Призрак умерщвленного прапрадеда как будто стал за спиной…
«Бедный, бедный Павел!» «Бедный, бедный Георгий!».
— Нет!!! — выругался царь, — отшвыривая бумаги. «Шалишь! Ничего господа у вас не выйдет! Я вам не монарх — рыцарь что помиловал и обласкал своего будущего убийцу Зубова! Я сын века сего, и…»
— Киевский генерал-губернатор Драгомиров по вызову Его Императорского Величества императора всероссийского! — голос герольда вернул его к действительности.
В кабинет вошел Драгомиров.
— Здравия желаю — Ваше Императорское Величество! — громко поприветствовал он.
— Здравствуйте — господин генерал, — сухо поприветствовал в ответ Георгий внимательно изучая лицо гостя — как прореагирует тот на явно выраженное недовольство.
Драгомиров виду однако не подал — стоя истуканом.
Полагалось бы предложить ему сесть — вернее — разрешить сесть — но Георгий этого делать не стал. Было в этом нечто мальчишеское может быть — но пусть проштрафившийся «воевода» постоит перед ним как гимназист перед учителем отчитывающим за мелкую шкоду.
Вначале, эту встречу он думал провести в присутствии Плеве и Гурко… Но в последний момент передумал. В конце концов это дело между генералом и царем — если угодно царское дело.
Кроме того — порка подчиненного в присутствии министра — не самая лучшая затея — хотя конечно Гурко придется довести до сведения.
Сперва он вызвал Плеве — с докладом о положении в Киевском генерал-губернаторстве.
Плеве был как всегда деловит и говорил по существу.
— Что вы скажете о Клейгельсе? — для начала спросил Георгий. — Спрaвляется ли?
— Государь — армейские вопросы это не по части ведения вверенного мне Вашей волей министерства, — коротко поклонился Плеве.
— Но все-таки командующий округом бывший ваш подчиненный.
— Господин Клейгельс был — позволил себе улыбнуться министр, — Варшавским обер-полицмейстером семь лет, а в российской армии служил… служит — поправился он — больше тридцати лет.
— Тем не менее…
— Государь, — в глазах Плеве отразилось беспокойство. — Я могу лишь говорить о том что известно о настроениях умов в генерал-губернаторстве.
— Жалеют Драгомирова? — проницательно кивнул Георгий.
— Не совсем, — Плеве погрустнел. — Вернее жалеют, но больше осуждают это решение. Офицеры в частных беседах прямо скажем недовольны — ибо почитают Драгомирова за наилучшего из русских военачальников нынешнего времени. Доходит дело до того что… Простите государь — но имели место совершенно неподобающие шутки…
— И какие же? — взгляд Георгия снова сделался настойчивым.
— В салонах Киева шутили о том что если конь Калигулы стал сенатором, то в России скороспелка-капитан стал царем. Простите Государь… — повторил Плеве.
— Ваше высокопревосходительство, — вежливо произнес Георгий. — Вам нечего совершенно конфузится — напротив вы поступили достойно не скрыв от меня правды. Стыдно должно было быть людям отпускающим подобные шутки.
И на будущее… Все относящееся к… нехорошим слухам касающихся армии — полученные или от чиновников с мест или… — Георгий запнулся подбирая слова. Как назвать тайных агентов ведомства Плеве? Как назло на язык просилось что то обидное — вроде «соглядатаи» или «сикофанты». — Или иными путями, — закончил он. — Так вот — они должны собираться в особую папку и докладываться по первому Нашему требованию.
Отпустив министра восвояси, Георгий устало вытянулся в кресле. Определенно надо бы отдохнуть — но как отдохнешь — со всеми этими Драгомировыми.
Хорошо по крайней мере Победоносцев перестал докучать — видимо занялся вплотную Синодом. А может быть разбирается с Государственным Контролем? «Ну хоть кто-то делом занят!»
Глава 5
Все без малого двое суток какие заняло у него путешествие в столицу, генерал Драгомиров напряженно думал — по какой причине его так срочно хочет видеть Царёныш?.
