– А этот груз тоже будет проходить по документам как груз экспедиции военно-исторического общества? – спросил Мещерский.
– А что в этом плохого? Что страшного? – Ворон снова сделал глоток пива.
– А партия медикаментов?
– Большая часть принадлежит экспедиции, мы выступаем здесь в качестве вашего спонсора. А меньшая… Скуратов в курсе. Вы оставите кое-что в качестве гуманитарного дара в одном из селений в Диз-Абаде… Вот такие дела, Сереженька…
Дела… Кто-то ищет контакты в регионе. Со всеми замешанными в политический конфликт сторонами. И в ход идут в качестве презентов не только чистокровные драгоценные кони, но и оборудование для госпиталей, и лекарства. Причем никто не забыт: экспедиция везет «гуманитарные подарки» и в Северный Курдистан, и в аравийскую нефтеносную пустыню, и в официальный, воюющий чуть ли не со всем миром Багдад.
– Жаль, что ты, Миша, не едешь с нами, – сказал Мещерский.
– Я? Да ты что? Ненавижу Восток. В позапрошлом году с женой в Тунисе отдыхали. Чуть с ума там не сошел. Пустыня, жарища, море, как теплая моча. Обгорел на пляже так, что кожа лоскутами слезала. Африка ж!
– Ты женат?
– Уже нет. Четыре месяца назад развелись. Горшок об горшок.
– Проблемы?
– А, – Ворон равнодушно махнул рукой. – Какие сейчас браки, Сережа… Ты вон до сих пор свободен как ветер, ну и правильно. Нервов меньше истреплешь. Я часто институт наш вспоминаю. Золотое время было, дружочек. Прошло, улетучилось. Мало мы ценили, Сережа, студенческие годы, мало им радовались. И сейчас редко встречаемся. А встретишься, все дела, дела…
– Или скандалы. – Мещерский опустил голову. – До сих пор себе не могу простить, Миша, того своего позорного поведения.
– А, слушай, брось! Мы все сразу почувствовали – что-то серьезное случилось. – Ворон тревожно заглянул ему в лицо. – Ты не подумай, что я тебе не поверил. Ну, когда ты про какую-то дикую кассету говорил… Ребята потом подходили, спрашивали. Охрану здания поставили в известность. Они там все обещали проверить. Но надо же было такому произойти на юбилее старика!
– Я думал, после той моей истерики клиенты от меня как от чумы шарахнутся, – сказал Мещерский. – Но нет. Воспитанные люди. Даже вида не показали.
– Да ты им просто позарез нужен. Во-первых, у тебя бизнес раскручен, связи, нетрадиционный туризм. Слухом Москва полнится. Во-вторых, мы тоже свое веское слово сказали. – Ворон многозначительно усмехнулся. – Я ж говорю, с зимы с тобой хотел контакты наладить. Ну, а в-третьих, Скуратов такой человек – его мало что смутить может.
Мещерский молча ел жареное мясо, пил пиво.
– Познакомились мы два года назад. – Ворон закурил. – Но опять же, Москва-матушка слухами полнится. Он из очень приличной семьи, правда, отца очень рано потерял. Но знаешь, как это, – знакомые, знакомые знакомых, родственники… Батя мой про его мать еще в оные времена кое-что слыхал. В середине шестидесятых слыла в Москве одной из первых красавиц. Дочь скульптора, с великими запросами. Вышла за человека гораздо старше себя. Партийный чин был. Отец мой его не знал, но… Он умер быстренько. С молодой женой сердце надо – мотор, а у этого подкачало. А мадам вдова потом весело жила, небедно. И на сына Лешеньку молилась как на божество. У него ведь матери фамилия – не отца.
– У Скуратова?
– Угу, – Ворон кивнул. – А знаешь все почему? Дворянский род. Даже тогда, в те годы, это помнили, а сейчас и просто все на предках, у кого они, конечно, есть, помешались. Он сам иногда в шутку или всерьез утверждает, что его фамилию правильнее писать не Скуратов, а Скуратов-Бельский по троюродной линии.
Тут и Мещерский, не удержавшись, насмешливо хмыкнул.
– Ну вот и догадался, – усмехнулся и Ворон. – Потомок Малюты Скуратова-Бельского… Ешьте, что называется, меня с кашей. Чушь, конечно. Но ты теперь яснее себе представишь, отчего в качестве сотрудника экспедиции их выбор пал из многих кандидатур на тебя. Они там списки ведут послужные и родословные древа пестуют в армии этой своей его свергнутого величества.
