– Так. Что еще? – Катя задавала вопросы с любопытством.
– Почерк в этих убийствах разный. И почерк убийства Петровой некоторыми деталями схож с тем, что вытворял с трупами на кладбище Кох.
– И что из этого?
– Это может быть закономерностью, если он виновен, либо случайное совпадение, либо инсценировка.
– Тогда получается, что настоящий убийца знал про визиты Коха на кладбище?
– Возможно. Но в мире так много случайностей и совпадений, Катя. Петрову могли ударить по голове первым тяжелым предметом, который попался под руку. А попалась лопата. Кстати, ее собственные инструменты – лопату, метлу, все, чем она убирала клетки, нашли, осмотрели?
– Осмотрели, – откликнулся Колосов. – Что еще скажешь?
– А с точки зрения абстрактной логики… Знаешь, Никита, все это как-то алогично… Выбор жертвы, способы убийства… Все как-то спонтанно, стихийно. Я бы сказал даже, по-женски. – Мещерский покосился на Катю. – Среди подозреваемых есть женщина, я правильно понял? И она конфликтовала с Петровой и общалась с Севастьяновым. Вы ее допросили?
– Еще не успели. Допросим.
– У тебя ведь был какой-то план действий, перед тем как вы отвлеклись на Коха, – заметил Мещерский. – Наверняка. Ну, я думаю, надо его реализовывать. А с Кохом… Что ж, он пока у вас в руках, на том спасибо.
– Никита, во сколько ты завтра поедешь в Стрельню? – прямо спросила Катя. – Учти, с одиннадцати там репетиции, так что, думаю, всех, кого надо, застанешь. И знаешь, в эти дни, если случайно встретишь меня в цирке, не обижайся, что я тебя не узнаю. Договорились?
Глава 22
ИЛОНА
Но в цирк, как бы ей того ни хотелось, назавтра Катя не поехала. В области начался завершающий этап широкомасштабной профилактической операции «Допинг», посвященной борьбе с нелегальным оборотом наркотиков. Репортажей о ликвидации притонов и задержании сбытчиков анаши и героина срочно ждала почти вся областная пресса. И Кате волей-неволей пришлось засучить рукава. Она беседовала с сотрудниками, участвовавшими в операции, набирала тексты статей, созванивалась с редакциями, но мысли ее блуждали… Ну как там в цирке? Как Никита и он, Разгуляев? Встретится ли с ним Никита? О чем они будут говорить? И что случится дальше? Она убеждала себя, что вернется в Стрельню, как только разберется с информацией по «Допингу». А подробности узнает от Колосова. Но, несмотря на то, что она твердила себе все это, в сердце ее гнездилась тоскливая тревога. В цирке происходит что-то странное. И вроде бы происходит вокруг человека, который… который очень ее интересует. Разгуляев… Что за дурацкая фамилия, разве такая фамилия идет ему… Где-то в тайниках сердца Катя знала – ничего не закончилось с задержанием Коха. Ничего, потому что…
Вернувшись вечером с работы, она с удивлением увидела, что Кравченко дома. Драгоценный, блудный В.А. сделал шаг – ну что же, значит, мир? Ей так хотелось подойти к нему, сесть возле, взять его руки в свои и все рассказать. Спросить совета, попросить помощи, как вчера у Сережки. Но Кравченко упорно молчал. Пил на кухне чай, курил в лоджии. Катя ждала, ждала, а потом… Потом вернулась прежняя обида – ну с чего он взъелся-то? Ведь она ничего плохого не сделала! Она же хочет как лучше! А телевизор на кухне гремел «Аргентиной-Ямайкой». И казалось, припев «какая боль…» пришелся очень даже по душе меланхолично-мрачно-надутому «драгоценному В.А.». Потеряв последнее терпение, Катя заткнула «Чайф». Сейчас ей было совсем не до «пляжей Ямайки»!
А Колосов попал в цирк в самый разгар репетиций. Манеж уже был оккупирован прыгунами на батуте и канатоходцами. Поэтому основной люд работал на свежем воздухе, во дворе шапито.
Эта женщина сразу привлекла его внимание. Амазонка на белой цирковой лошади. Легкий теплый ветерок раздувал лошадиную гриву и ее волосы – густые, золотистые, распущенные по плечам. Никита осведомился у администратора Воробьева, который увязался за ним следом, кто это. И получив ответ: «Да это же жена нашего Баграта!», понял, что блондинку-незнакомку со сценическим псевдонимом Илона и настоящим именем Елена он представлял себе именно такой.
