– Ну да! Он же… Эх, да что там говорить! – Юзбашев стукнул кулаком по колену. – Что говорить мне с вами? Разве вы поймете?
– И Зоя Петровна – садистка? – тихо спросил Колосов. – Да?
Юзбашев не то вздохнул, не то всхлипнул.
– Так, значит, змей вам незнакомец принес? – спросил Никита.
– Да.
– Прямо вот так в коробке запакованных?
– Да!
– И на базе в Новоспасском вы с мая месяца не были?
– Да!
– И старуха вам жаловалась… А что за старуха?
– Калязина. Да вы у нее поинтересуйтесь!
– Она убита, Константин… Русланович.
Юзбашев замер, впившись в сыщиков взглядом.
– Серафима Павловна Калязина убита, – медленно повторил Колосов, – как раз в то утро, когда вы с ней вместе собирались идти на электричку девять двадцать. А вы и об этом впервые слышите?
В лице Юзбашева что-то менялось: черты вроде бы оставались прежними и вместе с тем словно ломались, осыпались, таяли. Никите вдруг пришла мысль, что это вот и называется – «терять лицо».
– Дайте мне воды, – прошептал этолог. – Пожалуйста.
Свидерко вздохнул, дотянулся до электрочайника, стоящего на сейфе, взболтнул его, поискал глазами стакан. Юзбашев пил жадными глотками. Руки его дрожали.
– Серафима Павловна убита? – прошептал он. – Как… как ее убили?
– Камнем размозжили голову, – ответил Колосов.
– Но я… я не знаю, – Юзбашев едва не выронил стакан. – Я не знаю, я…
– Не лги, дружок, – почти дружелюбно посоветовал Свидерко. – За ложь на том свете сковороды будешь лизать каленые. Веришь в тот свет-то?
– Не знаю, я не знаю…
– А я верю. А иногда тот свет на этом случается. Давай чистосердечно признавайся, да к следующим твоим делишкам перейдем. А то ночь хоть и длинная, но… Ну, Калязина у тебя третьей была. А ты нам лучше про первую расскажи. Увидишь – про первую всегда легче бывает.
Юзбашев побледнел как мертвец. Он смотрел на Свидерко, на Колосова, и во взгляде его, прежде злом и презрительном, теперь читалась отчаянная мольба.
– Я не убивал, – прошептал он. – Я не убивал! Не убивал! – Это был не вопль даже, а некий дикий и непристойный для мужчины вой. – Не убива-а-ал!!
– Возьмите себя в руки. Не время в истерику впадать. – Колосов подошел к нему и тряхнул за плечо. – Ложь не в ваших интересах, тем более такая неуклюжая. Отвечайте: были вы в ту ночь на базе? Ну, отвечайте же!
– Б-был.
– А в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое мая?
– Т-тоже. У Зои день рождения, я…
– Кражу змей вы совершили? Ну?
– Я.
– Ключи от серпентария у Родзевича похитили вы?
– Н-нет, вернее – да, я слепок… я все объясню…
– Когда? Когда вы сняли с ключа слепок? – Никита явно перевоплощался теперь в «следователя злого», в голосе его звенел металл. Свидерко одобрительно сопел за его спиной.
– В то утро… Я… дайте воды еще! – Юзбашев залпом осушил стакан, и его словно прорвало: – Мне деньги были нужны. Я не мог впроголодь, мне же надо работать! Мои исследования… Я должен быть спокоен за свой быт. Мой мозг мне необходим, понимаете? Мозг, не занятый мыслями о еде, о плате за жилье. Мне нужны деньги! Когда я поступил на работу в цирк, завхоз (он подтвердит, он должен это подтвердить!) намекнул: достанешь ценные экземпляры (я ему про змей рассказал) – внакладе не останешься. А они – змеи – на базе все равно передохнут. Месяцем раньше, месяцем позже. Я же видел, что они там с ними делают, я же работал там два года. И не смог больше, не смог, понимаете? Потому что всему же есть предел. Мы же люди все-таки! – Он задохнулся, потом продолжил уже тише: – Я к Зойке тайно мотался. Хороший она человечек, но… Ольгин против был. Он знал, что я могу все там разрушить, всю их лавочку мясную! И он выгнал меня как собаку. Потому-то я приезжал вечером. Там дыра в заборе, ну, я всегда через нее ходил.