Отказать себе в удовольствии называть занимающего престол юнца так — о само собой лишь про себя — и то с оглядкой — он не мог. И не в одной молодости сей особы дело — хотя конечно и в ней. Ведь подпоручику-поручику и то без ценза выслуженного и роты или эскадрона не дадут! А тут — держава! Многое — очень многое сплелось в его чувстве — начиная от вещей старых и о которых тоже лучше думать лишь про себя и заканчивая тем что на троне Российском нежданно-негаданно оказался флотский. Льстецы вспоминают аж Петра Великого — забывая, что создатель флота российского именовал себя «бомбардирской роты поручик Петр Михайлов». Вот как! — мысленно воздел генерал указательный палец. Бомбардир, господа!
A не шаутбенахт какой! Да уж… Не то чтоб Михаил Иванович так уж оплакивал погибшего Александра Александровича — на то свои причины… Но тот хоть был генерал — подлинный, отцом произведенный, службу знавший. А главное — как же не вовремя преставился! Из-за нескольких гнилых шпал дела российские наперекосяк пошли! Единственное, пожалуй, в чем он был полностью согласен с императором Георгием — так это с его расправой над виновниками катастрофы под Борками. Разве что сам Драгомиров — будь его воля — сгноил в казематах Шлиссельбурга еще и Черевина — поделом было бы дурачку!
Но зачем же все же его вызывают аж императорской телеграммой??
Потом генерал вспомнил рассказанное сослуживцем. Что де при обсуждении дел связанных с новой винтовкой монарх повелел выяснить — кто занимается пулеметами кроме Хайрема Максима — и представить ему все проекты какие обнаружатся.
Ну да — конечно — как всякому юнцу ему больше понятны всякие механические игрушки. Предок его игрался в солдатики — и доигрался: кулак Орлова выбил из него дух. А этот будет играть в пушечки и митральезки («Где б еще Орловых сыскать?», — мелькнуло в мозгу злой искрой). И министром недаром сделан Гурко — тот подыграл Царёнышу и вернул мундиры прежнего парадного облика — денег издержат Бог весть сколько — а лучше б казарм построили.
И вызван он в Петербург за репутацию «штыколюба» и врага стрельбы.
Драгомиров с хитринкой ухмыльнулся в усы.
Небось думает вытащить старого заслуженного генерала да натравить на него ловких штабных выставив трактирным мальчиком для битья — из молодых да ранних — чтобы лишний раз утвердить и свою власть и свои идейки. А вот ему! Покажем что согласны с новыми веяниями. И Драгомиров тут же принялся обдумывать — что скажет монарху. О Драгомирове всегда говорили как о хорошем знатоке тактики — вот и будет лихой ловкий маневр. И предстанет он перед светлые гардемаринские очи не ретроградом — а мудрым и осторожным человеком пекущимся лишь за то чтобы во всем была мера. И на бумагу дорожного блокнота легли строки первых тезисов…
«Пуля и штык не исключают, но дополняют друг друга; первая прокладывает дорогу второму, и упускать из вида ту, либо другой одинаково нерационально, и рано или поздно, но неминуемо ведет к катастрофам»…
И вот сейчас, поднимаясь по лестнице Зимнего дворца он повторял про себя тезисы того что выскажет Георгию по военному вопросу. Дело серьезное — многое зависит от того, что решит сей юнец сегодня. Поэтому надо постараться его удивить — «Удивить — значит победить» как говорил Суворов. И если ему и в самом деле нравятся пулеметы — будет сказано что русской армии нужно побольше пулеметов. И вот сейчас он стоял и ждал — глядя на сидевшего в кресле молодого человека. Ждал, ощущая странную тревогу.
— Господин Драгомиров, — услышал он негромкий и какой-то слегка печальный голос. Конечно неприятно когда Наших офицеров вы именуете «фазанами» и обещаете воткнуть им перья… неудобно сказать куда. И когда вы третируете Наших министров — уподобляясь турецкому паше в своем пашалыке — ни во что не ставящем Стамбул. Но даже глупец или самодур еще могут быть верными слугами престолу. Но вот человек в здравом уме и твердой памяти готовый перейти на сторону заговорщиков и не видящий в этом ничего особенного не может состоять в императорской службе. Чтобы сообщить об этом я вас и вызвал.
Генерал ощутил страх и непонимание.
«Заговор? В Киеве? «Голубые мундиры» что-то обнаружили? Но при чем тут я?»
— Ваше Императорское величество, — Драгомиров еще подумал мельком что голос его отчего то звучит как будто со стороны и совершенно не похоже на себя. Государь — я право же не понимаю — о каких заговорщиках идет речь. Я могу заверить что никаких сведений о каком то заговоре в Киеве или наместничестве мне не докладывали. Я готов понести наказание, если в мою бытность проглядели злоумышленников — но я не всемогущ и не всеведущ — и разве что в этом виноват…
— Это не в Киеве. Это в Санкт-Петербурге, — произнес Георгий. Я о том о чем вы говорили восемь лет назад с майором Тихоцким. Вы выразились в том смысле что готовы примкнуть к смутьянам если они будут иметь успех со своей… — злость проступила на молодом лице Царёныша — «военно-революционной организацией»..
— Ваше Величество. Георгий Александрович, — торопливо забормотал генерал, про себя думая что правы древние — нет ничего тайного что не стало бы явным.
— Я право же не знаю… никакого разговора по сути и не было — так — пустая болтовня — признаю — глупая и недостойная меня. Тем более свято убежден что сия организация если и существовала то лишь в воображении самого майора и двух — трех ее собутыльников.
— Это лишь ваши гипотезы. А ваше молчание и ваши слова — это факт, имеющий значение и для суда, — монарх был сама неумолимость.
«Суд?! О Боже? Неужели… Он решиться и на Это?» А Драгомиров еще пожелал зла Черевину…
— Но вы правы о глупости и недостойности. Вы вместо сообщения о заговоре и измене предписанного любому верноподданному скрыли и обращение к вам означенного майора и его слова.
— Но это именно слова, — воскликнул Драгомиров — у меня были лишь слова — мои против его.
— Да… — как бы в раздумье Георгий покачал головой. — У вас было ваше слово против его слов. Слово майора против слова генерала и наставника царствовавшего монарха. Вы предали моего отца — который заметим не сделал вам ничего дурного кроме повышения в чинах и по службе! — в голосе государя звучал прорвавшийся кипящей лавой гнев.
Повисло долгое молчание.
— Что с мной будет? — вдруг вымолвил Драгомиров. И словно спохватившись добавил, — Ваше императорское величество.
— Отставка без мундира, — бросил Георгий, опуская голову к бумагам. Драгомиров вдруг понял что он уже не существует для Монарха. И вышел волоча ноги.
У выхода из приемной дорогу ему перегородили четверо. Трое жандармов — ротмистр с двумя нижними чинами, и полковник лейб-гвардии. Он узнал Ширинкина.
— Михаил Иванович Драгомиров? — произнес тот не поприветствовав старшего по чину. — Вам высочайше предписано покинуть Санкт-Петербург и последовать в ваше имение где надлежит пребывать до особого распоряжения.
— Да, конечно, — согласился теперь уже бывший генерал. — Я сейчас же соберусь и уже завтра выеду.
— Никак нет, — Ширинкин был сама невозмутимость, — согласно приказу вас незамедлительно доставят на вокзал, и препроводят к месту жительству.
Драгомиров угрюмо набычился, загоревшись запоздалым гневом.
И жандармы синхронно придвинулись поближе.
— Я что — арестован?? — каркнул Драгомиров.
— Никак нет, — уточнил ротмистр. — Вас предписано доставить. В остальном вы свободны. Пока свободны…
* * *— Ваше императорское величество, — спросил министр выслушав сообщение о судьбе Драгомирова. — Не оспаривая Вашего решения — могу ли я узнать о причине подобной суровости?
— Господин Драгомиров, как мне стало известно, игрался в политику и примерял на себя облик Бонапартия, — сухо уточнил Георгий. Видимо общение с покойным Скобелевым не пошло ему на пользу. В этой связи — я намерен переменить порядок службы и вообще — утвердить положение, при котором даже тень нелояльности высказанной частным или еще каким-то образом делает нахождение на службе невозможным. Невозможно господин Гурко быть верным присяге в присутственные часы и вольнодумцем за ужином. И очищение армии от… — он замешкался подбирая слова — нигилиствующих — также как от скобелевщины и доморощенных буланжистов и будет в числе первостепенных дел. Моих и ваших.
— Ваше императорское величество, — твердо ответил Гурко. — Я понимаю ваши чувства — но тем не менее считаю своим долгом решительно возразить. В армии недопустима полицейщина и наушничество между товарищами — более чем где… Из-за ничтожной кучки… сомнительных личностей оскорблено недоверием — Царским недоверием — окажется все офицерство, и не побоюсь обобщения — всё воинство российское и сам дух его. Особенно учитывая то как — о чем напоминать нужды нет — у нас относятся к жандармерии.
— Вы при моем поступлении на должность просили говорить Вам правду — и я высказываю вам то что думаю.
Гурко хотел было добавить что при введении в войсках жандармских отделов он подаст в отставку но сдержался — зачем раньше времени бросаться словами?
— Ну что вы — Иосиф Владимирович — я даже готов признать некоторую правоту в ваших словах, — согласился Георгий. Но коль скоро полиция и жандармы должны как можно меньше касаться армейских дел — то значит следует учредить свою — особую службу для розыска и покарания преступников в военной среде — которую бы не связывали бы с ведомством Его высокопревосходительства Плеве — ни официально ни… Георгий помедлил подбирая слова — в репутации.
Гурко как-то странно посмотрел на монарха.
— Государь, — начал он в явном замешательстве — мне и самому приходило в голову что полезно было бы учредить при военных судах особую службу дознания — и к тому есть немало доводов. Даже была мысль о пользе восстановления должности генерал-аудитора и при нем — канцелярии с департаментом расследований. Но где скажите на милость набрать для такого дела достаточное число офицеров получивших образование в области юриспруденции? Таковые в армии встречаются лишь несколько чаще белых ворон… — позволил себе генерал улыбнуться. Военно-юридическая академия готовит весьма мало людей — а окончившие университеты не стремятся к военной карьере.
Надо сказать — сейчас Гурко почти не лукавил — такие мысли его посещали — ибо политика — политикой — но преступления в армии случались нередко и число их не убавлялось.
И не одни лишь фельдфебельские избиения новобранцев с покалеченными и даже мертвыми — или вольное обращение с казенными суммами — воистину бич русской армии.
Вот не далее как о прошлую неделю вскрылось весьма нехорошее дело в Варшавском округе — можно сказать в его родном округе.
Началось с того, что трое юнкеров так кутили, что избили жандарма, но дали ему две сотенных — и тот обещал молчать («Упеку в тюрьму шельму!»). По их возвращении в части был найден убитым старший унтер-офицер. И подозрение командира — подполковника Наглевского пало на этих кутил — несмотря на явное как будто алиби. Ибо весь батальон знал что все трое «дурно жили» как деликатно говорит рапорт с означенным унтером. (Воистину — что за времена!) Обвиняемые настаивали что были в день убийства далеко и ссылались на жандарма — но тот вызванный в военный суд — отнекивался — мол знать не знаю — а на напоминание о двух сотенных бумажках бормотал что человек честный и взятку взять никак не мог. («В Сибирь шельму!»). Суд и приговорил юнкеров к «расстрелянию». Один из них был сыном сын московского купца мильонщика Перлова. Безутешный отец просил отложить расстрел до его приезда, вносил как поручительство четыреста тысяч рублей — хотел проститься с сыном. Но ему и в этом отказали. Приговор исполнили без царской и даже его — министра — конфирмации. И сразу по казни Наглевский снова начал искать убийцу — теперь под подозрение как сообщник отчего-то угодил городской мясник. Пойти бы бедолаге по этапу на каторгу — но на его счастье Перлов-старший привлек к делу трех лучших варшавских присяжных поверенных («Лучше б отпрыска как следует воспитывал!») и те начали искать концы а заодно — писать жалобы в Сенат. Мясника отпустили — и тут нашелся настоящий убийца — кузнец-солдат, имевший привычку написаться в дугу — и в один из таких моментов его, пьяного «оттапетил» покойный унтер — точно как стратег Парменион юного гетайра Павсания — убийцу Филиппа Македонского, вспомнилось отчего-то Гурко к случаю из древней истории. После убийства солдат впал в многодневный запой — думая как он клялся выпить с горя да явиться с повинной — а протрезвев — узнал что его месть стоила жизни трем невинным людям.