Лошадь под смелой наездницей неожиданно взвилась на дыбы.
– Осторожнее, Лена, он что-то нервничает, – это крикнула Погребижской немолодая женщина в джинсах и ковбойке с уздечкой в руках.
– Ничего, мы просто шалим. – Погребижская потрепала коня по холке. – Ну, Орлик, тихо, тихо.
– Седло удобное?
– Нормальное, только бы…
– Никита Михайлович. – Воробьев сзади тронул Колосова за плечо. – Так как же насчет Генриха, а? Может, отпустите его – как-нибудь на поруки, под нашу ответственность? Ну, не мог он убить! А номер-то, номер-то горит… А я уж и телеграмму родителям его дал в Самару, отец звонил, жаловаться обещает в Генеральную прокуратуру… Может, как-то утрясется дело?
– Пал Палыч, я же вам русским языком объясняю – он задержан как подозреваемый, идет проверка, следствие.
– Но нам-то что теперь делать?
– Но Кох ведь не выступает.
– Так ведь номер Разгуляева без него… Валентин и так на куски разрывается – сначала Петрова погибла, теперь вот Генку арестовали. А ведь у него не кто-нибудь – львы и леопарды! Хищники, и какие! Вы вдумайтесь только! Их накормить-то сил сколько надо! Не может Валентин долго и за артиста, и за помощника вкалывать!
– Так дайте ему кого-нибудь в помощь!
– Значит, вы твердо и бесповоротно намерены держать Коха под арестом? Ну, знаете! – Воробьев хотел было разразиться новой речью, но Колосов почти грубо оборвал его:
– Я приехал побеседовать с Погребижской и Разгуляевым. Предупредите Валентина Николаевича, чтобы он никуда не отлучался.
– А он и не может никуда отлучиться. Через полчаса у него репетиция, – огрызнулся Воробьев. – Лена, голубчик, на минутку тебя можно? – крикнул он Погребижской. – Тут из милиции снова пришли, хотят побеседовать с тобой!
Она тронула лошадь в сторону Колосова, словно собиралась наехать на него. Но в двух шагах вышколенный цирковой Орлик застыл как вкопанный, кося бархатным темным глазом в сторону начальника отдела убийств. Погребижская ловко, по-ковбойски перекинула ногу через его холку. Она была в майке, коротких желтых шортах и белых гольфах. А ноги у нее были первый сорт, хотя начальник отдела убийств всем своим видом пытался показать, что на все такое ему сейчас чихать.
Но надо было и показать себя вежливым – он шагнул и протянул Погребижской руку, желая помочь ей сойти с лошади. Но неожиданно и довольно бесцеремонно его опередили. К лошади откуда-то сбоку, чуть ли не под самые копыта, выпрыгнул мальчишка-подросток лет пятнадцати, в бейсболке козырьком назад. Никита вспомнил, что видел его на пленке на похоронах Петровой рядом с Кохом. Догадался, что это, наверное, тот самый Гошка, про которого рассказывала Катя. Он схватил лошадь под уздцы, точно останавливал это смирное существо на полном скаку, и протянул Погребижской руку. Та, однако, не обратила на эту галантность ни малейшего внимания. Спрыгнула на землю, потрепала Орлика. Подошла женщина в ковбойке и забрала у мальчишки поводья.
– Это вы из милиции? – спросила Погребижская.
Колосов кивнул, представился.
– Хочу задать вам несколько вопросов, Елена Борисовна.
Солнечный лучик коснулся ее лица. И Никита увидел, что она гораздо старше, чем показалась ему с первого взгляда. Припухлость капризных чувственных губ, морщинки у глаз, утяжеленный подбородок. Нет, этой Илоночке, хоть и работает она под этакую Лолиту в гольфиках, лет этак уже около тридцати. Он отчего-то отметил это с удовольствием: эх вы – бабы… Как ни прячьте возраст под всей этой вашей хитрой косметикой, а наметанный глаз опытного сыщика не обманешь.
– Пожалуйста, – Погребижская развела руками. – Только я не понимаю, чем могу помочь милиции.
– Ваш администратор разрешил воспользоваться его помещением. – Колосов указал на администраторскую. – Там нам никто не помешает…
– Познакомиться поближе? – спросила она. Тон был насмешливо-ироничный, но… Колосов был готов поклясться – в ней что-то изменилось. Она словно вся подобралась внутри, напряглась.
– Ну, а ты что? – спросила она неожиданно раздраженно у мальчишки, который все еще стоял возле них. – Что, работы, что ли, нет?
