От ваших сотрудников я узнал, что она была убита. Известие это меня крайне опечалило, поверьте. Однако что-либо конкретное о ней я вряд ли могу сообщить. Она редко имела дело непосредственно со мной, чаще – с моим главным визажистом Сергеем Никольским и с Лелей Ракитниковой – она руководит группой манекенщиц, участвующих в показах.
В последний раз я, помнится, видел Красильникову здесь, в магазине, именно седьмого февраля. И это все, чем я могу вам быть полезен. Фотографии других девушек вообще привели меня в недоумение. Почему их стали показывать именно моим сотрудникам? Эти девушки у меня никогда не работали. Даю вам слово.
Он налил Колосову кофе, коньяку и продолжил:
– Признаюсь честно, я бы очень не хотел, чтобы мое имя или название нашего магазина были как-то искусственно притянуты к этому делу. Мы недавно только встали на ноги, приобрели клиентуру, раскрутились. Если сейчас газеты или кто-нибудь из моих покупателей или заказчиков узнают, что меня, Артура Берберова, почти каждый день посещают сотрудники милиции, занимающиеся делом об убийстве, это станет концом всему. Всему! У меня и так огромное количество недоброжелателей, считающих, что пожилые люди, для которых я, собственно, и создаю свои модели, – просто выжившие из ума идиоты, а я маньяк и извращенец с порочными вкусами. Если только где-то всплывет еще и слово «убийство», мне можно будет сразу же закрывать магазин и съезжать с Кузнецкого.
– Артур Алекперович, я вас прекрасно понимаю. – Никита любезно улыбнулся. – Но и вы нас поймите. Убита женщина, сотрудница вашей фирмы. Убита дико, зверски. Сообщу вам и то, что прежде не говорилось, – у нас есть веские основания подозревать, что это убийство – только эпизод в целой серии аналогичных преступлений. Дело действительно крайне серьезное, поэтому мы тщательно отрабатываем все связи погибших. Ваш магазин не может явиться исключением. Я не желаю причинять вам лишнего беспокойства, однако для этого мне надо прежде выяснить у вас кое-какие факты.
– Так спрашивайте! – Берберов приложил руку к сердцу. – Я готов ответить на любой ваш вопрос. Кофе, пожалуйста, рюмочку.
– Спасибо, после. Итак, если я правильно понял, Красильникова поступила к вам на работу в январе. Кто-то ее вам порекомендовал?
– Не порекомендовал. Это слишком громко. Просто у меня есть старый приятель, художник. Он и привел ее однажды – она в прошлом подрабатывала в их мастерской натурщицей. Она мне подошла, потому что у нее имелись сценические навыки. Она ведь в театре играла где-то на Ордынке, а значит, умела гримироваться, двигаться по сцене. Видите ли, мне некогда, да и не на что учить моих девочек. Я работаю только с профессионалками.
– В ее обязанности входила только демонстрация платьев вашей коллекции?
– Да.
– Какая сумма причиталась ей в конце месяца?
– За четыре показа триста восемьдесят пять долларов в пересчете на рубли по курсу на момент платежа.
– После того как Красильникова прервала с вами контакты, вы не справлялись о ней у вашего приятеля-художника? Как, кстати, его фамилия?
– Удойко Владимир. Он не член Союза, но очень талантлив. – Берберов глотнул «Метаксы». – Нет, я у него не справлялся. Необходимости, знаете ли, не было. Деньги в сейфе, думал – девушка в конце концов придет и заберет их.
– Не слишком тактичный вопрос, уж извините. – Никита проникновенно заглянул в темные глаза кутюрье. – Ваши посетители и клиенты, все эти старички… Не обращался ли кто-либо из них к вам с просьбой о знакомстве с кем-то из ваших девушек?
Берберов вспыхнул.
– У нас серьезная фирма, а не дом свиданий!
– Простите великодушно, но все же?
– Нет, никогда. Это глубоко порядочные люди. И потом в основной массе – они иностранцы. Они и по-русски-то не говорят!
– Вам не знакома девушка по имени Кира?
Берберов нахмурился.
– Я, знаете ли, мало имел опыта общения с девушками. У меня времени нет на это. («Ну да, – подумал Никита. – Только с бабушками, геронтофильчик ты мой золотой».) Словом, Кир никаких не было.
