– Слушай, а может, посвятить Витьку во всю эту карусель? – словно на ее мысли откликнулся Кравченко. – Ну, я базу имею в виду.
– Может, рассказать ему все? – подхватила Катя.
– А что все ты ему расскажешь? Что конкретно? – спросил Мещерский.
– Ну, про шимпанзе, про извлечение мозга, про те черепа…
Сергей прикрыл глаза рукой.
– Это все частности, Катюша.
– Ничего себе частности!
– Это все штрихи, наброски, я бы сказал – отдельные весьма эффективные детали все в той же драме, что развертывается перед нами и перед ними, – он не закончил, указав глазами на потолок к погашенной люстре. Кого вот только имел в виду? Богов? Духов? Ангелов?
– Сережка мистически настроен сегодня. Бывает. Со свежего воздуха-то, – изрек Кравченко. Отложил книгу. Поднялся. – Все, нами услышанное, конечно, весьма бредово и занимательно, но…
Катя ждала, что он закончит фразу, но Кравченко умолк так же, как и его приятель.
«Конечно, они не верят, – горько думала она. – И я бы не верила, если бы это не Никита сказал».
– Завтра я работаю в музее. Балашова специально придет, чтобы мы с ней разобрали материалы по Олдовайским находкам, – сообщил вдруг Мещерский. – Не желаете присоединиться?
– Я пойду! Я обязательно пойду с тобой! – обрадовалась Катя и тут же осеклась: «А вдруг Кораблина позвонит? Действительно, хоть разорвись. Словно кляча у двух стогов сена».
– Я с утра в офис наведаюсь, кое-что посмотреть надо, проверить, – лениво молвил Кравченко. – А то Чучело нагрянет с курорта и будет мальчикам моим абернахт. Но после обеда я свободен. А впрочем, не очень-то рассчитывай на девчонку и этого сопляка на мотоцикле. Сергеев что на все это говорит, а?
– Он ничего не говорит. Он бомжем занят, который признался в убийстве Стасика, хотя и не верит в его виновность. Ни вот настолечко не верит.
– Сергеев молоток. – Кравченко, давний приятель начальника Каменского розыска, не скупился на неуклюжие комплименты. – Так вот, если уж он на этих братьев Жуковых рукой махнул, значит, ничего путного в них нет. Он чувствует. Интуиция, милая моя.
– Я тоже чувствую, – упрямо возразила Катя. – Но я… я смертельно хочу пойти завтра в музей, посмотреть все снова там. Мне любопытно. И – будь что будет, – она виновато взглянула на приятелей.
Те улыбнулись.
– В одном только твой Колосов бесспорно прав, – заметил Мещерский. – Есть во всех этих событиях некая удивительная симметрия. Аллегория времени, возраста. Начало и конец жизни, замкнутый круг: старость, детство. Старик Кронос, отсекающий своим серпом крылышки Амуру…
Кравченко хмыкнул.
– Этакая законченность, завершенность действия, – продолжил невозмутимо Мещерский. – А над всем этим…
– Что над всем этим? – поощрила его Катя. Она обожала, когда князя вело столь поэтично и туманно. Это навевало на нее и печаль, и иронию, и легкую зависть.
– Смерть, что кружит, кружит, точно вальс или волчок. Кто-то из писателей – не помню кто – говорил о коловращении жизни. Так тут – коловращение смерти. И ты не знаешь ни причины ее, ни истинной цели, ни грядущей жертвы – ничего.
– Так надо узнать! – Катя встала. – Для чего я все это вам рассказала? Я хочу, чтобы мы все вместе во всем разобрались.
Мещерский закрыл глаза. Кравченко отвернулся к окну. Но она все равно решила расценить их обидное молчание как знак согласия.
Глава 20 ДО ПОТОПА
На следующее утро Мещерский заехал за Катей, и они отправились в Музей антропологии, палеонтологии и первобытной культуры.
На этот раз вахтерша пропустила их беспрепятственно, и они, поднявшись по мраморной лестнице, попали прямо в выставочный зал. По пути в Колокольный переулок Катя чувствовала тревожную слабость. От прежнего безмятежного интереса, с которым она осматривала музей в первый раз, не осталось и следа. Ей начинало казаться, что во всем, что видели ее глаза, – во фресках, лепном карнизе, древних останках, – скрывается еще неузнанный ею, но грозный смысл.
