхнув облаком дыма.
Раскрыв папку, инспектор заговорил:
– Нам пришлось изрядно потрудиться, господин комиссар. Допрошено было двести шестьдесят восемь служащих музея, в том числе и сам директор, в общем, все те, кто так или иначе мог быть связан с картиной. Каждого из них мы подвергли антропометрическому освидетельствованию.
Инспектор Дриу едва удержался от улыбки, вспомнив, какое неудовольствие проявлял господин Омоль Теофиль, когда замерялась величина и ширина его головы, плечевых костей и всего прочего. Он даже мрачновато пошутил, сказав, что, наверное, делают мерку для гроба. Прочие сотрудники лишь покорно стояли в коридоре, дожидаясь своей очереди. Так что с этой работой пришлось порядком помучиться.
– Были сняты отпечатки пальцев со всех служащих музея, кто так или иначе мог быть вхож в «Квадратный салон». Однако среди сотрудников музея вор не значится. Отпечатки пальца не совпали!
Вытряхнув пепел из трубки, префект аккуратно уложил ее в футляр и щелкнул металлическими хромированными застежками. Крупное мясистое лицо выражало озабоченность. До последнего дня оставалась надежда, что грабитель находится среди сотрудников музея, теперь, следуя данным экспертизы, получалось, что надежда пропала. А это означало, что следствие понемногу зашло в тупик.
– Вы знаете, что насчитывается несколько копий «Моны Лизы»? – неожиданно спросил префект.
– Да, я слышал об этом, – отозвался инспектор.
– Их четыре. За последнюю неделю три копии из четырех уже украдены. Сейчас даже копии «Моны Лизы» пользуются небывалым спросом… Как видите, отыскались желающие, которые решили повторить подвиг неизвестного злоумышленника и приобрести для себя копию. Как вы думаете, что может делать преступник с «Моной Лизой»? Ведь ее невозможно продать, правда все равно обнаружится. Если мы это поймем, то можем вычислить и преступника.
– Грабитель может продать картину какому-то частному коллекционеру, например Джону Моргану. Тот уже давно охотится за произведениями искусства самого высокого уровня.
– Пожалуй, вы правы, – задумчиво протянул комиссар. – Завтра… Нет, сегодня же нужно установить наблюдение как за господином Морганом, так и за его секретарем. Разберемся… Как, по-вашему, происходило ограбление? У вас есть на этот счет какие-то мысли?
– Полагаю, что преступник мог проникнуть в здание музея по строительным лесам, их соорудили, чтобы установить в музее лифты.
– Мне известно об этом, – скупо отреагировал комиссар, – продолжайте.
– Грабителей было не меньше двух человек. Первый заказал картину, второй осуществил разведку в Лувре, и, возможно, он же совершил ограбление. Грабил человек, который прекрасно разбирался в коридорах Лувра. Грабители четко спланировали все свои действия. Можно сказать, что взломщик обладает невероятным хладнокровием. Все, что он проделал, безупречно. На мой взгляд, взломщик появился в музее перед самым его закрытием и спрятался в уборной, всего лишь в нескольких шагах от «Квадратного салона». Целую ночь он провел в одной из кабинок, а потом, в половине восьмого утра, когда Лувр наполнился служащими, вышел из своего укрытия. Сделать это ему было нетрудно, тем более на нем была спецодежда служащего Лувра, о ней он позаботился заблаговременно. Выбрав минуту, когда смотрительница была занята или просто ее не было на месте, он снял картину с крюков и прошел с ней в другое помещение, где весьма редко бывают служащие. Разрезал полоски серой бумаги, которыми холст был прикреплен к раме. Вытащил из нее портрет, раму оставил в помещении, а сам через малоприметную дверь вышел на лестницу.
Марк Лепен вновь открыл деревянный футляр с трубкой, громко хлопнув крышкой, и принялся старательно набивать ее табаком.
– Что ж, все это очень похоже на правду. Во всяком случае, на месте взломщика я действовал бы точно таким же образом.
