– На асфальте следы крови были. Он, видимо, полз около сотни метров вдоль обочины, – рассказывал Колосову сержант. – Мы по рации «Скорую» вызвали. Я с ним оставался, а напарник по следу прошел до самой фабричной проходной. Кровищи! Мы сначала думали, на заводе что-то произошло – драка, но…
Парня мы осмотрели – молодой, документов при себе никаких. Была только пачка сигарет, на ней номер телефона записан – мы ее в дежурную часть отдали. Бумажник был – деньги, тоже в дежурку отдали, ключи. Во время осмотра визуально определили, что у него ранения в брюшную полость: ножом пырнули. До приезда врачей я его шевелить боялся. Я ему лишь куртку свою под голову подсунул. Он пить просил, задыхался. У нас минералка была, но я с армии знаю, что при брюшных проникающих пить давать нельзя. Я ему только губы смачивал. Кроме этих ранений, на нем еще повреждения: лицо в кровь разбито и на ладонях – порезы. Он, наверное, за нож хватался во время драки. И еще одна деталь. Мы, когда ночью начальнику розыска о ней докладывали, он сразу же отбил телефонограмму на Петровку. Наверное, и вы потому приехали, да?
– Какая деталь? – терпеливо спросил Колосов.
– На левой его руке наручники болтались. Левый браслет намертво защелкнулся, а правый – то ли не сработал, то ли он его во время борьбы сорвать ухитрился как-то. Ему их уже в больнице сняли. Нам за ключом пришлось в отделение мчаться, ну пока его к операции готовили. Ключ стандартный оказался.
– Он что-нибудь вам говорил?
– Он крови уже очень много потерял. Умирал он… Сказал только, что возвращался домой, голосовал. Его машина подобрала, и водитель на него напал. А он пытался вырваться, и во время борьбы тот его ножом порезал и избил.
– Он именно так вам все говорил или это ваш вольный пересказ событий? – уточнил Никита.
Сержант вздохнул.
– Вольный пересказ, товарищ майор. Речь отрывистая была, невнятная. Это то, что я понял с его слов.
В дежурной части Колосов осмотрел вещи незнакомца. Они уже были упакованы в прозрачный пластиковый пакет, опечатанный по всем правилам. Пачка сигарет «Кэмел» – на ней действительно записан какой-то номер телефона (Колосов списал его себе), бумажник, в нем одна денежная купюра достоинством в пятьсот рублей и пластиковая карточка на оплату мобильного телефона. Связка ключей. И коробка самых обычных дешевых спичек.
В другом пластиковом пакете, уже подготовленные для дактилоскопической экспертизы, лежали наручники, снятые с потерпевшего. Никита осматривал их сквозь полиэтилен, не касаясь. Действительно стандартные. Однако другой формы, чем те, что обнаружены на стройке у водоканала.
Из отделения он сразу же поехал в больницу, куда «Скорая» ночью увезла раненого. Разговаривал в приемном покое с дежурным врачом. Потерпевший был записан в журнале поступления больных как «неизвестный, поступивший без удостоверения личности». Врач сказал, что операция продолжалась до утра, затем больного перевезли в реанимацию. «Состояние крайне тяжелое. Мы делаем все возможное, но он потерял слишком много крови».
Горячность, с которой Никита настаивал, чтобы его хоть на минуту пропустили к потерпевшему, и удостоверение начальника отдела убийств произвели на врача впечатление. Он был пожилой, опытный и наверняка повидал на своем веку и не такие ситуации. Колосова пропустили наверх, но у дверей реанимации пришлось выдержать еще одно сражение со строгой заведующей отделением. Она подтвердила, что состояние здоровья больного до сих пор внушает большие опасения.
– Мы спросили, как его зовут, когда он немного пришел в себя, – сказала она таким прокурорским тоном, словно обвиняла в чем-то Колосова. – Его зовут Денис. Фамилия Маслов. Видимо, на него напал уличный грабитель.
Напал грабитель… Никита был готов согласиться с заведующей, лишь бы она пропустила его.
– Он очень слаб. Хорошо, я понимаю, насколько это важно для вас. Можете увидеть его. Но как только я кивну, вы немедленно уйдете, – заявила она наконец, смягчившись.