– Монархисты, что ли?
– Не-а, – Ворон снова усмехнулся. – Но иногда, когда это нужно, и ярые монархисты. А иногда совсем даже наоборот. Как карты лягут. Господа хамелеоны. Но я тебе о матери его рассказывал. И о том, что его самого мало чем удивить можно. Батя мой историю слыхал.
– Отец жив? – вежливо осведомился Мещерский.
– Жив, на пенсии. Мемуары на даче пишет. Сейчас все пишут. А мать Скуратова, когда тот на первом курсе МГИМО учился, замуж в который уж раз снова собралась. Отец мой знал претендента. В Генштабе шишка. Но Скуратов будущего отчима-милитариста отчего-то невзлюбил. Дело якобы на даче было, на Николиной Горе. Собрались гости, «молодые» хотели объявить друзьям и родственникам, что собираются расписаться. А сынок Лешенька закатил публичный скандал. Потом заперся на чердаке. А когда внизу на веранде уже пробки от шампанского хлопали, мимо окон в сад с душераздирающим криком с чердака пролетело что-то тяжелое в его плаще… Домработница закричала, что это…
– Скуратов?!
– У матери – сердце, инфаркт. А это не он с чердака сиганул… Он просто взял свой плащ, набил ветошью и выбросил в окно. И кричал при этом как резаный.
– Скуратов?
– Восемнадцатилетний избалованный щенок. Мать жива осталась, врачи откачали. Но свадьбу они с чином из Генштаба так и не сыграли.
Мещерский молчал.
– Это я к тому тебе поведал, что фортели выбрасывать Алехан Владимирович сам может других поучить. Так что ты не очень переживай насчет того случая. – Ворон вздохнул. – А в принципе, если всю эту лирику отбросить, люди они для нас с тобой выгодные. Ты клиентов получил с деньгами. Оплатили все уже, нет? А я… ну, наш фонд, контора наша, тоже пока не внакладе, но это мы еще поближе к февралю-марту поглядим.
– А кто вообще подал эту идею – использовать экспедицию по следам казачьего похода для…
– Для? Для чего? – Очки Ворона сверкнули. – Сережа, цели могут быть у всех разные. Но в какой-то точке они пересекаются ко всеобщей выгоде.
– Да, конечно. Мне просто интересно, кто же вообще первый подал идею этого похода?
– Астраханов. Его прадед и дед Алагирова участвовали в том вояже. Есаул Астраханов вел сотню из Хамадана к берегам Тигра. И получил в 1916 году за этот поход золотое оружие, Георгиевский крест и какой-то почетный британский орден. Мне сам Астраханов об этом рассказывал. Одно время до похода есаул был адъютантом графа Лорис-Меликова, работал в аппарате наместника Кавказа, воевал на империалистической, потом на Гражданской. Ушел с Врангелем в Константинополь, затем вернулся с генералом Слащовым. И служил уже в Красной армии. Пятьдесят лет в строю, как говорится. Дневники, архив – это все Астраханова заслуга. Его и Алагирова. У того в роду этот поход тоже помнят. Дед переводчиком служил в ставке генерала Баратова и был послан участвовать в той экспедиции. В общем, военно-историческое общество, Сережа, – это во многом чисто семейные традиции. – Ворон вздохнул, словно его утомил этот экскурс в историю. – Сейчас вообще мода на традиции. И на духовное наследие. А модой грех не воспользоваться, правда? Умным-то людям?
Принесли кофе.
– С Кравченко Вадиком вы по-прежнему не разлей вода? – спросил Ворон. – Помню вас на курсе. Всегда вместе.
Мещерский рассказал о Кравченко. Собственно, повторил то, что Вадька сам рассказывал о себе на том памятном вечере.
– Хорошая вещь мужская дружба, – вздохнул Ворон. – Мне вот так не повезло. Как-то всех я приятелей растерял. Все дела, работа и женитьба… В баню-то ездите?
– А как же! – Мещерский улыбнулся. – Присоединяйся.
– Серьезно? Только мигните, мы со всем удовольствием. Я раньше тоже любил. Меня тесть приучил. Тесть парился, как зверь, ну и меня все приобщал. А как развелся я с Наташкой своей… Тесть по мне скучает, иногда звонит. Мы с ним хорошо жили, дружно. Как с отцом.
