Самому бы знать. Я столько раз получал по шее, что перестал верить в удачу?
— Больно не будет? — на всякий случай спросил я.
— Магическая печать подтверждает наследование. Отметит на бумаге магический знак, свяжет тебя с завещанием и поручителями, чтобы никто не оспорил право на наследство.
Я кивнул. Зажмурился и приложил руку к бумаге. В подушечках кольнуло, и все чудеса. Приоткрыв глаз, я покосился на руку. Пальцы на месте, ладонь не обгорела. Не магия, а скукота!
— Странный знак, — задумался голем. — Где-то такой уже видел.
Я бросил взгляд на завещание. Под банковским оттиском и вензелями поручителей появились синие оскаленные зубы. Чего ожидать от оборотня. Зверская натура всегда вылезает наружу. Присмотревшись, я распознал переплетенные буквы моего имени и фамилии.
— Так положено, — неубедительно соврал я.
— Ты не в суде, — отмахнулся Евлампий.
Оливье умиротворенно слушал архивариуса и смотрел на поднимающуюся воду. Приняв завещание, он мельком глянул на вензель и, широко улыбнувшись, спрятал бумагу в кошель.
— Маги остановили отливы и увели воду в другую долину, но как сказал королевский зерновик: «Рис стал не сырец!», пришлось вернуть всё обратно, — рассказывал Мровкуб.
— Прогуляемся к большой арене, — перебил дядя.
Я заглянул за балюстраду. Вода докатилась до середины огромных колонн и прибывала.
Всемирный банк остался за спиной. Под ногами призывно дребезжала волшебная брусчатка, но даже с магией я бы не щёлкнул пальцами. Хотелось пройтись. Мост до соседней платформы изгибался волнами перил, из которых время от времени выпрыгивали самые настоящие рыбы. Я попытался ухватить одну за хвост, но она проскочила сквозь ладонь. Обман! У магов всегда так. Главное пустить пыль в глаза.
Из-за домов возвышался гигантский шар с подкрашенным багряным закатом фонтаном.
— Арену построили за пятьдесят лет до мировой войны. Известный в Благодатных землях строитель… — архивариус практически не умолкал.
Его трескотня могла бы развлечь, если бы не мудрёные названия и зубодробительные имена чародеев. А так, от словесной мешанины, только мысли путались.
— Скрепляющие арену заклятья рассыпались из-за поглотителей, но, к счастью…
Вода поднялась до платформ, плескаясь об шар арены. Из длинной террасы торчали причалы. Пузатые, как бочки, баржи выгружали коробки и мешки. А рядом с низкими судёнышками гордо возвышалась чёрная шхуна.
Оливье приставил ладонь ко лбу и довольно улыбнулся.
— Точен, как гремлин в часах.
— Для судов построили пять каналов к морю. Легендарный архитектор…
Мы долго метались между мостами и лестницами, и к причалу вышли только к сумеркам.
Дядя первым поднялся на трап и, заскакав по палубе, весело заголосил:
— Свистать всех наверх!
— Я тута, капитан!
Поднявшись за Оливье, я обалдело уставился на боцмана. Он гордо сложил мускулистые руки на груди и жевал губу.
— Чего надо, макак в перьях? — напрягся дядя.
— Я предатель, — выдохнула летучая обезьяна.
Оливье прислонился спиной к мачте:
— Как сюда попал?
— Я привёл в замок отравителя. Команда отреклась от меня, — Чича опустил голову. — Чтобы смыть позор, я пошёл на штурм.
— Я так и думал, — зевнул дядя.
— Сдохнуть хотел! — горько вымолвил боцман. — В парус поймало. Ждал смерти, но гремлин пощадил. Теперь, как он, принадлежу кораблю и его капитану.
— Благородно, — проворчал Оливье. — Разберусь с тобой позже. Грузись в трюм и не высовывайся.
— Так точно.
Летучий обезьян опустив крылья, побрёл прочь, а я повернулся к дяде.
— Что лупишься, у нас с тобой дело. А ты! — Оливье махнул на архивариуса. — Вали за боцманом.
Мровкуб поклонился и припустил за Чичей.
— А перья настоящие или начарованные? Как говорил погонщик с летающих городов: «Мясо одно, только шкуры разные…».
Дядя обнял меня за плечо.
— Ты на макака не смотри. Они как мальки придонные, живут по-своему. Если потерял честь, складывай крылья и об землю! — он звонко стукнул кулаком по ладони.
— Зачем? — удивился я.
— Для них достоинство важнее жизни, — скривился Оливье.
— Без чести жить нельзя, — поддакнул Евлампий.