Маслов лежал на высокой жесткой кровати-каталке за клеенчатой занавеской, отгораживающей его от других больных. Простыня закрывала его лишь до бедер. На голом теле, на животе, Никита увидел марлевые тампоны, приклеенные пластырем, прикрывающие раны и хирургические швы. Пять проникающих в брюшную полость, множественные повреждения внутренних органов – в лице парня не было ни кровинки. А лицо было похоже на распухшую бледно-синюшную маску – синяки, нос сломан, губы разбиты.
Он был короткостриженый худенький блондин. В мочке его правого уха Никита заметил крошечную мельхиоровую серьгу с поддельной жемчужиной.
– Денис, слышишь меня? – спросила заведующая. – К тебе пришли из милиции…
Тон был уже не прокурорским. Мягким, почти нежным. Таким тоном женщины дают согласие на самые смелые мужские предложения. И по тому, как эта врачиха говорила с раненым, Никита понял: Маслов – не жилец.
– Свет глаза режет… – прошептал Маслов. Голос его не был слабым, только очень-очень тихим. – Штору задерните, пожалуйста..
Врач отошла к окну.
– Денис, кто тебя ранил? – Никита осторожно придвинул стул к кровати. В приемном покое ему дали халат – голубую распашонку, завязывающуюся на спине. При каждом его движении она трещала по швам.
– Я его не знаю… Я тачку ловил… Он остановился. Я сел к нему. Он засмеялся, сказал мне… И вдруг ударил меня в лицо… А я… там наручники! – Маслов дернулся, рука его зашарила по простыне. – Один не защелкнулся… Я вырвался, выпрыгнул на ходу. Упал, ударился… Он вышел из машины и начал бить меня ногами, потом ножом ударил раз, потом еще…
– Лежачего?
– Да.
– Что за машина была? Марка?
– Темная «десятка»… Кажется, «десятка»…
– Где ты сел в машину? На Варшавском шоссе? Откуда ты возвращался? Ты его запомнил? Того, кто на тебя напал?
Маслов смотрел на Колосова…. Быстрые мягкие шаги – Никита оглянулся: заведующая ринулась к кровати, махнула рукой: все, достаточно, немедленно уходите! Из ординаторской бежали медсестра, анестезиолог. Никита увидел, как в углу губ Маслова показалась тоненькая струйка крови. Потекла по подбородку.
Он провел в больнице еще час. Маслова снова увезли в хирургическое отделение. Никита ждал результатов. Медсестра в процедурном кабинете сменила и ему повязку на сгибе локтя – заставила сидеть, приложив кулак к плечу, согнув руку: «Если начнете энергично двигаться, кровотечение может возобновиться».
От столь частого упоминания и вида крови в этих скорбных стенах Никита чувствовал липкую тошноту. А ведь прежде никогда на нервы не жаловался и перед «красным» на местах происшествий не пасовал.
О Маслове ему подтвердили: состояние ухудшилось. Звоните в приемный покой – будут новости, известим. Тон врача, однако, был безнадежен.
Из клиники Колосов снова вернулся в отделение милиции – получалась уж совсем какая-то чехарда. Местный следственный отдел уже возбудил уголовное дело по статье «причинение тяжкого вреда здоровью». Дежурный следователь и сотрудники розыска уехали… в больницу допрашивать потерпевшего. Никита разминулся с ними в бронированных дверях.
Можно было, конечно, убираться на Никитский, ждать результатов там. Но Никита не уезжал из отделения. В четыре снова связался с клиникой. Ему ответили: больной Маслов умер во время операции.
«Вот и все, – подумал Колосов. – Конец».
Но это еще не был конец. Поступило сообщение об угоне автомашины – «Жигулей» десятой модели цвета «баклажан» с Днепропетровской улицы. И почти одновременно с поступлением заявления об угоне пришла информация, что машину обнаружил патруль ГИБДД на Втором Дорожном проезде. Все это был район Варшавки, примыкающий к огромному муравейнику – Чертанову.
Владельца «Жигулей» сразу же доставили в отделение. Им оказался некто Михаил Любарский, шестидесяти пяти лет, профессор МЮИ. «Десятка», по его словам, принадлежала его дочери, находящейся в отпуске в Крыму. Старик обнаружил пропажу машины только в средине дня, потому что утром торопился принимать экзамен.
Колосов вместе с дежурной группой выехал на осмотр машины. В дела москвичей он не вмешивался, просто наблюдал со стороны за их работой. Внешне все выглядело как обычный классический угон: видавшая виды «десятка» была оборудована допотопной сигнализацией. Вырубить такую мог и дефективный. Ключей угонщику не потребовалось. Он соединил провода зажигания напрямую. Дело, известное многим со школьной скамьи.