Они еще посидели в полупустом баре. Выкурили по сигаретке. Мещерский был рад этой встрече. Начавшись немного настороженно, вприглядку, она переросла в хорошую дружескую беседу с однокашником, с которым было что вспомнить из прошлой жизни, именуемой юностью.
Мещерский еще подумал – этот бар «Москва–Петушки» надо запомнить. Тихое, несуетное место со сносной кухней и приемлемыми ценами. Можно будет хлопнуть тут с Вадькой по кружке пива. И как-нибудь пригласить Катю на вишневое мороженое.
– На выходные ничего не планируй. Дачу там, рыбалку, – предупредил его Ворон, когда, расплатившись каждый сам за себя, они вышли из бара. – У Скуратова встретимся. Не удивляйся так. Он сегодня мне звонил. Вечером и тебе позвонит. У них тусовка намечается в штаб-квартире по случаю годовщины образования фонда. Это повод. А причина… Думаю, тебя хотят показать народу. Всем будущим членам экспедиции. Там и познакомишься окончательно. Но это – между нами. Позвонит Алехан – сделай вид, что это для тебя приятный сюрприз. Он обожает сваливаться как снег на голову.
Глава 13
ВЕЧЕРНЕЕ ПЛАТЬЕ
Предложение было неожиданным. Но Катя уже начала привыкать: а что в нашей жизни не неожиданность? Однако на этот раз ее согласия спросили в последнюю очередь. Первое же, и самое веское, слово сказал Кравченко.
Мещерский заехал к ним домой вечером. Пока Катя собирала на кухне ужин, приятели о чем-то тихо беседовали.
– Катя, вот Скуратов пригласил меня – они отмечают годовщину образования общества в субботу, – сказал Мещерский. – Не в ресторане, нет, а у них в штаб-квартире.
– Слишком часто кто-то что-то у вас отмечает, – заметила Катя.
– Да, то есть нет… Они мои клиенты, я не могу отказаться. Скуратов сказал: они были бы рады, если бы я пришел. И если пожелаю, то не один, а с кем-то… ну, с женщиной. Девушкой… Своей…
Миляга Мещерский! Катя, хотя в последние дни она больше печалилась и тревожилась, наблюдая за Сережей, сейчас не могла удержаться от улыбки. Взглянула на Кравченко: как вам такое заявление? Он был как ленивый дракон: сидел в кресле, курил – дым колечками.
– А почему бы тебе не составить Сереже компанию? – спросил он загадочно.
– Мы вот с Вадей сейчас посоветовались, – Мещерский смотрел с надеждой. – Он тоже думает, неплохо было бы, чтобы ты сама взглянула на моих клиентов.
Ага, и эти сговариваются у нее за спиной! Чудная перспектива плестись с Сережкой на вечер к совершенно незнакомым людям, каким-то его клиентам, якобы в качестве «его девушки», а на самом деле в роли соглядатая и конвоира, и только потому, что…
– Катька, да ты все равно в субботу ничем не занята, – хмыкнул Кравченко.
– Как это я ничем не занята? – разозлилась Катя. – А дом?
– А хозяйство? Куры, коровы, индюшата? – Кравченко всплеснул руками. Проблески чувства юмора, слабые квелые ростки…
Катя махнула рукой – а ну вас. Но, взглянув на Мещерского, а затем снова на Кравченко, поняла: ей придется согласиться проводить, а точнее, конвоировать Сережку не только в музей, а всюду, куда он только ни попросит.
Придет время, и в этой странной игре наступит очередь Кравченко. Но сейчас они – ее муж и его лучший друг – решили, что дело за ней. Решили сами, вдвоем, как всегда, не спросив ее. Она должна взглянуть на клиентов Мещерского. И что же?
– Хорошо. Мы пойдем с тобой в субботу, как скажешь, – кивнула Катя – не Мещерскому, Кравченко. – И как же одеваться на этот вечер в эту штаб-квартиру – скромно, парадно?
– Шикарно, – рявкнул Кравченко. – То синее вечернее платье подойдет.
Вечернее платье… Вещь, которую женщина покупает или получает в подарок с трепетом сердечным, носит один-два-три раза и вешает в шкаф. В минуты одиночества, смутной тоски достает, перебирает пальцами прохладный шелк, серебристое шитье, одевается, смотрит в зеркало. И снова убирает в шкаф вместе с мечтами, надеждами и одиночеством.
Все происходило вечером в субботу с Катей так или примерно так. Кравченко работал, она коротала время до вечера одна. Мещерский должен был заехать за ней в половине восьмого.