– Я поясню, может, все-таки вы припомните. У вас тут на углу есть цветочный киоск.
– И что? – Рука Берберова, подносившая к губам «наперсток» с «Метаксой», зависла в воздухе.
– Некая девушка Кира, по прозвищу Куколка, часто посещала цветочницу и…
– Я не покупаю цветов, – отчеканил Берберов. – Я вообще их не терплю, у меня аллергия. Ни о каких Кирах Куколках я не имею ни малейшего понятия.
Никита согласно покивал – что, дескать, делать, на нет и суда нет. Потом спросил:
– Когда состоится следующий показ?
– Завтра.
– Здесь?
– Н-нет. У нас будет вечер в одном из московских творческих клубов. Это сугубо профессиональная встреча.
Колосов поднялся с дивана. Рюмка «Метаксы» так и осталась полной.
– Ну, тогда не буду вам мешать. Дел, наверное, у вас много. Но возможно, что нам придется снова побеспокоить вас, если возникнет такая необходимость.
Берберов медленно высвободился из бархатного кресла.
– Вот так, как сегодня, за чашкой кофе готов дать вам любую информацию. Но умоляю вас, Никита Михайлович, не надо никаких официальных вызовов, повесток, допросов. Мы висим на волоске. Завоевать расположение солидных клиентов крайне трудно, а потерять – проще простого. Судьба моя – в ваших руках. Умоляю вас.
– Артур Алекперович, не надо меня умолять, я постараюсь сделать все возможное. Но дело скверное. Вы сами это признали. И разобраться с ним мы намерены серьезно.
На том они расстались, убийственно вежливые и крайне недовольные друг другом. Каждый отметил, что сегодня именно пятница, 13-е – проклятый день, и мысленно послал и ее, и своего собеседника ко всем чертям.
Глава 28
ЦАРСТВО ФЛОРЫ
Для Вадима Кравченко конец недели ознаменовался тесным общением с собственным боссом. Двое суток подряд отважный телохранитель дежурил в офисе на Кутузовском проспекте.
Дежурство в пятницу, 13 марта, к счастью, оказалось чистейшей фикцией. Работодатель Кравченко, Василий Васильевич Чугунов, приехав в офис к восьми часам утра, закрылся в кабинете и завалился на кожаный диван – почивать. Кравченко, принявший вахту от своего напарника, узнал, что Чучело в компании собственных охранников всю ночь гудело в загородном ресторане «У святых мощей», что на Киевском шоссе. Домой Чугунов отбыл лишь под утро и во избежание скандала со старой женой (он вернулся к подруге своей юности после двух неудачных женитьб на секретаршах и двух разводов) отправился кемарить на работу.
Кравченко сообщили и то, что «У святых мощей» в самый разгар застолья Чугунова скрутил приступ желудочных колик, который он с успехом излечил старым испытанным средством – двойной перцовой.
– Ты все-таки вызови ему врача, Вадим, – посоветовал охранник, сдававший дежурство. – Звякни Науму Борисычу, пусть приедет, посмотрит его.
– Наум Борисыч совершенно справедливо скажет, что ему надо завязывать с перцовкой. А это его выводит из душевного равновесия. Только хуже сделаем, – зевнул Кравченко. – У нас активированный уголь в аптечке найдется? Посмотри и принеси мне, я ему скормлю пачку, как очухается.
Однако скармливание лекарства произошло не скоро. В половине третьего Василий Васильевич Чугунов, упитанный краснощекий пятидесятипятилетний живчик, опухший, помятый, небритый, с неприятно ноющим желудком, жирно блестящей лысиной и колокольно гудящими мозгами, все еще сидел в одной сорочке и теплых трикотажных финских подштанниках на диване в кабинете и рассматривал на свет мутную жидкость, налитую в бокал для коктейля.
– Зель-цер… ак-к-ква… – прочел он по складам название на яркой коробочке, зажатой в руке. – Вот тебе и ква… Вадь, это с опохмелкой, что ли?
Вадим Кравченко – в отличном темном костюме, белейшей рубашке, при галстуке – стоял перед ним в почтительной позе и держал пачку черных таблеток в целлофановой упаковке.
– Примите лучше это, Василь Василич. Активат. Все неприятности – как рукой.