Следов крови или борьбы в салоне не обнаружили. Отпечатки пальцев имелись в избытке. Но чьи? У профессора Любарского в отделении к его великому негодованию «откатали пальцы». Эксперт должен был ехать и в морг «откатывать» – тело Дениса Маслова увезли туда. А владелица машины, дочь Любарского, находящаяся в отпуске в Алуште, в ближайший месяц была недосягаема для «откатки».
Не было абсолютно никакой ясности, та ли это машина, в которой было совершено нападение. Колосов пока не хотел делать из этого происшествия никаких выводов.
Но он не мог забыть этого парня, которого увидел в последние мгновения его жизни. Отчего-то не верилось, что этот мальчик с его сережкой-жемчужинкой в ухе уже мертв, уже труп.
Они пока что ничего не знали о нем. Ничего. Только…
Измученное избитое лицо… Маслову нанесли жестокие побои. Кулаком или кастетом? Если кастетом, то… кастет утраивает силу удара. А это может означать лишь одно: тот, кто его использует при нападении, не так уж и уверен в своем физическом превосходстве над жертвой. Или же…
Глава 12
ОДНОКАШНИК
Как бы ни было погано и мутно на душе – дела есть дела. Впрягся в воз обязательств и поручений – умри, но вези.
Последние дни Мещерский поднимался в шесть утра, а приезжал домой после одиннадцати вечера. Нет, он не избегал своей пустой холостяцкой квартиры. У него действительно были дела, дела, дела. Например, закупка продовольствия для экспедиции по выгодным летним оптовым ценам. Продовольствия, которое могло бы храниться при сорокаградусной жаре без холодильников и прочих благ цивилизации и одновременно могло насытить двадцать здоровых, физически крепких голодных мужчин, отправившихся за тридевять земель хлебать киселя.
А также закупка медикаментов, особенно антималярийных препаратов, бинтов, антисептиков, антибиотиков. Закупка полувоенного-полутуристского снаряжения. Мещерский, как челнок, ездил из конца в конец Москвы: склады, базы, оптовые фирмы. Переговоры, торг, подписание контрактов, дешевизна, дороговизна, опт, розница, заказ, фрахт…
Нет, он не боялся одиноких вечеров и ночей в своей пустой квартире. Не боялся и телефонных звонков. Все было как сон, как ночной кошмар… Но, может, было – и прошло? Закончилось? Ему по сто раз на дню звонили самые разные люди – телефон не умолкал. Он и сам названивал: фирмы, склады, базы, авиаагентства, ОВИР, таможенный комитет, Госветнадзор, медицинское страховое общество…
Звонили и клиенты – то у Скуратова, то у Астраханова находились какие-то деловые вопросы. Звонил Белкин из музея – документы с подробной картой и точным описанием маршрута были почти готовы: «Выберите время на днях, Сергей, подъезжайте, мы еще поработаем с дневниками и архивом». Звонил Алагиров – этот просто так, чисто по-дружески, узнать, как идут дела у «нашего снабженца, кормильца и проводника», приглашал посетить Берсеневку. Звонил Кравченко.
Мещерский слушал голоса – друзей, клиентов, партнеров по бизнесу. Мужские голоса – такие разные и одновременно такие похожие. И совершенно, совершенно отличные от того незнакомого, неузнаваемого голоса, который и пугал, и притягивал его своей грозной тайной. Который хотелось не слышать больше никогда и одновременно услышать еще раз, чтобы спросить… О чем?
Позже Мещерский думал: а что это вообще было – любопытство, ненависть, страх? Да, он вздрагивал при каждом телефонном звонке. Но больше уже ни секунды не колебался – брать или не брать трубку. Брал.
Так случилось и на этот раз. В офис турфирмы он приехал в обеденный перерыв с фармацевтического склада при фабрике на Варшавском шоссе, где оптом «югоармейцы» закупали крупную партию медикаментов по спискам, представленным Скуратовым. Более крупную, чем это, по мнению Мещерского, было необходимо для стационарного лечения всех двадцати членов будущей экспедиции. Однако на этот счет он пока не задавал никаких вопросов клиентам. Считал: если сочтут нужным, объяснят, кому причитается львиная доля дорогих и дефицитных лекарств.
