Баловнев молчал. Он чувствовал, как на спине между лопатками собирается пот и крупными каплями стремительно падает вниз и пропадает где-то под ремнем брюк. Чувствовал, как норовисто подпрыгивает сердце и учащенно долбит в висках. И еще этот холод… Отвратительный, гадкий холод в желудке, собравший все его внутренности в одну горсть и стремительно их сжавший до размера крохотного кулачка.
Ему было очень страшно. Он был сейчас один на один с этим одичавшим от одиночества и старости мужиком. Один на один с его обидой за бывшего соседа и один на один с горечью по безвременно ушедшей дочери все того же соседа. С которым прожил долгие годы бок о бок и знал о нем буквально все. И не раз за жисть говорил под бутылку водки…
Жизнь Романа сейчас не стоила и трех копеек. Тех самых, что ходили в их государстве давным-давно, и существование которых он с трудом припоминал. Сейчас… Вот сейчас этот мужик нажмет на курок, и его – Романа Баловнева – не станет. Потом этот мужик не торопясь завернет Романа в старый холст, наверняка такой найдется среди его рухляди, и свезет его труп ночью на его же машине к какому-нибудь затянутому ряской пруду и утопит там. И полетят к чертовой матери все благие и не очень намерения Баловнева, растворятся в небытии так и не сбывшиеся его мечты и желания…
Роман невольно поморщился. То, о чем он сейчас думал, было неправильным, пошлым и противным. Он не должен!.. Не может умереть прямо сейчас из-за чьих-то глупых подозрений, обвинений и предположений! Он ничего такого не совершал, чтобы умереть от руки этого нечесаного мужика.
– Гмм-мм… – прокашлялся Баловнев, прочищая горло, сунул руки под мышки, чтобы не особо было заметно, как они у него дрожат, и проговорил: – Уверяю вас, вы ошибаетесь.
– Рассказывай! – Мужик вскинул ружье на изготовку. – Деньги!!! Твои проклятые деньги купили тебе свободу!!! Сидел бы ты уже!.. Как миленький срок мотал бы, кабы не твои паршивые деньги!.. И убил бы я тебя! Как пить дать убил бы, если бы… – Он снова каким-то ухарским неуловимым движением спрятал ружье себе за спину, ухватился за голову и проговорил с неподдельной болью: – Если бы Виталька тебя не простил!!!
– Как это?! – Роман только-только начал двигаться в сторону длинного коридора, устланного домоткаными половиками, чтобы удрать от этого психопата как можно быстрее и дальше, но ему пришлось остановиться снова. – Как простил?! Что значит, простил, если он звонил мне накануне гибели моей жены?! Это он убил ее!!! Что значит, простил??? Еще вопрос, простил ли я его?! Простил ли и не захочу ли обратиться в милицию!!!
Мужик ему не поверил.
Оторвав от своей кудлатой головы заскорузлые ладони, он нахмурился и несколько раз смерил Баловнева с головы до ног. Потом вдруг выпрямил спину, оперся руками о колени и, по-птичьи склонив голову к плечу, ехидно поинтересовался:
– Это откудава же Виталька мог тебе позвонить, мне интересно?!
– Уж не знаю! Но звонил мне ночью домой. И угрожал, между прочим!!! – Баловнев распалялся все сильнее, налицо были какие-то несоответствия, они тревожили его и сбивали с толку, оттого он и злился. – Он звонил и угрожал! И потом он привез мою Настю ко мне в ресторан под видом таксиста и поднял ее на воздух вместе с машиной! И тут же позвонил мне по ее мобильному и… говорил что-то гадкое… Я не помню точно, был в шоке!..
Роман, живо все вспомнив, тут же отвернулся к окну. Переживать снова и снова момент гибели Насти было ему очень тяжело. А еще несноснее было показывать этому постороннему человеку ту боль, что продолжала терзать его день за днем.
– Ты это… а ну погодь!!! – взревел вдруг мужик, слышно было, как он поднялся с дивана и ушел из комнаты.