– Дальше он спустился к выходу во «дворик Сфинкса», но дверь оказалась запертой. Он снял круглую ручку, чтобы никто не мог открыть дверь и помешать ему, когда он будет укладывать картину поаккуратнее, а потом принялся выворачивать замок. И тут он услышал за дверью какой-то шум, это был слесарь.
– Вы его допрашивали?
– Да.
– Что он рассказал?
– Он рассказал, что его отправили чинить этот замок, хотя должен был отремонтировать его еще накануне. Но так как был очень загружен, то не смог этого сделать. Он хорошо рассмотрел взломщика. Сказал, что тот был небольшого роста, смуглый и с усами.
– Не заметил ли он у него чего-нибудь в руках?
– Ни свертка, ни пакета он у него не увидел. Скорее всего, просто не обратил внимания…
– Будем надеяться, что так оно и есть, – буркнул комиссар.
Дальше из «дворика Сфинкса» взломщик направился во «дворик Висконти». Там он снял с себя рабочую блузу…
– Вы ее обнаружили?
– Не удалось. Очевидно, он просто унес ее с собой. Далее открыл дверь и ступил на тротуар набережной.
– Когда это произошло?
– Приблизительно между семью и восемью часами утра.
– Насколько мне известно, на выходе имеется охранник. Почему же в таком случае его не задержали?
– Я допрашивал и его. Он сказал, что около восьми часов утра пошел за водой в соседнее помещение Лувра, так как воду в их кране перекрыли.
– Все не слава богу! – недовольно сказал комиссар. – Это все?
– Нет, один из рабочих как раз видел человека, который в это время выходил из Лувра. На том человеке был обыкновенный черный костюм. Внешность самая что ни на есть заурядная. Запомнить его он не сумел. Просто сказал, что он вышел на набережную и его подобрал проезжающий экипаж. Но он подтвердил, что под мышкой он нес какой-то пакет.
– Что ж, все правдоподобно, наверное, так оно и было, – согласился комиссар. – Что вы намерены делать дальше?
– Не исключено, что картина по-прежнему находится в Париже. В шайке грабителей и воров у меня имеются осведомители, попробую поработать через них. С некоторыми я уже разговаривал, но они ничего не знают. Это говорит о том, что, скорее всего, преступники никак не связаны с криминалитетом Парижа и действуют самостоятельно. Или это может быть какой-то очень хорошо законспирированный международный концерн, занимающийся кражей шедевров.
– Есть еще и третий вариант, – откинувшись на спинку кресла, произнес комиссар. – Украсть картину могли какие-то случайные люди, совершенно не связанные с криминалитетом. Действовали по порыву, по представившемуся случаю. Могли воспользоваться отсутствием смотрителей – просто снять со стены картину и уйти. Так бывает… Незамеченными прошли через все залы, чудом миновали охрану и скрылись.
– Мы не исключаем этого варианта.
– Раскрыть преступление по горячим следам нам не удалось, полагаю, что дело будет трудным… Мне даже думать не хочется о том, что нам никогда не удастся вернуть картину во Францию. От таможенников я получил информацию, что два австрийских художника – Стефан Мозер и Филипп Лохнер – поднялись на борт парохода «Кайзер Вильгельм», направляющегося в Нью-Йорк. В руках каждого из них было по две картины. Не исключаю, что одна из них может быть «Моной Лизой».
– А разве на таможне не производится досмотр багажа?
– Досматривают. И самым тщательным образом. Но возможно, что поверх «Моны Лизы» австрийцы нарисовали другую картину. По прибытии в Америку они смоют верхний слой краски, а картину продадут заказчику. Сегодня же свяжитесь с нашими коллегами по ту сторону океана, чтобы они как следует осмотрели этих двух австрияков. А заодно обыскали судно.
– Сделаю, господин комиссар! – с готовностью отозвался инспектор Дриу.
Глава 22. 1485 год. Милан. Страшная клятва
В середине лета в Милан пришла чума. Герцог вместе со своим двором съехал в охотничий дом, где в окружении молоденьких фавориток пережидал эпидемию. В опустошенный Милан, потерявший более пятидесяти тысяч жителей, Лодовико вернулся только через восемь месяцев. Герцога встречали жилища с заколоченными окнами. Присутственные здания, подле которых еще совсем недавно бурлила жизнь, были серыми и унылыми; магистрат с закопченными стенами – следы от дыма полыхавших костров – выглядел почерневшим от свалившегося на город горя.
Настроение у Лодовико было удручающим. Немногие из горожан, кому все-таки удалось выжить, восторженно приветствовали герцога, осознавая, что с его появлением трагическая страница будет перевернута и откроется новая – жизнь потечет к лучшему.
Так оно и случилось. Уже на следующий день, едва расположившись во дворце, герцог Сфорца отдал распоряжение очистить город от мусора и завалов грязи, и миланцы, вооружившись лопатами, вышли на улицы – стаскивали грязь, мусор и рваное тряпье в огромные кучи, которые на телегах отвозили далеко за город.
Одевшись в лучшее платье, Леонардо нанес визит вернувшемуся герцогу. С момента их последней встречи Сфорца заметно осунулся, под глазами набухли темные мешки, а у правого виска просматривалась ниточка серебряных волос.
– Рад вас видеть в добром здравии, дорогой мой Леонардо. Сколько же мы с вами не виделись?
– Восемь месяцев, ваша светлость.
Герцог задумчиво покачал головой: было понятно, что ему есть что вспомнить и о чем погрустить.
– За это время прошла целая жизнь. Так чем вы хотите меня порадовать? Или вы опять будете говорить о войне? – едва улыбнулся герцог.
– Ваша светлость, я думаю, что болезнь может вернуться, если мы не примем ряд мер.
Сфорца глубоко вздохнул:
– Ах, вот вы о чем, а я решил, что вы как-то хотите поднять мне настроение. Вы думаете, что предпринятых мер будет недостаточно? Я сделал все, что в моих силах. Так что вы хотите предложить?
– Мне думается, что главное несчастье в том, что город просто очень перенаселен: повсюду грязь, нечистоты. Если с ними будет покончено, то болезнь уйдет из города навсегда!
Герцог печально улыбнулся:
– Вы думаете, что сообщили для меня что-то новое? И как же вы предлагаете избавить город от грязи?
Леонардо нахмурился: в голосе герцога послышался едва заметный сарказм.
– Я предлагаю снести старые кварталы, а на их месте выстроить новый город. – Вытащив чертежи из папки, он разложил их перед герцогом. – Город будет разбит на десять зон, в каждой из которых будет проживать по тридцать тысяч жителей, – с воодушевлением продолжал Леонардо. – В каждом районе будет действовать своя канализация, – он прочертил пальцем по рисункам. – Улицы должны быть широкими, так, чтобы на них могли разъехаться большие экипажи…
– Вы предлагаете вообще не строить узких улочек? – перебив, усмехнулся герцог.
– Они должны быть, но только для того, чтобы соединять между собой большие улицы, но ширина самой узкой улочки должна равняться средней высоте лошади.
Герцог с интересом рассматривал чертежи, разложенные на столе, вчитывался в надписи к рисункам. План города был досконально продуман, оставалось только удивляться дотошности господина Леонардо.
– В нашем городе очень много тесных улочек, где не могут разойтись даже два человека. В таких переулках всегда темно, в них едва пробивается солнечный свет. Мне кажется, что будет удобно, если ввести в городе систему двухуровневых городских дорог. На первом этаже будут разъезжать экипажи, а второй этаж для пешеходов, – продолжал рассказывать Леонардо, все более воодушевляясь.
– А что будет вот здесь? – проявил вялый интерес герцог, ткнув пальцем в один из рисунков. – Кажется, это какая-то лестница.
– Совершенно верно, ваша светлость. Это винтовая лестница, она рассчитана на двух человек. По одной стороне можно будет подниматься, а по другой – спускаться. Так что никто не будет мешать движению, и пешеходы не будут даже встречаться.
– Хитроумно придумано, – согласился Сфорца, отдав должное изобретательности Леонардо. – Признаюсь откровенно, ничего похожего видеть мне не доводилось. Весьма оригинально… А архитекторов мне пришлось повидать немало!