Дядя наклонился ко мне.
— Если тащиться за предрассудками, век будет недолог. А я хочу жить долго-долго, и не важно кого придётся утопить.
— Так нельзя, — возмутился голем.
— Ты считаешь? — наигранно захлопал глазами Оливье. — Скажи это Сычу.
— Причем здесь тайная канцелярия? — не понял я.
— Притом, по башке щитом! Видел его глаза?
— О чём вы? — уточнил Евлампий.
— Это тайна, — прошептал дядя. — Но я обещал открыть наследнику все секреты. Поэтому, только между нами.
Он крепче сжал моё плечо.
— Когда Сыч был студиозусом, его еще не звали Сыч. Не знаю его истинного имени. Он от него отрёкся.
— Почему? — не выдержал голем.
— По златому кочану! Из-за магии, конечно. Он учился перевоплощениям…
— Он волшебник? — удивился я.
— Нет! — проворчал Оливье. — Ярмарочный зазывала!
Я невольно залился румянцем. Глупо думать, что в тридцати мирах главой тайной канцелярии может стать блёклый.
Дядя выдержал паузу, недовольно зыркнув на меня:
— Решил блеснуть на выпускном балу и обернуться…
— Кем? — испугался я.
— Не трясись, — усмехнулся Оливье. — Ночным хищником, парящим на крыльях тьмы, но вмешалась женщина.
Я вздохнул.
— Да. Прекрасная половина всегда появляется вовремя, — поучительно заметил дядя. — Превращения магам недоступно! Сколько не пытались, толку во, — он раскрыл сжатый кулак, в котором ничего не было. — Но Сыч был слишком талантливым и чересчур честолюбивым. Самоубийственное сочетание, надо отметить. Он готовился…
— К этому нельзя подготовиться, — пробурчал Евлампий.
Дядя бросил на голема сердитый взгляд.
— У него почти выгорело, — добавил он. — Перекинулся наполовину, сил слишком много потратил, вот любимая и захотела помочь. Подпитать будущего главу тайной канцелярии.
Я снова вздохнул.
— Не влезь она, превратился бы… а может нет… Не все же беды от…
— Никогда, — заявил Евлампий. — Превращаться могут только оборотни.
— Стухни, замшелый! Без тебя все умные, — оборвал Оливье досказал. — Произнесённое заклятье обратно в
глотку не заткнёшь! Сыч обзавёлся совиным желудком и клювом с когтями. Стал видеть ночью и вертеть головой за спину. Лучшие врачеватели Благодатных земель три дня возвращали ему прежний облик, но так и не справились. Кое-что не переиначили. Не знаю насчёт желудка, глаза с когтями остались. Да и клюв у него здоровый! — дядя усмехнулся. — Так-то.Голем покачал головой, но язык не распускал.
Дядя театрально вздохнул:
— За жёлтые буркалы Сычом и прозвали.
— А девушка? — напомнил я.
— Бросила, — оскалился Оливье.
Я поморщился.
— Не крючься. Я его спрашивал: «Хочешь покончить с собой?». Он ответил: «Что лучше с клювом жить, чем подыхать», — дядя загадочно прищурился, закрутив ус. — Наплюй на Сыча. Сегодня сбываются мечты. Давно ищешь путь в хранилище? — поддел он. — Идём!
— Сгораем от любопытства, — ответил голем и подмигнул мне.
Оливье ухмыльнулся и потащил меня в кабинет. А я думал о главе тайной канцелярии. Значит, и магам не везёт в любви.
— Как она могла так поступить? — не выдержал я.
Дядя покровительственно посмотрел на меня.
— Жалеешь Сыча? — спросил он. — Зря! Он бы тебя не пожалел, — и добавил, после того, как мы вошли. — Закрой дверь на защелку.
В дядиных покоях почти ничего не изменилось. Те же котелки над столом и таинственный шкаф с ухмыляющимся черепом и костями на двери. «Пожалеешь» прочитал я нацарапанную надпись и невольно сглотнул. На витраже по бушующим волнам реяла чёрная шхуна, а за штурвалом в зелёном камзоле, матроске и шляпе, грозно поглядывая одним глазом, застыл я.
— Будешь вылитый маэстро, — брякнул Оливье, сдвинул кресло и, скинув шляпу поскрёб череп.
— Как же она открывается? — шутливо спросил он.
— Никак, — рыкнула страшная зубастая рожа, проступившая на двери.
На меня таращились глаза-сучки, из-под которых вверх и вниз торчали обломанные острые ветки.
— Что это? — заикаясь, промычал я, позабыв про витраж.
— Охрана! — хохотнул дядя.