Баловнев проводил взглядом его острые лопатки, вернулся на прежнюю позицию и снова облокотился о подоконник. В соседней с этой комнатой, по всей видимости, в кухне, что-то происходило. Грохотень там стояла несусветная. Что-то звенело, падало и даже, кажется, разбивалось. Хозяин без конца матерился и пропадал там довольно долго. Наконец он вошел в комнату, крепко прижимая к себе обеими руками полбутылки водки, два граненых стакана, обгрызенную буханку хлеба, тарелку с огурцами и пучок зеленого лука. Все это он с шумным выдохом опрокинул на стол, еле успев подхватить покатившийся стакан. Без лишних разговоров залил в оба стакана граммов по сто пятьдесят водки. Двинул один в сторону Баловнева и приказал:
– Пей!
– Но я как бы… это… за рулем, – замялся тот, не зная, что и делать.
Пить в такую рань водку он не привык. Но, с другой стороны, отказывать мужику было опасно. Тот имел скверную привычку чуть что хвататься за ружье. Роман неуверенно взял стакан в руки, понюхал его и слегка сморщился.
– Пей, пей! – приободрил его хозяин с хмурой ухмылкой. – Девочку нашу помянем, ну и бабу твою заодно, коли ты не брешешь. Давай выпьем и поговорим по-трезвому…
По-трезвому не получилось. Приняв изрядную долю содержимого бутылки на старые дрожжи, мужик мгновенно охмелел, принялся плакать, жалеть своих несчастных соседей и то и дело бить себя кулаком в грудь, полный намерений отдать жизнь за оставшегося в живых Виталия Саввина.
Роман очень долго и безуспешно пытался добиться истины и понять, каким же все-таки образом простил его незнакомый ему Виталик. Ответы следовали один за другим все по большей части маловразумительные. Но одно Баловневу все же удалось уяснить.
Виталий Саввин никак не мог звонить ему ночью в то самое время, когда предположительно звонил ему.
В то время он все еще жил в этом бараке на этой улице. А улица эта знаменита тем, что не имеет ни одной телефонной точки, начиная от забора табачной фабрики и заканчивая торцом их дома, упирающегося в чахлую поросль березовой посадки. Так мало того, что телефонов не имела эта улица, здесь не брал так же и мобильный. Неуверенная зона приема была здесь, хоть убейся. Ни один усилитель ее не брал, эту самую зону, и победить не смог в ее непробиваемости.
Отлучался ли Витек когда-нибудь по ночам? Нет! Съехал недели две как, ну три от силы. А до того момента и с момента похорон они с ним пили горькую. Пили и спали прямо тут, в этой самой комнате, кто на полу, кто на диване. Очередность значения не имела. Кто был трезвее и в состоянии добраться до дивана, тот его и занимал.
Он бы и не уехал, Виталик-то, если бы не брат его. Порядочный человек! Очень порядочный и обеспеченный! Многого в жизни добился сам. Только вот с родней ему не повезло. Виталик со своими проблемами, да еще сын от родной сестры. Вечно у того были с ними проблемы…
Вот с новой квартиры Виталик мог звонить. Братан ему телефон там установил. Но если и звонил, то недавно. А отсюда… Не-ет, отсюда не мог…
А теперь что касается мести…
Виталик не тем был человеком, чтобы мстить. Да и на какие, извините, шиши он стал бы мстить?! Да еще машину взрывать! Да не просто так, а с дистанционным управлением!.. Нашел Джеймса Бонда! Он бы скорее с кулаками на обидчика полез, нежели стал исподтишка взрывать кого-то. Тем более ни в чем не повинную женщину!..
– Кто же тогда это был?! – опешил Баловнев и одним глотком допил водку, которую успел согреть в своей руке. – Кому был нужен весь этот спектакль?!
– Кому-то был нужен, – выдал вдруг мужик, к этому моменту уже минут десять клюющий носом свои коленки. – Ищи, кому успел еще насолить.
– Да я вроде… – начал было Баловнев и тут же осекся.
Мужик вдруг поднял на него голову, и на Романа глянули совершенно трезвые карие глаза, обнаружившиеся в набрякших от водки и старости морщинах.
– Ты же широко по жизни шагаешь, парень, – проговорил он заплетающимся языком. – Мог кого и не углядеть. Посиди в своем дому-то большом да покумекай, обо что и где ты споткнуться мог…
Проговорил и тут же отключился, словно последние слова вытянули из него разом все силы. Баловнев еще какое-то время постоял над ним, вслушиваясь в его дыхание и, найдя его вполне сносным, поняв, что его жизни не угрожает внезапный инсульт или сердечный приступ, поспешил убраться из этого дома.
