— Мешаю? — вежливо уточнил тот.
Дядя покачал головой, но шагал уже не так прытко, прислушиваясь.
— Как я говорил, гомункулам начали сниться сны.
— Не может быть! — воскликнул Евлампий.
— Как говорят в гильдии Иллюзий: «Возможно всё!». Я вижу то же, что и гомункулы. Им снились сны. Поначалу безобидные фантазии, а потом тот самый кошмар. У них появились страшные раны.
— Потрясающе! Необычайно! — поразился голем.
— Пугающе! — закончил вместо Евлампия архивариус. — Я перерыл архив, и раскопал, что до появления магов…
— Чародеи были всегда! — провозгласил голем.
— Всегда! — не так уверенно, подтвердил я.
— Нет-нет. До магов были шаманы!
— Никогда не слышал о шаманах! — раздраженно сказал голем.
Я вжал голову в плечи. Опять он. Его вонючая задымлённая хижина и морщинистые руки с чёрными ногтями преследуют меня даже в другом мире. Его скрипучие слова: «Властелин освободится от проклятия, когда предатель отдаст магическую силу, ненавистник подарит смелость, а наставник откроет истину», всегда со мной.
— Может их уже и не осталось! — согласился архивариус, мотнув бородой. — Но один ещё точно есть. Шаман приходил ко мне. Каждую ночь погибал гомункул, а мне снился старик в шубе приказывающий идти на Изумрудный остров. Когда остался единственный Тридцать Первый Мровкуб, я сдался. Ничего не сказав хозяевам, я открыл портал и отправил выжившего гомункула в мир летучих обезьян. Дальше вы знаете!
— Тяжело без помощников? — не к месту спросил я.
— Ращу новых.
— Неважно! — вскрикнул голем.
— Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, — посерьёзнел Оливье.
— Почему это? — бросился в бой Евлампий.
— Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.
Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.
— Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! — пообещал архивариус.
— Тяжело быть в двух местах одновременно…
Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.
— Как началась мировая война? — потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.
— Бессмыслица! — взвился Евлампий. — Об этом знают все!
— Бессмыслица — твоя жизнь, — бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. — Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!
— Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, — проворчал голем.
— Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? — заюлил Мровкуб.
— Заклятье не позволит, даже если захочу, — кашлянув в рукав, оборвал дядя. — Скажи одно слово. Я пойму!
— Мировая война началась с восстания, — пробормотал Мровкуб и опустил глаза.
Оливье кивнул.
— Это не значит, что я тебе верю, — сказал он и пошёл дальше.
— Какое восстание? О чём вы? — загалдел Евлампий.
— Объясните, — не так уверенно, как он, попросил я.
— В другой раз, — пообещал архивариус, не поднимая глаз.
Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:
— Как говорил один архивариус: «Историю пишут победители!». Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.
— Нелепые оправдания! — разозлился голем.
— Слова — это оружие, — ответил архивариус. — Как говорят чернокнижники: «Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь».
Голем заскрипел камнями, но промолчал.
— Приплыли! — оборвал наши препирательства Оливье.
Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно́й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.
— Заклинатик! — завизжал архивариус.
— Нет — гвардейский бобик, — урезонил Оливье. — Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.
Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.
— Нас арестуют? — совсем струсил я.
— Закон нарушать нель…
— Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, — рявкнул дядя.
Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.
— Тишина на палубе, докладываю я, — наказал Оливье.
Мы переглянулись.
Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.
— Построиться! — проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.
Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.
Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.
Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.
— Чё приперлись? — заорал круглолицый, вперившись в дядю.
— Упали с радуги! — в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.
Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.
— С какой целью упали?
— Всемирный банк!
Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:
— Грабить?
— Завещание составлять! — вздохнул Оливье. — Моя карьера погибла, — печально добавил он.
— Он говорит правду! — зачем-то добавил голем.
— Все там будем. В повозку! — приказал круглолицый.
— За что? — возмутился Евлампий.
— Цвет неба своей радугой испортили!
Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.
— Сдаюсь! — заорал он, маршируя на месте.
От его
безумной весёлости было ещё страшнее.— Жуткая карета, — пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.
— Она проклятая, — прошептал архивариус. — Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», — он покачал головой. — Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.
— Разговорчики! — рявкнул круглолицый.
Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.
Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.
Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.
Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.
От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.
— Потрясающе! — пробормотал архивариус.
Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.
— Смотри-смотри! — скандировал он.
— Тихо! — возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.
Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.
— Выгляни! — скомандовал Евлампий.
Склонив голову набок, я сунулся в окно. От бьющего в лицо ветра слезились глаза, но пробирало даже через мерцающую пелену. На вершине взгорья, к которому поднималась карета, дымила тысячами труб стоглавая башня. Она вырастала из платформы с витой балюстрадой и тяжело опиралась на четыре колонны, подозрительно смахивающие на драконьи лапы. К каждой башне липли балконы и обвивали галереи с витражами. Крутились мельничные колёса, разбрызгивая фонтаны разноцветной пены. Змеились желоба и ржавые трубы со сверкающими колдовскими рунами. Открытые переходы, каскады с бойницами и длинные извилистые анфилады с лестницами и мостами лопались от толп чародеев в разноцветных мантиях. А над крышами башен висел, перемешиваясь из розового в голубой, густой жирный дым.