— «Домовой страж», — объяснил голем. — Полезешь перемелет…
— В фарш, — согласился Оливье.
Он нагнулся к пасти и что-то прошептал. Из деревянных зубов вырвался вздох сожаления. Рожа спряталась и дверь открылась внутрь. За ней уходила вниз винтовая лестница.
— Проходи, — насмешливо предложил дядя.
Я замотал головой.
— Чувствую наведённое заклятие «Полог отдохновения», — встрял голем.
— Чтоб тебя тухлым левиафаном накормили, — обиделся Оливье, — всё удовольствие испортил. Я пойду первым, ученик. Гляди под ноги, если шкура дорога. В хранилище ловушек больше, чем в гильдии Иллюзий.
— Да, учитель.
Дядя припустил по лестнице, а я след в след скакал за ним. Даже прижал руки к груди, чтоб не влезть куда не надо.
Тёмному сырому колодцу не было конца. Я уж боялся, что со всех сторон хлынет вода. Мы должны были пройти корабль насквозь и плыть ко дну долины.
— Где хранилище? — не выдержал я.
Вместо слов разнёсся жалкий писк, даже голем не расслышал. Лестница не кончалась, а колодец с каждой ступенью всё больше погружался во тьму.
Я прочистил горло и закричал со всех сил.
— Полундра!
Голем встрепенулся и заголосил:
— Полог отдохновения!
Оливье встряхнул головой и остановился.
— Задумался. Размечтался, — смутился он и закрутился на месте, размахивая рука.
Темнота наматывалась на него, пока в колодце не посветлело.
— Могли бы спускаться вечно, — объяснил голем.
Я сглотнул.
Лестница растворилась вслед за сумраком. Перед нами теряясь в тусклом свечении фонарей протянулся трюм. Почти такой же, как настоящий, только раз в десять длиннее и шире. Его от края до края перегораживали высокие старые шкафы с рассохшимися дверями. Между ними оставались узкие проходы, в которые я едва протиснусь боком. У стен выстроились гнилые бочки, накрытые сетями. Мешки, вёдра, бухты канатов, скрученные ковры с сундуками. Я зябко вздрогнул. Балки, перетянутые верёвками, протяжно скрипели. А за шкафами мигая бледными сполохами выделялся зелёный камень, изъеденный серыми, белыми и чёрными прожилками, закручивающимися в кольца.
— Чувствуй себя, как дома, — беззаботно проговорил дядя. — Скоро моя жизнь станет твоей!
— Постараюсь, — запинаясь, ответил я.
Дядя дотянул меня до диковинного камня. Вершина как шляпка гриба, а ножка как перевёрнутый бутон цветка.
— Зачем мы здесь? — заинтересовался Евлампий.
— Чтобы передать ученику знания! — провозгласил Оливье. — Удостоверимся, что он достоин такой чести?
— Как? — заволновался я.
— Через ритуал, — успокоил дядя. — Не дёргайся, тут не междумирье, никто не укусит. Клади руки на камень и повторяй за мной.
— Это что, объединяющий камень? — удивился Евлампий.
Дядя закивал.
— Что он объединяет? — запутался я.
— Жениха с невестой, — растолковал голем.
— Шутишь? — удивился я.
— Нет! Молодожёны приносят на нём клятву.
— Вот-вот, — поддержал Оливье. — Поклянись, что не предашь своего старого учителя.
Я с сомнением перевёл глаза. Не хотелось трогать гриб. Несмотря на мёртвую серость, в нём скрывалось жуткое подобие жизни. Как жениться, касаясь этого?
— Всю ночь здесь будем торчать? — расстроился дядя, улыбка сползла с его лица, а глаза беспокойно забегали. — Ужин пропустим!
— Без ритуала никак? — уточнил я.
— Ты мне не веришь? — обиделся Оливье.
Он завернул ус, сверля меня глазами.
— Я открыт и честен, — добавил он. — Ты мой ученик. Без ритуала в хранилище не войдёшь, «домовой страж» передавит тебя на сосиски. И корабль не подчинится, гремлин, знаешь ли, с кем попало не якшается.
— Но… — начал я.
— Мы должны закончить своё дело, — продолжил за меня голем.
— Спустить флаг, — сдался Оливье. — После ритуала я отдам символ свободы.
Я кивнул, а голем ободряюще похлопал меня по шее.
— Победили, — прошептал он так, чтобы не слышал дядя.
Я положил руки на гриб.
— Повторяй за мной! — торжественно молвил Оливье. — Посвящаю свою жизнь хранению вкуса.
Я так и сказал.
— Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! — продолжил дядя. — Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою