– Во сколько вы вернулись из Сортавалы? – продолжал допрос опер.
– Около двух, точно не помню, сразу перед вами, Марина Ивановна отпускает меня обычно только на половину дня.
– А вы к Алинке с утречка. Ну правильно. Вечером-то у нее самая работа: на клиента больше пятнадцати минут не тратит, а таксы не снижает, – хмыкнул Сидоров. – А возвращались вы по шоссе мимо стройки?
– Нет, ехал вдоль озера.
– И это означает, что Шипова вы не видали. И не убивали, – опер смотрел, как Файруз зажигает уже третью сигарету. – Ладненько, пусть так пока будет. Теперь поговорим о вчерашнем утре: вы были дома, к девочкам не таскались…
– Я все уже рассказал следователю.
– Все ли?
– Абсолютно. По этому делу мне ничего не известно.
– Зато, представьте, нам сегодня кое-что новенькое известно стало, уважаемый, согласно результатам дактилоскопической экспертизы, в гостиной вы основательно наследили. А значит, вы там были.
– Разве я это отрицаю? – Файруз пожал плечами.
– Не отрицаете, но и не рассказываете всей правды, вот что мне кажется.
– А что я должен рассказать? Утром Марина Ивановна жаловалась на сырость в доме. После завтрака я растопил камин в зале. Потом с этой же целью пошел в гостиную.
– Гражданку Даро вы там видели?
– Да, но она пришла чуть позже меня.
– А свидетели утверждают, что вы вышли из музыкального зала сразу следом за ней.
Файруз уже в который раз тяжело взглянул на Новлянского.
– Я задержался: по дороге зашел вот сюда, в кабинет.
– За бумагой для растопки? – тихо осведомился Кравченко.
– Нет. Мне нужно было сделать один деловой звонок. К сожалению, я не дозвонился, линия была занята.
– А как же тогда получилось, что потерпевшая пришла в гостиную позже вас, если вы еще звонили куда-то? – настаивал Сидоров.
– Не знаю. Может, Майя зашла еще куда-нибудь? В конце концов, там туалет направо по коридору! – секретарь начинал опять волноваться. – Я говорю правду: я возился с камином, пришла Майя Тихоновна, включила телевизор. И я покинул комнату.
– Вы вернулись в музыкальный зал?
– Сразу же! Я думал, Марина Ивановна сядет к роялю – это большой подарок, я не хотел пропустить. Да я отсутствовал всего минут семь-десять!
Кравченко и Мещерский многозначительно переглянулись.
– В коридоре или в дверях зала вы ни с кем не столкнулись? – спросил Кравченко.
– Нет.
– И не заметили, что кто-то выходил из зала?
– Я заметил только, как в зал вошли вы, Вадим, – Файруз выдавил из себя некое подобие кривой усмешки. – А вы не заметили никого в коридоре?
– Сейчас вопросы задают тебе, – сказал Новлянский и прислушался тревожно: за дверью начинался какой-то непонятный шум. – Отвечай, не то сотрудник милиции подумает, что мы что-то скрываем.
Агахан встал. Они с «яппи» были одного роста. И теперь, когда иранец так волновался, было заметно, насколько он старше Новлянского, несмотря на всю свою внешнюю моложавость.
– Я никогда ничего не скрывал ни от властей, ни от вас, – сказал он. – И то, что я из семьи зартошти, тоже. Прежде это значения не имело.
– Это стало иметь значение после того, как Андрея убили таким варварским способом, – отрезал Пит.
– Я его не убивал. И ты это знаешь, – голос Файруза дрожал.
– Я этого не знаю.
Секретарь опустил голову так низко, словно ему было нестерпимо смотреть в глаза этому наглому юнцу.
– Значит, вы арестуете меня по подозрению в убийстве? Меня? – Он нашарил в кармане пачку сигарет, сжал ее в кулаке, сигареты сломались. – Вы думаете, всего этого бреда уже достаточно, чтобы обвинить меня в том, чего я не делал?
Так и осталось неизвестным, что бы ответил Сидоров или кто-то другой на эту вопросительную мольбу, потому что в дверь вдруг забарабанили кулаком, а потом Пита буквально отшвырнуло в сторону, дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла растрепанная, задыхающаяся от ярости Алиса. Зверев и Корсаков пытались ее удержать, но она с неожиданной для своей хрупкости силой отпихнула их от себя и выпалила прямо в лицо опешившему от неожиданности брату:
– Прекрати ломать комедию! Он же ни в чем не виноват! Оставь его в покое, дурак несчастный!
Глава 30
Опять семейные тайны
– Алиса, немедленно уйди, – прошипел Новлянский. – У нас серьезный разговор.
– Уйти? Ну уж нет! – Она быстро пересекла комнату и встала за спинку кресла Файруза. – Ты что это вытворяешь? Теперь все на него свалить задумал? На него, да? И то, что он парс, даже сумел приплести?
– Димка, уведи ее отсюда! – крикнул Петр. – Она пьяна!
Корсаков попытался было удержать Новлянскую, но она снова яростно отпихнула его:
– Ты-то что еще?! Сам же первый орал, что тут одна сплошная ложь, а теперь… Оставь меня в покое!
– Алиса, но ведь тут посторонние, возьми себя в руки. Мы же не знаем, это может быть гораздо серьезнее, чем нам кажется… Ведь можно только повредить. – Корсаков пытался ее урезонить. – Семье повредить…
– Семье?! Чем еще можно повредить нашей обожаемой семейке? – выкрикнула Алиса. – Отойди от меня! И ты такой же, как они. Вам человека продать ничего не стоит. Да! Продать, в тюрьму запихнуть, со свету сжить – лишь бы только с глаз долой, лишь бы в семье все оставалось шито-крыто, лишь бы только не всплыли шашни этой шлюхи и…
– Заткнись! – Пит шагнул к сестре и отвесил ей звонкую оплеуху.
– Убери руки! – Зверев схватил его за свитер и отшвырнул прочь. – Не смей к ней прикасаться!
Кравченко во время всей это баталии не двинулся с места. Краем глаза он видел, что так же выжидательно вели себя и Мещерский с иранцем. Сидоров наблюдал за домочадцами Зверевой тоже молча и с заметным любопытством.
– Оставьте Агахана в покое! – выпалила Алиса, задыхаясь. – Это просто скотство вот так его подставлять!
Кравченко отметил одну странную деталь: Новлянская, не так давно недвусмысленно доносившая ему на Корсакова, обвиняя его в убийстве, теперь пламенно и зло защищала от точно таких же подозрений секретаря. И Кравченко никак не мог отделаться от мысли, что весь этот ее «благородный эмоциональный порыв» – не что иное, как очередная ложь, явно преследующая какую-то определенную цель – цель, очень важную для Алисы.
– Нашли на кого спихнуть, да? Обрадовались? – Она оглядела собравшихся. – А ты? – она обернулась к брату. – Ты всегда ЕЙ служил как собака, как шавка: она свистнет, и ты уже мчишься на задних лапках: чего изволите, госпожа? И в этом тоже услужить не терпится, да? В этой чертовой комедии? Думаешь, я не слыхала, как вы вчера с ней сговаривались, как еще похитрее облапошить тут всех? Как ты ей сказал про колодец и про то, что семья не пострадает, если они убедятся, что это сделал парс!!!
– Замолчи, дура! – взвизгнул Новлянский. – Что ты городишь?
Тут Сидоров встал с кресла. Молча подошел к нему и буквально выволок его за дверь. В комнате никто не проронил ни звука: все напряженно ждали.
– Такой разговор у тебя был со Зверевой? – Сидоров прижал Петра к стене. – Ну, быстро?
– Вы… вы меня задушите…
– Ну?!
– Б-был. Раз я сказал вам, я не мог сначала не поставить ее в известность!
– Ты был на месте убийства Шипова? Ну?! В то утро был?! Это ты тащил тело к колодцу?! Ты хотел инсценировать?
– Я его не убивал!
– Я спрашиваю: ты тащил тело к колодцу?!
– Нет! Я клянусь вам… чем хотите, матерью клянусь – я этого не делал! Я правду сказал! Я никуда его не тащил, не видел даже, я не был там! Мы с ним расстались в саду, я не лгу! Он был жив, когда мы расстались!!
Сидоров несколько секунд смотрел на него, затем отпустил, снова затолкал в комнату. А там Алиса словно ожидала их возвращения:
– Ну что, насекретничались? – прошипела она. – Все узнали? Дураки! Разве он скажет правду? Разве вообще кто-нибудь в этом доме скажет правду хоть раз? Нет, все будут только лгать, только спихивать на тех, кому оправдаться труднее всего, лишь бы… лишь бы ОНА осталась в стороне! Ее-то не посмели побеспокоить!
– Алиса Станиславовна, что вы хотите всем этим сказать? – грозно и тихо осведомился опер. – Вы кого-то конкретно обвиняете?