— Благоградскую гильдию алхимиков выперли сюда возмущенные гарью и вонью горожане. Как сказал глава гильдии: «Простакам нет дела до истины». Представить не мог, что увижу её своими глазами, — архивариус вытер слёзы грязным рукавом.
Мы влетели под башни алхимиков и выскочили между колонн к Благограду. Столица королевства захватила гигантскую долину между холмов. Огромные платформы поднимались из воды на толстых каменных ногах, заставленные яркими многоэтажными домами с покатыми крышами. Между ними петляли пёстрые улочки с шатрами и лавками, садами и парками. К солнцу тянулись могучие статуи в колпаках и, похожие, на мраморные деревья с перевитыми ветвями, арки. Между платформами, соперничая числом каменных левиафанов, кракенов и морских змеев, переплелись мосты и акведуки. А среди них висели бесчисленные водяные поля.
— Благоградский рис-сырец, — шепнул архивариус. — Растёт только здесь. Из него готовят…
— Ух приготовлю! — радостно подтвердил Оливье.
— Угомонись! — рыкнул круглолицый.
Я склонился перед окошком. В центре Благограда высился гигантский шар. В небо упирался купол, увенчанный кристаллами фонтана с переливающимися струями. Вода десятками водопадов сбегала по сверкающим граням и срывалась с платформы.
— Во время вечернего прилива, — забурчал архивариус, — вода из подземных источников заливает долину под платформы, а утром сходит.
Мы проскочили треугольные воротами украшенные золотыми ростками и жемчужными семенами риса-сырца и собрав три моста, начали взбираться на огромную башню, занимавшую всю платформу. Узкая дорога обвивала её, карабкаясь над головокружительной бездной с блестящей на дне водой.
— Объясните, куда нас везут? — не выдержал голем.
— В тайную канцелярию, — скривив губы, выплюнул круглолицый.
Его толстые щёки вздрогнули от ядовитой улыбки.
— В чём нас обвиняют? — распалился Евлампий.
За окошками стемнело. Карета въехала в ворота и замерла, нетерпеливо трясясь на месте. Гвардеец неприязненно взглянул исподлобья:
— У Сыча стребуешь.
По бортам заскребли железные крюки на толстых цепях. Заскрипел механизм, карета качнулась и за окнами замелькали каменные стены. Нас опускали в колодец.
— Кто такой Сыч? — прошептал я на ухо архивариусу.
Мровкуб пожал плечами. Зато гвардеец, пригвоздив меня взглядом, расплылся в усмешке и прижал палец к губам.
Я замолчал. Томительно ползли секунды, подгоняемые визгом механизма и трагическим бряцаньем цепей. Когда карета вздрогнула от удара об землю, я так изъерзался, что чуть первым не выскочил наружу. Борт отъехал, но Оливье пхнул меня обратно, и, меланхолично потянувшись, первым спрыгнул на каменный пол.
— По одному! — скомандовал круглолицый, кивая на тёмный узкий коридор.
Я согнулся, боясь стукнуться головой о низкий потолок, и так и брёл, щурясь под ноги и считая шаги, пока не натолкнулся на остановившегося дядю. Выглянув из-за его плеча, я захлебнулся испуганным криком. Всегда боялся попасть в пыточную, а как известно, чего боишься, то тебя и настигает. Длинный, почерневший от смрада факелов, подвал долго насмехался протяжным эхом и погрузился в зловещую тишину. Потрескавшиеся кирпичные стены ощерились зубастыми пилами, кривыми ножами и топорами палачей. У них, кособочась, будто приготовившись к броску, застыли багровые от пятен столы. Над свободным от кривоногих стульев с гвоздями, железных шкафов, раскрывших смертоносные объятия и растяжек с ещё влажными от ужаса жертв ремнями, проходом свисали ржавые крючья и решётки с шипами.
Сглотнув, я попятился, но дверь, безжалостно хлопнув, закрылась, заскрежетав задвигаемым засовом.
— Проходите, гости дорогие! Кто бывал, тот не задержится, остальные вспомнят худшее!
В дальнем тёмном углу за прожжённым оплывшими свечами столом, склонилась над заскорузлыми бумагами, седая, коротко остриженная голова.
Подталкиваемый архивариусом, я засеменил по хрустящему полу. Под ногами скрипели грязные опилки, смердевшие гнилью и кровью. У меня даже закружилась голова. А от вкрадчивого, холодного и липкого голоса оледенела спина.
На столе, едва не касаясь свечей, мелькали пёстрые игральные карты. Скрюченные белые пальцы с длинными жёлтыми ногтями, ловко переворачивали их рубашкой вниз, накидывая одну на другую. Когда, пиковый туз упал на червовую шестёрку, картинка ожила, из-за щита выскользнула драконья