– Меня Липский пока отпустил, – ответил тот тихо.
– И что ты тут торчишь? Не видишь, я занята?
– Юноша помочь вам хотел, как рыцарь, – заметил Никита, когда они шли к администраторской.
– Да пошел он в ж… сопляк!
Эта злая, нервная и, главное, такая неожиданная и несправедливая по отношению к этому парню фраза резанула слух Колосова. И дело было не в грубости даже, а… Он наблюдал за Погребижской. Что это с ней? Она волнуется. Из-за предстоящей беседы? Или из-за чего-то другого?
На пороге администраторской он оглянулся. Игорь Дыховичный все еще стоял посреди двора. Ковырял носком кроссовки асфальт. Потом развернулся и медленно, какой-то развинченной, ломаной походкой двинулся к шапито.
– Елена Борисовна, не хочу тратить мое и ваше время впустую. – Никита, едва они расположились в администраторской, решил брать быка за рога. – Поэтому буду спрашивать только по существу. Вопрос первый: в каких отношениях вы были с ныне покойной Ириной Петровой?
– Вы же за ее убийство Генку арестовали!
Никита ждал, ни словом не реагируя на ее очень эмоциональное восклицание.
– Ну, она работала у нас недолго. – Погребижская хмурила светлые брови. – К аттракциону моего мужа никакого отношения не имела. Мы с ней мало общались.
– Артисты вашего цирка утверждают другое: у вас были крайне натянутые отношения.
– Кто это утверждает? – Погребижская рассматривала свои детские гольфы, так странно и так провокационно смотрящиеся на загорелых стройных ногах. – Сигаретки нет? Хорошо, раз вам уже про меня насплетничали, чего же вы у меня спрашиваете?
Колосов протянул ей пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Дым, дым…
– А вы даже на ее похороны не пошли, Елена Борисовна. Хотя там почти вся ваша труппа была.
– Я обязана?
– Нет конечно. – Колосов следил, как она курит. Изящный продуманный жест. Кроткое выражение лица.
– Вы бывали в ночном кабаре «Тысяча и одна ночь»?
– Где это?
Он не отвечал, смотрел, как она красиво курит.
– Нет, не была, – ответила Погребижская.
– Аркадий Севастьянов, естественно, это уже не подтвердит. Но мы располагаем другими свидетельскими показаниями.
– Ну хорошо, я была в этом нужнике с Аркашей. Что дальше?
– Вам там до такой степени не понравилось?
– Скотоприемник. – Она глянула на Колосова. – Но мужики тащутся.
– Ваш муж знал о ваших отношениях с Севастьяновым?
– Сначала нет. Потом да. Словно мухи, тут и там ходят слухи по углам. Дальше?
– У вас какая-то путаница с именами, Елена Борисовна, – мягко сказал Никита. – Кто Лена вас зовет, кто Илона. Я вот думаю, быть может, не нравится вам, что я вас по имени-отчеству называю. Может, скажи я «Илона», мы бы лучше поняли друг друга.
– Что вы прикидываетесь, дорогой мой? Вы же беседовали с моим мужем.
– Он вам сказал? А муж бережет вас, Елена Борисовна. Многое вам прощает. И кажется, сильно вас любит. Даже несмотря на все эти мухи-слухи.
– Вы женаты? – спросила она.
– Нет пока.
– Тогда вы все равно ни черта не поймете.
– Чего я не пойму?
– Слушайте, вы же задержали Генку, вчера весь цирк тут у нас по стойке «смирно» стоял. – Погребижская смяла сигарету. – При чем тут еще мы – я, Баграт? Ну, изменяла я мужу, ну переспала с Аркашкой… Вам-то что до этого? Почему я должна отчитываться перед вами в своей личной жизни? Это что – уголовное преступление?
– Простите, но даже в вашем цирке мало кто верит, что Кох – убийца.
– А мы… Так вы что, нас, что ли, не подозреваете?
– Нас – это кого? Вас и вашего мужа? – Колосов отбивал ее вопросы, а сам размышлял: если говорить ей в лоб насчет отпечатков пальцев Геворкяна на том отмытом с мылом пистолетике, то делать это надо сейчас же. Или же… Нет, сохраним этот вопросик, как камень за пазухой. Не для нее – для рогатого мужа. Быть может, это самый главный вопрос его артистической жизни.
– Ну, собачились мы с Иркой иногда, но это наше, бабье. При чем тут Баграт? – снова весьма эмоционально воскликнула Погребижская. – Да и собачились-то больше из-за ерунды, того не стоящей.