О нем она знала лишь то, что все эти дни он по горло занят на работе. И тем не менее почти каждый день выкраивает час-другой, приезжает на Никитский к криминалисту-программисту Синицыну и смотрит снимки – папку за папкой, альбом за альбомом. Результатов не было никаких. И Кате не очень верилось, будут ли они. Она только видела, что этот мучительный, изматывающий «процесс узнавания» становится для Мещерского чем-то вроде наркотика.
– Какая ты сегодня красивая, – сказал он, когда она открыла ему дверь уже во всеоружии. – Вадя прав, это платье очень тебе идет.
Она прочла это по его глазам. Сама же чувствовала себя… Прохладные струи шелка, а все остальное – открытые плечи, руки, высокие каблучки новых замшевых туфель, итальянский браслет – тот самый, ее любимый, подарок Вадьки, и этот неистребимый румянец на щеках – проклятый «цветущий миндаль»…
– Сумку чуть не забыла, ключи, – не глядя на Мещерского, она сдернула с подставки перед зеркалом в коридоре кожаный мешочек, купленный к платью вместе с туфлями в качестве аксессуара.
В машине Мещерскому казалось, что он глуп и неловок. И что у Кати духи не те – другие. Надо было объяснить ей причину, отчего он так настаивал, чтобы она ехала с ним. Но ведь Кравченко понял все без объяснений. Вообще он как-то задумчиво и серьезно начал поглядывать на Мещерского после их разговора о ночном звонке. Но лишних вопросов не задавал. Они знали друг друга с самого детства. Им совсем порой не нужно было слов.
А Катя… Мещерский знал: она вянет и хандрит, если с самой сильной страстью ее – любопытством друзья обходятся небрежно. Но сейчас что-то объяснять ей ему не хотелось. У нее были другие духи – горькие, тревожные. Полная противоположность тем, призрак которых иногда приходил к нему. Там, в музее, духи «Евфрат» показались ему жуткой дрянью – приторной, липкой. И вместе с тем призрак этих духов вызывал другой призрак, образ. Воспоминание о человеке, о котором Мещерский, кроме его имени и фамилии, знал еще и то, что это именно с ним он столкнулся в дверях музея в тот самый миг.
Кто мне звонил? Что ему надо?
Мещерский не думал этого, словно кто-то вбивал ему это в голову, как телеграмму. Неужели он еще раз позвонит? Неужели все повторится?
Катя понятия не имела, куда он ее везет, смотрела в окно машины на вечернюю Москву. А Мещерский хорошо запомнил адрес, продиктованный ему Скуратовым. Ворон оказался прав, председатель военно-исторического общества позвонил и пригласил «скоротать вечерок в дружеской компании по случаю нашей скромной годовщины. О делах только по святой необходимости… И будем все мы очень рады видеть вас, Сережа, и не одного, а с той, которую вы… Ну, в общем, присутствие дамы сердца горячо приветствуется».
Штаб-квартира «Армии Юга России» располагалась в Харитоньевском переулке. Небольшой одноэтажный, заново отремонтированный особнячок, затерянный в паутине московских двориков между Харитоньевским и Садовым кольцом. Ограда, стриженый газончик, старые липы, воробьи. Над гранитными выщербленными ступеньками входа – чугунный фонарь. Окна залиты светом и одновременно плотно закрыты жалюзи.
Каким был тот вечер в том доме? Кате показалось, одним из тех, о которых будешь вспоминать. Штаб-квартира напоминала и клуб, и офис, и дом обетованный: вестибюль, гостиная, небольшой зал собраний, кабинет председателя – с российским флагом, яркими штандартами и казачьими шашками и палашами на стенах. Столовая, где был уже накрыт длинный обильный праздничный стол.
В вестибюль их пропустила охрана, а встретил сам Скуратов. Катя смотрела на него с великим любопытством. По дороге сюда Мещерский поведал ей историю о юношеской выходке Скуратова, расстроившей брак его матери. Словно хотел сказать: вот смотри, какие типы бывают. Не я один такой неуравновешенный, взбалмошный, нервный.
Но на человека с «нервами» Алексей Скуратов, на взгляд Кати, был похож мало. Он был в темном костюме, слегка и вместе с тем все равно безуспешно скрывавшем его полноту.
– Очень рад, милости просим, гости дорогие. Сергей, познакомь нас, пожалуйста, – сказал Скуратов, улыбаясь Кате.