Он сел в машину и медленно двинулся по улице Луговой. Все те же безлюдные дворы, ошалевшие от жары куры, и все та же пыль по колено.
Тоска!..
На какое-то мгновение он попытался представить себе молоденькую симпатичную девушку, выросшую среди этого запустения, и не смог. Как не смог представить ее умирающей здесь.
Серое небо, глядящееся в серое от пыли окно. Худосочные ветки березок, с печальным стоном скребущиеся о ржавую оцинковку подоконника. Унылый дождь, оставляющий на грязном стекле разводы… И так день за днем, день за днем в этой серости, убогости, нищете и боли.
Тоска!..
Колеса машины вдруг резво зацепились за асфальтовое покрытие. Проспект! Улица Луговая закончилась, и мысли Баловнева тут же приняли несколько иное направление.
Виталик, стало быть, его простил…
Кому же тогда понадобилось трясти перед его носом этим давно забытым скелетом?! Кому понадобилось извлекать на свет божий труп из шкафа и пугать его ночами?! А потом еще убивать Настю таким ужасным способом…
Так-так-так!..
А ведь мужик не так уж был и не прав. Почему ему, Роману, сразу в голову не пришла мысль о том, что сотворить подобное преступление по силам разве что профессионалу, если не террористической группировке. Откуда, спрашивается, подобные прибамбасы с дистанционным управлением у законченного пьяницы? У него телефон-то появился три недели назад, откуда взяться всему другому, включая хорошие деньги. Ответ был однозначен: неоткуда.
Но кто-то же ему, Роману, звонил! И этот «кто-то» организовал убийство его Насти таким изуверским способом. Кто?! Кому это по силам?!
А ведь… А ведь у Саввина, кажется, есть брат. И этот брат, по словам мужика, человек достойный и состоятельный. Почему бы ему не начать мстить за погибшую племянницу.
Брат Саввина!!! Вот кого следует разыскать! Разыскать и припереть к стенке неопровержимыми уликами. Ну, если и не уликами, то мотивами. Они, как говорится, налицо. А помочь ему в этом сможет добрый алчный малый Ваня, любящий делиться сведениями за весьма скромное вознаграждение.
Возвращаясь в свой офис, Баловнев представления не имел, какая беда свалилась нынешним утром на бедного Ваню. Узнай он об этом, не стал бы уповать ни на его осведомленность, ни на его алчность. А просто-напросто… сбежал бы…
Глава 14
Утро выдалось прекрасным. Немного, правда, портил настроение шум за дверью комнаты. Это снова скандалила жена младшего лейтенанта Скворцова – Шурочка. Скверная баба! Скверная и вечно плохо одетая. Может, потому и злая? Может быть…
Иван немного поворочался на разложенном диване, стараясь устроиться удобнее. Обе подушки он взбил, еще когда Шура только-только начала скандал из-за залитой кем-то газовой плиты. Одеяло поправил, когда с плиты та перекинулась на вечно загаженный сортир. Потом Иван вставал, плотнее запахивая шторы на окне. Снова лег, закрыл глаза и попытался сосредоточиться на планах дня грядущего.
Планов у него на сегодня было множество, все без исключения выкрашены во все цвета спектра, потому и требовали его сосредоточенного внимания. А Шура, между тем, орала все громче и громче. И теперь вой ее сместился от двери кухни, что находилась в паре метров от его комнаты, прямо под его замочную скважину.
Вот стерва! И чего орет?! Не повезло Скворцову, посочувствовал Иван, вспоминая тихоню лейтеху с вечно меланхоличной улыбочкой на приятном смуглом лице. И где только таких жен себе находят? У него такой уж точно не будет. У него будет другая женщина. Пока он не знал – какая именно. Но в одном он был уверен абсолютно точно: его женщина будет красивой, стройной, с милым, отзывчивым нравом. И уж, конечно, она не станет браниться из-за того, что он залил ей газовую плиту кофе, потому что… Да потому что он к этой газовой плите и не подойдет никогда! Иван довольно улыбнулся в подушку. Кофе ему будет подавать все она же – его женщина. По утрам. В короткой прозрачной сорочке, надетой прямо на голое прекрасное тело. Со спутанными после сна волосами и сонной еще улыбкой, блуждающей на пухлых сексуальных губах. Она подаст ему кофе, приляжет рядом и станет наблюдать за тем, как он завтракает. А потом он обнимет ее и…
– Ванька! – взвизгнула вдруг под дверью Шура и саданула в дверь кулаком. – Ответь, кто опять в сортире нагадил?!