В то утро я решил – пора. Мы действительно уговорились с Калязиной идти на электричку вместе. Она пошла вперед. Я с Зойкой попрощался, выскочил за ворота и побежал лесом по забору к дыре. Вернулся на базу к жилому сектору. Окно в комнате Родзевича было открыто. Я знал, где он ключи хранит, – сорок раз видел, как он их на гвоздик вешал за занавеской. Ну, мне повезло: Родзевич в душе мылся, а ключи на месте висели. У меня пластилин был готов, завхоз дал. Я сделал слепок – это легко, ерунда – и побежал назад к дыре мимо обезьянника. Там… ну, в общем, выбрался я с территории благополучно.
– Как вы на станцию шли? Каким путем?
– Я не пошел на станцию! Я все равно на электричку не успевал, зачем мне было туда? Я выбрался на шоссе, поймал попутку, грузовик. Меня до самой Кольцевой почти довез. Шофер – малый моих лет, татуировка у него на пальце. Он лес в Москву перегонял, высадил меня у поста ГАИ, я дошел до остановки, автобусом – и до метро.
Свидерко мрачно хмыкнул, но Колосов остановил его взглядом.
– Номер автобуса какой?
– Не помню… Восьмерка… нет шестерка… цифра трехзначная. До метро «Пражская» доезжает.
– Так, ладно. Дальше что было?
– Дальше… дальше я отдал слепок завхозу, он сделал ключ. Потом, ну в ту ночь мы на его машине доехали до базы. Я через дыру прошел на территорию, открыл серпентарий, забрал змей. А сегодня приехали покупатели. Все, что нам причиталось, мы бы поделили пополам с завхозом.
– А ворованный товар?! – негодующе воскликнул Свидерко. – Кража на моем участке?!
– Это… я… честное слово – нет! Я думал, завхоз партию куда-то перевозит. Он мне сказал: наоборот, все тихо пройдет – под видом товара они заберут и змей. И никто не узнает.
– Сколько денег вы должны были получить? – спросил Колосов.
– Тысячу «зеленых».
– За всех?
– За каждую особь.
– Ну а где же деньги?
– Мы не успели, они… нам милиция помешала.
– Хороший вы этолог, Константин Русланович. А вор дерьмовый – простите за грубость. Не лезли бы куда не надо, занимались своей этологией, что ли…
– А это не ваше дело, – Юзбашев весь дрожал. – Это вас не касается! Я не виноват, что ученых у нас как собак пинают! Доводят до того, что я ради продолжения своей работы с кистенем должен на большую дорогу идти воровать! А кто меня заставляет это делать?
– Мы зарплату месяцами не получаем, – хмыкнул Свидерко. – Ты у нас это спрашиваешь? Не по адресу вопросик.
Юзбашев отвернулся.
– Пусть я вор, – бормотал он. – Но я не убивал ее. Зачем мне? Я ее даже не видел, когда за ворота вышел. Она уже, наверное, по лесу шла. Я клянусь вам! Чем хотите клянусь – матерью своей!
– С Зоей-то вы что, только ради ключей встречались? – хмуро спросил Никита.
– Я не знаю. Она мне нравилась, но… Не знаю, понимаете? И ключи тут ни при чем, я без нее их достал. Я… я всегда хотел, чтобы она ушла оттуда, от Ольгина. Тогда, может быть, что-то вышло у нас.
– Вы ведь предполагали, что ей опасность грозит?
Юзбашев дернулся.
– А вы знаете, что это за место? – голос его зазвенел. – Вы в аду бывали? Нет? Вы вот меня жестокостью попрекнули… а знаете ли вы, что такое жестокость? Видели вы ее настоящую, нет? Не видели? Так поинтересуйтесь, поинтересуйтесь! А потом судите! Да если бы вы там хоть недельку пожили, эх! – Он отвернулся, сгорбился. – Я вам все сказал. Больше не знаю, что говорить. Я очень устал. Больше не знаю, что говорить.
Свидерко дотянулся до форточки и открыл ее. В кабинете стало свежо от легкого ветерка, что поднимается обычно на исходе ночи, когда на небе гаснут звезды, которых, к сожалению, не видно в городе.
В шестом часу утра Юзбашева на дежурной машине повезли в Спасский ОВД к следователю, ведущему дело по краже с зообазы. Вопрос о предъявлении ему обвинения в убийствах пока не обсуждался.
Колосов и Свидерко вышли из дверей главка. У обоих впереди был отгул за сутки.
– Спать хочу, сил нет. – Никита позвенел ключами от машины. – Вторые сутки как волчок заводной. Поехали. Тебе куда?