Итак, он вернулся в офис, взмыленный как лошадь, осоловевший от солнца и жары, размышляя: куда бы смотаться перекусить? Махнуть домой, где в холодильнике остатки скудного ужина? Но день был настоящим пеклом, лето вступало в свои права, и выбираться из офиса, где работал кондиционер, представлялось просто непосильным подвигом. Звонок. Мещерский послушно, как автомат, взял трубку. Сначала он не узнал звонившего, потом…
– Сережа, привет, да это я – Михаил Ворон, – в трубке кто-то насмешливо хмыкнул. – Весь в делах, гляжу. Своих перестал узнавать.
После юбилейного вечера в институте Ворон еще не объявлялся. Познакомив его с клиентами из «Армии Юга России», он как-то вдруг исчез из поля зрения Мещерского. Тот лишь уразумел из бесед со Скуратовым, что Ворон не имеет прямого отношения ни к военно-историческому обществу, ни к благотворительному фонду духовного и культурного наследия Терского казачества. И точно, в подобной атмосфере его можно было представить с великим трудом. Правда, эту «атмосферу» Мещерский и сам пока еще воспринимал смутно.
Однако Ворон, на удивление, был вполне в курсе экспедиции. Это Мещерский сразу же понял по его репликам и быстрым энергичным вопросам. Особенно его интересовало, успешно ли обстоят дела с приобретением медикаментов.
– Мы предоставили Скуратову средства, а также полный перечень необходимых лекарств, который вы приобретете с нашей помощью и возьмете с собой и который впоследствии доставят грузовым самолетом…
– Куда? – осторожно спросил Мещерский.
– Ты обедал? – спросил вдруг Ворон благодушно.
– Нет еще.
– Язву наживешь, радость моя. Нельзя так. Я тут как раз в центре, из машины тебе звоню. Давай-ка пообедаем вместе, а?
– Хорошо, Миша, буду рад.
Ворон подумал секунду и назвал бар у Курского вокзала. Мещерский знал его – из офиса на Чистых прудах по Садовому часто проезжал мимо, но не бывал никогда. По дороге он размышлял о том, что и «обедать» его позвали, видимо, не случайно, так же как и «смотреть конюшню». Ворон, как и «югоармейцы», не любил вести некоторые разговоры по телефону.
Бар был средней руки. А назывался забавно: «Москва–Петушки». Войдя в темный низкий зальчик, Мещерский поискал глазами – нет ли где над стойкой портрета Венечки Ерофеева. Но портрета не было. А Ворон уже ждал его в уютной кабинке за столиком над раскрытым меню.
Для начала они заказали по бокалу ледяного пива. Оба были за рулем, да крепче в жару ничего и не хотелось. Михаил Ворон показался Мещерскому иным, чем на том вечере. Без делового костюма – в летней рубашке и белых брюках – он выглядел моложе, раскованнее. Модные квадратные стекла тонких очков словно сами по себе жили на его лице. Иногда они сверкали, как алмазы или как окна маленьких домов, отмытые к майским праздникам. А иногда за ними в свете неяркой лампы под колпаком, освещавшей столик, было не видно Мишкиных глаз. Его интересовало теперь не только как обстоят дела с приобретением медикаментов, но и получением медоборудования.
– Медоборудования? – несказанно удивился Мещерский.
– Ну да. Разве Скуратов не сказал тебе? Наш фонд закупил и предоставляет экспедиции медоборудование, которое рейсом самолета будет доставлено…
– Куда же оно будет доставлено, Миша? – Мещерский играл полную наивность. Он думал о том, какой пункт назовет Ворон – оазис Хамрин, курдский военный лагерь в горах массива Джебель-Синджер?
Ворон подлил ему пива из кувшина.
– За вами ведь прилетит самолет в Багдад, – сказал он, отхлебнув глоток. – Ну, когда вы благополучно пройдете по маршруту и выполните свою военно-историческую миссию по увековечиванию памяти русского казачества. Чтобы рейс не был порожним, мы и решили воспользоваться оказией. Мы – это Фонд сотрудничества с развивающимися странами, где я работаю вот уже несколько лет. – Ворон чуть улыбнулся тонкими губами. – Контакты с Ираком, ты сам знаешь, заморожены. Но это чисто гуманитарная акция со стороны нашего фонда. Мы дарим оборудование для операционной в кардиологическом центре в Багдаде, а также необходимые медикаменты. В Багдаде все это выгрузят с борта, там будет наш представитель, а его будут встречать сотрудники местного министерства здравоохранения. А потом самолет заберет вас – героев-путешественников.