– А ты догадайся, мент, кого я обвиняю! Что же вы все за столько дней не догадались, когда это же на ладони… у вас под носом все творится! – Алиса презрительно сверкнула глазами в его сторону: – Что ты смотришь на меня как баран на новые ворота? Обрадовались! Раскрыли дело, да? Ну берите его, берите эту «шестерку», – она схватила Файруза за плечо. – Забирайте его, ну? Если вам все равно, кого схватить, лишь бы закрыть дело!
– Никто не собирается закрывать этого дела, Алиса Станиславовна. Идет следствие.
– Никто? А почему тогда вы ЕЕ ни о чем не спрашиваете? Где она вообще, вы поинтересовались? Мы все тут – вот мы, а ОНА? С кем она и что они там вытворяют?
– Замолчи, – Новлянский стиснул кулаки. – Скажешь еще слово – пожалеешь, Алиска, ой как пожалеешь. Не смей перетряхивать белье при этих…
Тут и Зверев шагнул к девушке, в глазах его металась тревога.
– Алиса, остановись, прошу тебя. Подумай о последствиях!
– Плевала я на последствия, Гришенька. Что вы мне рот затыкаете? Я, может, показания хочу дать, а вон этот парень пусть послушает, может, что и просочится в его тупую ментовскую башку! Вы же все тут прекрасно знаете, кто убил, и сказать уже были готовы. Но стоило ЕЙ только цыкнуть на вас, и вы как шавки хвост поджали. До каких пор она будет вами командовать?! До каких пор будет всем тут распоряжаться? В угоду ей вы даже готовы покрыть того, кто ЭТО СОТВОРИЛ, и при этом оболгать человека, который ничего, кроме добра, нашей семье не сделал! Лишь бы только ее ничто не коснулось. Ее не втянули в грязную историю. Кого я обвиняю, вы спрашиваете? А того, кто вам и без меня хорошо известен, того, кто всегда люто ненавидел своего брата, кто приволок сюда пистолет – для него же и приволок, да вот что-то не удалось вдруг! Который вдруг сразу после всего стал ей так дорог, так незаменим! Видит бог, я не про кастрата сейчас, черт с ним – один придурок прибил второго, ну и воздух стал чище, но вы, мои дорогие… Вы же сами сначала радовались этой смерти! Что я, не замечала, что ли? Но стоило ей сказать: нет, не трогайте его, он мой, и вы все пошли на попятный. Закрыли рты. Нет, даже не закрыли, хуже – стали лгать, лгать, лгать, лишь бы только сделать по ее, как она велела. Лишь бы ОНА вами довольна была! Да вы что, ослепли, что ли? Не видите, что ей только того и надо – мучить нас вот так?! Чем нам хуже, больнее, страшнее – тем для нее приятнее. Она же кайф во всем этом ловит, извращенка чертова! А ты-то что молчишь? – она обернулась к Корсакову. – Ведь ты, Димочка, об этом больше всех тут знаешь! Про все ее художества рассказать можешь. Не хочешь поделиться вон с ними? Не хочешь дать показания? Ну тогда… тогда я сама, – Алиса метнулась к двери. Новлянский с перекошенным лицом бросился следом, за ними – Сидоров и остальные. Кравченко и Мещерский замыкали эту взвинченную процессию. У дверей спальни Зверевой Алиса остановилась и ударила в дверь каблуком.
– Нет уж, вы ее сначала спросите. Посмотрите ей в глаза и спросите ее…
– Да о чем спросить-то? – крикнул вдруг Зверев. – Ты совсем ошалела, что ли?
– Спросите, нравится ли ей и насколько то, что он убил своего брата и Майку ради того, чтобы спать с ней! А потом спросите его: по вкусу ли ему эта первая брачная ночь!
Алиса снова саданула в дверь ногой и едва не потеряла равновесия – дверь открылась. В дверном проеме появился Шипов все в том же синем халате, стянутом поясом на бедрах. За его спиной – смятая постель. Марина Ивановна натягивает на себя простыню: голые плечи, полная голая нога, лицо, искаженное гневом, и взгляд – Кравченко надолго запомнил его: затуманенный и вместе с тем блестящий, отстраненный и одновременно пристальный. Так иногда смотрит тигрица из клетки, и ты не знаешь – то ли она отвернется лениво, то ли прыгнет к самым прутьям, пытаясь достать тебя когтистой лапой.
– Алиса, девочка, у тебя настоящая истерика, – ее голос чуть дребезжал. Слова щелкали друг о друга, как костяшки на счетах. – Ты что так кричишь?
Вместо ответа Алиса подскочила к Шипову и вдруг с силой рванула на нем халат.