– Все туда же, в Деревню нашу. Я, брат, тамошний местожитель. – Свидерко сел в колосовскую «семерку», пощупал обивку. – Славная у тебя игрушка. Да и сам ты – ничего, хоть и из губернии.
У бара «Отважный», что неподалеку от метро «Юго-Западная», Свидерко попросил тормознуть.
– Ну что, все спать хочешь? – хмыкнул он. – А то – пойдем, – и кивнул на гофрированную металлическую дверь под вывеской.
– Так закрыто же!
– Бар ночной. Сейчас закрывают, но Коли Свидерко это не касается. Это мой участок, Никита, – он впервые назвал Колосова по имени. – А кто здесь хозяин? Чьи в лесу шишки?
Они просидели в баре до двенадцати. В закрытом пустом баре, где еще не выветрился спертый дух ночи и где хромой уборщик-мальчишка мыл тряпкой кафельный пол. Колосов смотрел на батарею бутылок, на свой грязный бинт на правой руке, на коричнево-золотистый коньяк в рюмке – и ему было хорошо.
Расслабляться так расслабляться, чтоб всем чертям тошно стало!
– А с тигром-то мы, – Свидерко ухмыльнулся, потрогал цепочку на шее, – не сплоховали однозначно. Теперь трепаться про это будут! И ваши, и наши.
А Никита думал в это время о Кате. Коньяк все как-то размягчал, упрощал: поехать бы к ней прямо сейчас, спустить те гири вместе с их владельцем в мусоропровод, а потом взять ее вот так… вот так на руки и…
Он печалился оттого, что Катя так никогда и не узнает про тигра. Никита скорее откусил бы себе язык, чем стал распространяться при ней о том, как они со Свидерко действительно не сплоховали в эту июльскую ночь.
Глава 26 ВОЖДЬ, ПОХОЖИЙ НА МИККИ РУРКА, ИЛИ ПОЕЗДКИ ПРИ ЛУНЕ
А Катя весьма удивилась бы, узнав, что стала предметом размышлений столь непохожих людей. Впрочем, если бы она действительно знала, что в это самое время кто-то мечтает о ней, беспокоится за нее, ей просто недосуг было бы все это переварить и осмыслить. Она с головой погрузилась в свои дела. А когда мы заняты или делаем вид, что заняты, мы становимся глухи и слепы к тем, кто нам предан и близок.
О существовании начальника отдела убийств Катя забыла даже думать. О Мещерском вспомнила один раз, о Кравченко – два: утром по дороге в Каменск. Накануне Вадя провел маленькую строптивую демонстрацию: на ночь глядя вдруг объявил, что ему надо в офис проверять работу дежурной охраны.
Так ли это было на самом деле, Катя допытываться не стала. Ей было удобно считать это именно его деловой обязанностью, а не чем-то иным – обидой, раздражением. Да и на что, собственно, он обижался? На что дулся? На то, что она старалась максимально сосредоточиться на важном деле, предстоявшем ей в Каменске, и не обращала внимания на его персону? Словом, на следующее утро, лихорадочно собираясь на работу, она не удосужилась даже оставить Кравченко записку. Решила позвонить ему от Гречко, но тут же забыла и об этом. Не до того!
Весь день она провела в Каменском отделе. И очень плодотворно поработала: набрала ворох материалов по детской преступности, по жестокому обращению с несовершеннолетними. Поприсутствовала в суде, где слушалось дело о краже икон из местной церкви, а к шести вечера снова вернулась в ОВД.
Ира Гречко почти закончила дневные труды, и они приступили к детальному обсуждению своего плана.
– А все же напрасно ты не хочешь поставить в известность Сергеева, – говорила Ира, задумчиво теребя свои золотистые локоны, – Сашка хоть и взрывной, но храбрый до ужаса. За ним ты как за каменной стеной будешь.
– Мне Леши Караваева предостаточно, – возражала Катя. – А Сергеев… он слишком уж начальник. Если что-нибудь там пойдет не так, он же сразу права начнет качать, причем как начальник розыска – по другому-то не умеет. А это может все осложнить. Мне же, Ирочка, надо с тем парнем поговорить начистоту. Ну, хоть попытаться.
Ира только махнула рукой.
– Ты всех идеализируешь. И этих мотоциклистов тоже. А по-моему, стая – она и есть стая. Если не сказать – стадо. Три извилины с половиной да погремушка на керосине.
– А если они такие, то Леша с ними в два счета разберется, – улыбалась Катя. – Одной левой.