Мещерский называл все это аллегорией времени, и Катя, едва только она вошла в музейный вестибюль, болезненно ощутила это Время – как гипертоник ощущает атмосферное давление. Точно она внезапно очутилась в лифте, что опускается все глубже и глубже. А запечатленная на расписных стенах охота на пещерного медведя, грубые лица людей, освещенные багровым пламенем, бросающийся на мастодонта саблезубый тигр-махайрод – все это лишь вехи этого длинного пути.
Отправив Мещерского за Балашовой, она надолго застыла у стенда с разбитыми черепами неандертальцев. Смотрела на окаменевшие осколки, вглядывалась в пустые провалы глазниц и ощущала словно дуновение сквозняка: ледяную струйку, покалывающую затылок. Хотелось съежиться, обнять себя за плечи, укрыть, защитить от чего-то неведомого, но надвигающегося неумолимо.
– День добрый, – раздался за ее спиной властный приятный голос.
Она обернулась и увидела Балашову и Мещерского. Хранительница музея приветствовала ее благосклонно-царственной улыбкой.
– Решили пожертвовать выходным и навестить нас? Рада, очень рада.
– Сережа просил помочь сделать кое-какие записи, – соврала Катя вежливо. – Я быстро пишу. Он, когда работает, иногда диктует мне.
– Все материалы я вам приготовила. Там в основном отчеты и рефераты. Думаю, в конспектировании дословном надобности не возникнет, но для общего представления они помогут. Но я вижу, вас заинтересовала эта часть нашей коллекции?
– Очень заинтересовала, – Катя дотронулась до прохладного пластика. – Странные какие повреждения… Это черепа неандертальцев?
– Нинель Григорьевна, я пойду почитаю в тишине. Катя, как посмотрит все здесь, присоединится ко мне, – перебил их Мещерский.
– Идите, голубчик, идите. Не волнуйтесь. Я ее провожу, – ответила Балашова и повернулась к Кате. – Да, это неандертальцы, или, как называет их один наш сотрудник, те люди, что были сотворены до потопа.
– Допотопные? Примитивные, да?
– Даже по сравнению с нами я бы не стала их так уничижать. – Балашова повела Катю вдоль стендов. – Псевдонаучная молва приписывает этой засохшей ветви человечества крайнюю примитивность, однако это всего лишь молва.
– Но я читала – они были каннибалами.
– Да, у нас есть экспонаты, подтвержающие это, – ответила Балашова с нескрываемой гордостью. – Немногие антропологические музеи мира могут похвастаться подобными свидетельствами.
– Значит, они были жестокими, кровожадными. Похожими на зверей?
– Не судите так строго. Наукой открыто несколько десятков стоянок неандертальского человека – в основном в пещерах. И лишь в единичных случаях в жилом слое тех незапамятных времен вместе с костями животных найдены и останки съеденных человеческих или неандертальских – как хотите – существ. Сейчас все больше специалистов склоняются к мысли, что каннибализм у неандертальцев был не нормой, а патологией.
– Патологией? – переспросила Катя.
– Мы тоже занимаемся этой проблемой. Патология поведения высших приматов весьма плохо изучена. А о патологии поведения древнейших предков человека мы вообще практически ничего не знаем. Это неизвестная земля за океаном сомнений.
Тут Катя хотела было задать вопрос о базе и шимпанзе, но отчего-то не решилась, а вместо этого спросила:
– Но неандертальцы извлекали мозг из своих убитых сородичей и поедали его. Пусть это патология, но ей было подвержено целое племя, жившее там, откуда, например, взяты вот эти останки. Разве нет? Разве не свидетельство эти вот черепа той древней, дикой жестокости? Или наши предки, подобно животным, еще не знали никаких моральных запретов, никаких понятий о добре и зле?
Балашова подвела Катю к бархатной банкетке, приглашая сесть.
– Мы, дорогая моя, смотрим на мир так, как диктует нам время, в котором мы живем, – молвила она спокойно. – Во времена неандертальцев – простите мой дурной каламбур – было совершенно иное время. Иными, я думаю, были и Зло, и Добро. Но они были – вот в чем дело.
– Но ведь это наши предки. Что-то общее в нас должно быть. Мы же от них произошли, – настаивала Катя.