«Это Разгуляев-то – ерунда? – подумал Колосов. – Ах какая вы категоричная, Илоночка».
– А что в цирке вообще говорят о смерти Петровой? – задал он свой излюбленный вопрос.
– Да ничего. – Погребижская хмурилась. – Все в шоке, и никто толком ничего не понимает. А некоторые… наверное, думают, как вы, что это я ее со злости шарахнула по башке. У вас ведь и такие «свидетельские показания», наверное, имеются?
– А что говорят о смерти Севастьянова? – Никита давал понять, что вопросы тут задает только он.
Она посмотрела в окно вагончика.
– Многие Вальку подозревают. Вы, наверное, в курсе.
– А вы лично, Елена Борисовна, что думаете?
– Я не могу и не хочу никого подозревать.
– В тот вечер вы виделись с Аркадием?
– Нет. Днем я его, правда, мельком видела. Они с мужем куда-то ездили по делам. Вернулись, я забрала машину и поехала… Мне нужно было в поликлинику.
– Машину Севастьянова забрали?
– Свою. У нас «жигуль», хлам.
– Поехали к врачу?
– С мениском что-то. – Она погладила загорелую коленку. – Самое это наше уязвимое место. Записалась к платному хирургу.
– И когда же вы вернулись?
– Кажется, около семи вечера. Я на Рогожский рынок еще заехала.
– Муж ваш дома был?
– Да. Мы с ним оба весь вечер провели дома.
Сколько раз Никита слыхал эту сакраментальную фразу, когда в число подозреваемых попадали муж и жена!
– Хорошо. Следующий вопрос: фамилия Консультантов вам знакома?
– Макс? Он владелец нашего цирка, нынешний владелец. Говорят, только благодаря ему мы вообще еще дышим. – Погребижская смотрела в окно. – Сейчас, конечно, спросите, встречалась ли я с ним? Только в компании и однажды. Он был знакомым Аркаши.
– Скажите, а в последние дни у вас не было ощущения, что Севастьянов чего-то опасается, боится? Он ведь даже пистолет себе приобрел и возил всегда в машине?
– Пистолет? – Погребижская удивленно приподняла брови. – Никогда не видела у него подобной игрушки. И вообще, представить Аркашу, вооруженным до зубов… Он тряпичник был страшный. Как заведется по магазинам… Пока все не перемеряет, его не вытащить оттуда. И парфюмерии у него на квартире целый склад был самой шикарной. И к обуви он был неравнодушен. Тачку всегда какую-то особенную мечтал иметь. Но чтобы его интересовало оружие… Нет, это на него совершенно не похоже.
– А вы знали, что он сидел?
– Сначала – нет, потом – да. Он сам проговорился, да и не мне одной. – Она вздохнула. – Он по этому поводу не комплексовал совершенно, даже наоборот. А кто сейчас не сидел-то, простите?
– Как ваш муж относился, что вы и Севастьянов…
– Ну, дорогой мой, сейчас вы наверняка про себя версию обмозговываете: она с ним спала, а ревнивый муж его грохнул. – Погребижская печально усмехнулась. – Дайте-ка мне еще сигаретку, Пуаро. Спасибо. – Прикурив, она выдохнула дым. – Нет, я вас разочарую. Запомните: Баграт не способен и мухи убить. Даже из любви… точнее, ревности… А потом я же говорю вам: в ту ночь, когда убили Севастьянова, мы были дома. На чем-то поклясться или на слово поверите? И вот что еще. – Она нахмурила брови. – Наверное, придется кое-что разжевать, чтоб понятно стало. Вы вот все повторяете свои вопросы, тщательно избегая словечка «измена», которое, впрочем, подразумевается под всеми этими недомолвками. Я и Аркашка, я и муж… Измена… Да вы тут с недельку у нас покантуйтесь, поживите в этом нашем террариуме. Знаете, как живут в творческом коллективе? Кто наверху, тот и пан. А будешь норов показывать, гордую из себя строить – быстренько вылетишь и номер отберут. Талантами-то все битком набито. А программа не резиновая. Вот и приходится, как говорится, ногтями и зубами дорогу себе в жизни прокладывать. Вы думаете, Аркаша этого не понимал? Я ведь не гимнастка, не акробатка. Я танцовщица. А простыми танцами в цирке кого удивишь? А Багратик… Лет этак десять назад он бы, конечно, стальным щитом мне был, опорой. А сейчас он уже в возрасте, творческая карьера его на излете. Номер с экзотами устарел. Сейчас вон с крокодилами да удавами фотографируются даже. А то, что он сам делает…