– Леша… Сейчас притащится, восемь раз уж звонил. Зря мы его во все посвятили, Катька! Теперь прилипнет, как пластырь. Зачем он нам сдался? Давай лучше я тебя подстрахую, а?
Катя обняла подругу.
– Во-первых, две женщины – это все лишь две женщины, слабость, возведенная в квадрат. А во-вторых, ты – самый умный человек тут. А умные должны направлять и держать в руках все нити. Если что, ведь никто, кроме тебя, не догадается, что надо делать.
– А все-таки зря ты туда лезешь, зря, вот что. Мне тревожно. – Ира смотрела в окно, где догорал закат. – И я тоже хороша – не могу тебе запретить. А все оттого, что у нас нет детей. Комплекс нереализованных обязанностей, навязчивая идея долга… Но почему ты так уверена, что от этой стаи к Стасику ниточка тянется?
– А я совсем не уверена. Но я чувствую, что… Словом, «всем жалуй ухо, голос лишь немногим». И насчет детей – все это глупости… И все равно – других-то ниточек нет как нет. С Синеуховым-то, как я слышала, облом полный, – Катя пригорюнилась. – Что он на последнем-то допросе выложил, что задушил мальчика?
– Именно. Адвокат прямо к потолку подскочил. Ну, Зайцев начал сразу положение исправлять, выспрашивать: мол, а не померещилось вам, Тимофей Борисович, что вы душили, а не ножом орудовали? – говорила Ира. – Мне Светка рассказывала, у них в юрконсультации, как адвокат-то вернулся, это весь вечер обсуждали. Ну, Синеухов поморгал-поморгал и в камеру запросился: не жал-лаю, мол, показаний давать, думать жал-лаю.
– Зачем он убийство на себя берет? – недоумевала Катя. – Лжет зачем?
– Псих. Легкость мысли необычайная. А впрочем, его же, наверное, все эти дни обрабатывали: признайся, признайся. Пообещали чего-нибудь.
– Ну уж это не Сергеев пообещал.
– Конечно, не он. Он зашивается сейчас – работы у него по горло. Они всех своих, ну этих, которые на особой картотеке, трясут, – Ира тяжко вздохнула. – Алиби каждого дурака проверяют: где был, что делал. Лет сто так можно проверять. Толку только не видно. А с Синеуховым теперь все, дохлый номер его причастность к убийству. Кажется, и Зайцев это понял, только из гордости что-то воображает еще.
– Погасла свечка, вот мы и в потемках, – Катя посмотрела на часики на Ирином запястье. – Ладно, подружка, пошли. Лешка нас догонит.
Караваев нагнал их почти у самого Ириного дома. Он восседал за рулем старенького «Москвича». Из машины вылез и направился к автобусной остановке незнакомый Кате парень в фирменной спортивной ветровке и джинсах (Колосов узнал бы в нем одного из понятых, присутствовавших на осмотре места убийства Стасика). Парень помахал Караваеву самым дружественным образом.
– Кто это? – спросила Катя.
– А, внештатник наш, я его до Каменска подбросил, у него мотоцикл заглох, – Леша был серьезен и озабочен, но едва его взор обратился на Иру, серьезность куда-то улетучивалась, а рот сам собой расползался в блаженной улыбке. – Ну ты как, в порядке? Жук этот на Канатчики тебя, Кать, повезет. Больше некуда. Там их кодла собирается… Ты не бойся, – продолжал он, когда они сидели за столом в Ириной комнате (капитан Гречко который уж год мыкалась в коммуналке) и ужинали, вернее, делали вид, потому что аппетита ни у кого не было. – Я все время поблизости буду. Там холмы у реки. Ложбинка есть одна. Мимо меня не проскочат. Ирочка, тебе чаю налить? Устала, да? Девочки, почему конфеты не едите? Я на станции «Белочку» купил. Ирочка, тебе плюшку передать?
Катя тоже взяла себе плюшку – сдобную, с маком. Жевала нехотя и все время поглядывала на часы: без четверти десять, пора собираться.
Одевалась она с особой тщательностью: вещи привезла с собой в сумке, те, что никогда не надевала на работу, – узкие облегающие джинсы, стильную курточку на «молнии». Распустила по плечам волосы, оглядела себя в зеркало: ничего, в тон. Штрихи к впечатлению, которое она и желала произвести во время встречи: простота, женственность и еще беззащитность. Это, пожалуй, главное. А духи на этот раз подошли бы вот эти: она открыла заранее приготовленный флакончик «Air du Temps».