– Ну это, впрочем, спорно. Вопросы происхождения… Кто был Авель, кто Каин, кто Адам… Нет никакой ясности в этой загадочной материи. Но вы правы – общее у нас есть.
– И что же это?
– Боль, смех, голод, слезы, влечения, красота, привязанности, надежда.
Катя молчала. Она не знала, в какое из этих понятий, якобы присущих ископаемым людям, ей труднее всего поверить.
Наконец она спросила:
– Неужели неандертальцы понимали и ценили красоту?
Балашова усмехнулась:
– В некоторых их погребениях обнаружена цветочная пыльца. Они клали умершему собрату цветы. Что заставляло их так поступать? Только ли скорбь?
– А привязанности?
– В пещере Шанидар в Иране открыто погребение неандертальца-калеки. Он прожил, по их меркам, долгую жизнь и умер в преклонном возрасте. И все это время о нем, существе, терзаемом артритом, существе с отсохшей рукой, который никакой реальной пользы не мог уже принести племени, а был всего лишь лишним ртом, сородичи бережно и трогательно заботились.
– Значит, неандертальцы не убивали стариков?
– Те, что жили в пещере Шанидар, – нет.
– А другие?
Балашова молчала.
– Собирали цветочки, заботились о больных и при этом поедом ели друг друга. Это они ведь камнями головы разбивали, да? – спросила Катя. – А затем лакомились мозгом… Как же все это в них могло сосуществовать?
– Сосуществовало. И это свидетельство того, как мало мы знаем о том, что «может быть» и что «есть на самом деле» как в человеке, так и его прародителях. Как и в нас с вами, Катюша, – Балашова улыбнулась. – В современном человеке разумном многое «может быть», такие сюрпризы, что… Да вы, наверное, и сами, как журналист, об этом задумывались, верно?
Катя кивнула.
– И все же, по-вашему, каннибализм неандертальцев – это патология их поведения. А как же тогда каннибализм людей? До сих пор существуют дикие племена, у которых людоедство – норма. И не только по причине голода. Даже в нашем мире есть те, кто это делает.
– Но разве для нас это тоже норма?
– Нет, конечно. Это все больные, психи…
– Патология поведения не всегда следствие психического заболевания, – возразила Балашова. – Корни ее не в больном мозге.
– А в чем?
Старая профессорша встала.
– Много людей – много мнений. Я свои могу изложить только в форме догадки, а это не слишком-то интересно. Если вы так интересуетесь этой темой, вам следовало бы побеседовать с одним нашим сотрудником – Олегом Званцевым. Он большое внимание уделяет изучению этого вопроса. Однако его сейчас в институте нет, и появится он не раньше ноября.
Тут Катя хотела было плавно перейти к теме базы, но Балашова взглянула на электронные часы на стене и сказала:
– Половина двенадцатого уже. Надо вниз спуститься. Ко мне сегодня старинная приятельница пожалует. По пути зайдет из поликлиники на Арбате. Извините, должна вас покинуть на время. Но сначала провожу вас.
Она довела Катю до дверей одного из кабинетов и направилась к лестнице. Мещерский сидел за столом, где громоздились картонные папки, альбомы, и листал пухлую подшивку отксерокопированных отчетов.
– Ну и как продвигается твоя работа? – осведомилась Катя, усаживаясь напротив. – Успехи есть?
Мещерский уныло покачал головой и процитировал «Сон в летнюю ночь»:
– Все это, Катенька, «плач муз, скорбящих о судьбе науки, скончавшейся в жестокой нищете». Кое-какие сведения мне для поездки сгодятся, остальное же… – он махнул рукой. – Мне не сведения, а гроши нужны.
Катя дотянулась до толстой книги, лежащей на столе.
– А это что такое? «Доисторический человек. Кембриджский путеводитель», – прочла она английский заголовок. – Ого, с картинками! Это справочник. – Бегло просмотрела раздел о неандертальцах. Ей хотелось увидеть: какие они все-таки были? Очень ли звероподобные и страшные? Оказалось, нет – немножко угловаты, крепко сбиты, короткошеи и низколобы, но – вполне люди.
– Удалось что-нибудь вытянуть из Балашовой? – спросил Мещерский, не отрываясь от подшивки. – О чем вы там беседовали?
– О моральном облике этих вот созданий.
– Ну и как?
– В этом институте, Сереженька, оказывается, изучают патологию.