Ну не дура?!
Если он следователь убойного отдела, значит, все должен знать. Так, что ли? Вот делать ему больше нечего, как засады устраивать в общественных туалетах.
Дура баба! Бедный, бедный, бедный Скворцов.
Иван тяжело вздохнул и перевернулся на другой бок.
Видения прекрасной темноволосой (она должна быть непременно темноволосой) женщины снова вернулись.
Правда, ненадолго.
В тот самый момент, когда она должна была провожать его на службу, переступая у порога их дома(!) босыми ступнями с крохотными аккуратно накрашенными ноготками, Шура вновь забарабанила в его хлипкую общежитскую дверь.
Делать было нечего, пришлось идти на контакт, иначе эта сволочная женщина никогда от него не отстанет. Иван выбрался из-под одеяла и, как был в одних трусах, двинулся к двери.
– Ну чего тебе?! – Он недобро уставился на Шуру. – Ты же знаешь, что у меня ночное дежурство было! Чего орешь на весь коридор? Тут же люди, дети…
Шура потрясенно молчала, в упор глядя ниже резинки его трусов.
Иван вспыхнул. Возбуждение, вызванное его мечтаниями, было весьма очевидным. Надо же, как он необдуманно поторопился открыть дверь соседке. Одеться не мешало бы. Сейчас еще чего доброго заорет на весь коридор, с чего это Ванька открыл ей в таком вот приподнятом состоянии.
Но Шура, на удивление, не заорала. Она вдруг шагнула вперед, тесня его в комнату. Не забыв, правда, быстро осмотреть безлюдное пространство длинного коридора их общежития. Вошла, быстро захлопнула за собой дверь и тут же привалилась к ней спиной.
– Вань… – выдохнула она как-то по-особенному, совсем не своим, каким-то чужим, не скандальным голосом. – Какой ты!!!
– Какой?
Иван тут же прикрылся занавеской, разделяющей его комнату на две части: на спальню и кухню размером с его письменный стол в рабочем кабинете. Занавеска приоткрыла его разобранный диван с взбитыми подушками и расправленным одеялом.
– Спишь, что ли? Один?! – Шура выразительно глянула в сторону его дивана, перевела взгляд на Ивана и снова придирчиво оглядела его всего. – Ванька, а чего ты не женишься, а? Я поначалу подозревала тебя… ну, думала, что ты не состоятелен, как мужчина, и все такое… А ты, оказывается…
– Шура, ты чего хотела-то? – Иван начинал сердиться.
Ситуация была весьма пикантной. Случись в этот момент вернуться со службы Скворцову, и намекни ему кто, что Шура только что вломилась в комнату Ивана…
Одним словом, представить последствия этой ситуации было сложно, тем более что с табельным оружием Скворцов редко когда расставался. Даже по их общей кухне выгуливал в форме и с пистолетом.
– Я?.. – Шура облизнула губы и вдруг, о господи, начала расстегивать на себе халат.
Ткань почти вытерлась от частых стирок и издавала оглушительный треск, когда Шура начала с судорожной поспешностью выдергивать застревающие пуговицы из петель. Халат распахнулся, открывая Ивану молодое упругое тело соседки по коридору.
Ничего, кроме крохотных трусиков, на Шуре не было. Только крохотный белоснежный треугольник ткани, ярко контрастирующий с ее загорелой до цыганской смуглости кожей. А тут она еще выдернула из волос заколку. Темные волосы, цвета которых он прежде никогда не замечал, упали на ее голые плечи тяжело с непонятным завораживающим шелестом. И губы… Черт! Губы у Шуры оказались точь-в-точь такими же, как у женщины его мечты. Пухлые, мягкие, зовущие…
И он сдался.
Он просто не сумел противостоять ей.
Видит бог, он пытался. И занавеску, разделяющую их сейчас щитом, не отпускал, когда Шура потянула ее на себя. И отступал так долго, насколько это вообще было возможно. Отступал до тех самых пор, пока не уперся икрами в низкий край своего дивана. Уперся и качнулся назад. И, конечно же, не удержавшись, упал на него.