– Что я кричу? А вот что! Вы лучше на это полюбуйтесь! Что, Егор, понравилось тебе это? Понравилось, скажи, здорово было, возбудило тебя? Стоило ради такого вот скотства их убивать?
Шипов схватил ее за руки, но она не отпускала халат, ткань треснула. Он рванулся, но она вцепилась в халат намертво – в образовавшуюся прореху мелькнуло голое тело, а потом…
Сидоров молча разнял их. За воротник сдернул халат с Шипова, обнажив его до пояса, и они увидели, что плечи и спина того покрыты синюшно-багровыми полосами. Это были следы от ударов.
И тут их оглушил крик Зверевой:
– Убирайтесь вон! Вон, я сказала! Это мой дом, здесь я хозяйка! И никто не смеет со мной разговаривать таким тоном! А вы, – это адресовалось Сидорову, – вы, кажется, забыли, где вы находитесь и с кем. Вы не услышите от меня ни единого слова без моего адвоката!
– А я не планировал на сегодня с вами беседы, Марина Ивановна, – холодно отрезал опер и взял Шипова за руку. – Идем-ка, малый. Штаны твои где? Не забудь только «молнию» застегнуть.
Глава 31
Извращение
Уже в холле Кравченко услышал, как Зверев прошептал-простонал, словно бы про себя, но так, что это, однако, стало достоянием всех:
– Боже, такой дом был, такой счастливый дом, такая семья. И все пошло прахом. Все рухнуло. Все!
– Судьба, – откликнулся Корсаков. – Хоть нам и непонятны ее пути, но это судьба.
– Бардак, – отчеканил Сидоров.
Они стояли в холле: три группы людей, а между ними – словно пропасть: семья – Новлянские (Алиса хмуро уставилась в пол), Зверев, Корсаков и Файруз, чужие – Кравченко, Мещерский и опер и отверженный и ужасно одинокий Егор Шипов, теперь, видимо, окончательно перешедший в разряд неприкасаемых.
– Ступай наверх, – приказал ему Сидоров. – Посиди и подумай, если тебе есть над чем подумать. – Он хмуро обвел взглядом семью. – Ну? И кто мне что-нибудь объяснит?
Кравченко увидел, как Сидоров сверлит взглядом Корсакова. Тот побледнел, потом покраснел, меняя цвет, как хамелеон. «Ишь ты, любовничек мировой знаменитости. Самого интересного о своих отношениях с этой женщиной ты, оказывается, и не сказал. Но нет, и Корсакова сейчас не стоит долбать. Сидоров на него явно плохо действует. А попросту говоря – любовничек трусит перед опером. А с трусами о таких делах лучше не разговаривать».
Пит? Кравченко покосился на Новлянского. О, этот сейчас прямо рвет и мечет: ишь как ноздри раздуваются от бешенства. Неужели действительно он настолько переживает за свою приемную мать? Или это тонкий расчет?
Файруз? Этот, кажется, после «зартошти» еще не оклемался, да и…
– Я бы хотел с вами поговорить, – голос Зверева звучал преувеличенно спокойно. – Вы, трое, пройдемте со мной.
– Мы поднимемся на террасу, – сказал Мещерский.
Проходя мимо комнаты Шипова, они увидели через открытую дверь, что он, сгорбившись, сидит на постели. Порванный халат валяется на полу.
«Алиска при всех обвинила его в убийстве, – думал Мещерский. – Высказала вслух то, что час назад мы обсуждали с Вадькой. Пистолет еще приплела. Он всегда ненавидел своего брата. Он, не дрогнув, застрелил свою собственную собаку, он любит фашиста Муссолини… Неужели это все-таки он? Тот, против которого так все здесь обернулось?»
На террасе в окно лились потоки солнечного света. Зверев резко задернул штору.
– Я просил бы, чтобы то, чему вы, молодые люди, только что стали свидетелями, никогда не вышло за пределы этих стен, – голос его звучал умоляюще-скорбно. – К убийствам это не имеет ни малейшего отношения, я уверен. То, что натворила эта сумасшедшая девчонка, – ужасно. Моя сестра… словом, вы все превратно поняли. Марина совсем не такая… Она… конечно, у всех людей имеются свои слабости, причуды, особенно это касается сексуальной сферы – ну кто, скажите, не без греха? К тому же возраст дает себя знать: она так тяжело расстается со своим прошлым, со своим великим прошлым… Моя сестра – огромный талант, неординарная личность, а гении вообще сотканы из парадоксов. Ну и нужна бывает разрядка, эмоциональный чувственный порыв… Ее творчество, ее дарование…