Мещерский поднял голову.
– Да, патологию поведения высших приматов, – продолжила Катя. – И занимается этим вопросом некий Олег Званцев. Колосов упоминал его. Он сейчас на базе в Новоспасском.
– Очень интересно, – хмыкнул Мещерский. – Только совершенно непонятно.
– Непонятно. – Катя щелкнула замочком сумочки, достала две карамельки и угостила князя. – Но это все оттого, что мы полные профаны в естественных науках. Я еще в школе биологию прогуливала. А выходит – зря.
Мещерский работал до трех. Все это время Катя бродила по музею, потом тихонько сидела у окна и листала кембриджский справочник. Половину специальных терминов, переполнявших его, она так и не сумела перевести.
Перед уходом они зашли в кабинет Балашовой попрощаться. Та чаевничала в обществе сухой, прямой, как палка, коротко стриженной старушки, облаченной, несмотря на жару, в теплый шерстяной костюм. На столе перед ними среди чайных чашек, блюдечек и коробок конфет стояла фотография мужчины со скрипкой, уже виденная Катей прежде.
– Леонид был славный человек, Ниночка. Рыцарское сердце, – вещала старушка в костюме, касаясь фотографии. – Я, грешным делом, всегда завидовала вашему браку. Ну а что с ремонтом памятника? Виктор договорился?
– Договорился, – ответила Балашова. – Но там такие цены!
– «Новодевичка» – что же ты хочешь? А памятник ты ему сделала прекрасный. Леониду, бедняжке, он понравился бы. В нем есть этакая строгость, строгость и чувство достоинства. Он ни роскошью, ни оригинальностью не бьет в глаза, но его забыть невозможно.
– Вот краску надо купить. Цепь – там ведь вместо ограды цепь – подновить необходимо. И гранитные блоки надо заменить. Виктор все заказал. Фирма должна привезти, но мастеров надо нанимать на кладбище, а это… – Балашова увидела Мещерского и Катю. – А, вы уже освободились? Вот и хорошо. Милости просим к нашему шалашу.
Катя начала было отказываться, но Балашова и ее говорливая приятельница настояли на своем.
– Нинель Григорьевна, а кто это? – спросила Катя, указывая на фотографию. – Лицо очень знакомое.
– Это мой покойный муж, – ответила та.
– Это, дорогие мои, Леонид Олейников, – важно произнесла ее приятельница. – Да, да, великий Леонид Олейников.
– Скрипач? Господи, конечно! – Катя с изумлением смотрела на фото.
– Скрипач и дирижер, и муж Ниночки. Они, да будет вам известно, прожили четверть века и ни разу не поссорились. И того же, – старушка лукаво взглянула на Катю и Мещерского, – я желаю и вам.
Глава 21 АРЕНА
Поиски Константина Юзбашева начались сразу же после того, как Колосов вернулся в управление. Узнав, кто из его подчиненных на месте, он вызвал всех к себе, раздал по телефонному справочнику, поручив обзвонить все указанные там НИИ, профилирующие по биологии, зоологии и антропологии. Их было не так уж много. Сам же начал наводить справки об общежитиях. Однако звонок на Серебряную набережную ничего не прояснил. Заведующий, с которым после долгих препирательств наконец-то соединили начальника отдела убийств, сообщил, что Юзбашев съехал неделю назад, забрав все свои вещи.
– Он не сказал, куда направляется? – допытывался Никита.
– Я был в отпуске, ничего не знаю, – отвечал заведующий.
С великим трудом через УВД города Казани Колосов дозвонился и в Казанский университет, справляясь, не вернулся ли Юзбашев на прежнее место работы. Но на биофаке о нем давно ничего не слышали.
Пятница – короткий день. В пять вечера звонить куда-либо было уже бессмысленно. Поэтому утром в субботу, едва переступив порог своего кабинета, Колосов снова повис на телефоне. Проигнорировав предупреждение Званцева, он обзвонил и Московский зоопарк, и кафедру биофака МГУ, а затем принялся за цирки. В Новом администратор чуть было не обнадежил его – есть, мол, но оказалось, что просто перепутал фамилию. На Цветной бульвар Никита звонил с некоторым душевным трепетом: ну как нарвешься на самого Никулина? Однако и там начальнику отдела убийств помочь ничем не смогли.