– Ну, давай. – Чугунов выплеснул «зельцер» прямо на ковер. – Сюда бы минералочки, запить. Хотя нет. Как выпью – газы меня мучат. Так и прут, так и прут. Словно шар раздуваюсь. Скажи там Веронике, чтоб чайку принесла, что ли. Чайку… Да… – Он вздохнул. – А вчера душевно мы посидели, Вадь, душевно. Серафименко под конец три ящика пива привез – ему самолетом прям из Баварии… К рачкам благодать – пивцо… Только я того, как водопровод с пива делаюсь. Так и бегаю, так и бегаю, хоть штаны не застегивай.
Кравченко с невозмутимым видом нажал кнопку связи и заказал секретарше чай для шефа.
– Я вот в газете читал, у немцев какие-то приспособления придуманы бумажные – трубочки с воронкой. Ну, чтоб с пива-то того… – Чугунов усмехнулся, поскреб лысину. – Куда их только надевают-то? На толчок, што ль? – Он визгливо засмеялся. – Ну, ладно. Корней не звонил?
– Нет, – ответил Кравченко. (Корней Корнеевич Миклошенко был деловым компаньоном Чугунова.)
– От старый хрен! Орал тут на меня, ногами топал – дела, мол, я на самотек пустил, лодырничаю! А сам третий день – ни слуху ни духу, – вознегодовал Чугунов. – Ты накажи Веронике там, Потапову, Смирнову, чтоб нашли его хоть под землей. На все кнопки пусть жмут. Телефоны там свои, радио, факсы – всю эту заразу пусть на полную катушку заводят, но чтоб Корней у меня к завтрему был на связи.
– Завтра, Василь Василич, – вежливо поправил Кравченко, – завтра – суббота, он в Жаворонки уедет, как обычно, там его найти просто.
– А, да, правильно. Ты меня поправляй, Вадь, следи. Ты человек культурный, интеллигентный, языкам обучен. Следи, а то я по простецкой своей привычке строительной каб не ляпнул чего так. – Чугунов проглотил пять таблеток активата и запил принесенным пышнотелой томной секретаршей чаем. – А то эти столичные господа, все эти Герминские, Боровские там, ведь образованные, нос от меня воротят. Гнушаются – рылом, мол, ты, Чугунов, не вышел с нами дела вести. А того, что я всю эту шишголь продам, куплю и снова продам, но уже дороже, не понимают. Эх, Вадя! – Чугунов мечтательно вздохнул. – Годика этак через два все эти московские морды вот где у меня будут! – Он поднял волосатый кулак. – Вот где! Хвостом будут вилять, в глаза смотреть. Бензин-то мой, Вадя, а бензин – это кровь. Москва ваша задрипанная без моего бензина дня не протянет. Все они мне дадут – и кредиты, и хрендиты, да еще спасибо скажут, что взял. Эхма! Да садись ты, чего стоишь? Садись! Я тебя люблю – ты парень хороший, честный. Я в людях толк понимаю – имею талант, так сказать. Вот и в тебе я кое-что понимаю. Потому и жизнь свою тебе доверил. За спину твою, Вадь, прячусь. А что делать-то, а? Жизнь такая, паскуда, жизнь волчья, сынок. Но я от тебя, а ты от меня интерес имеешь. Держись меня, Вадя, не прогадаешь. Годика через два любую дверь в Москве ногой открывать будешь, потому что будут знать: это человек Чугунова, его правая рука.
– Врача вам вызвать? – осведомился Кравченко. – Я с Наумом Борисычем связался, он ждет.
– На хрен его! Я ничего, в порядке, только ослаб маленько да заспался. Третий час уж, нет, четвертый. Щас, пожалуй, домой поеду. – Чугунов, сопя, начал натягивать брюки. – Супруга-то не звонила?
– Я ей сам утром звонил, передал, что у вас все нормально.
– Орала?
– Нет, всхлипывала.
– Эх, старушка! – Чугунов покачал головой. – Тираню я ее, с сердцем своим никак совладать не могу, скотина. Темперамент у меня еще того! Но старая жена, Вадя, как одеяло ватное: прикроет, укроет, согреет. У молодых этого нет – участия там, тепла. Вот женишься – поймешь. Гнездо, словом… да… Зашиться она меня все склоняет.
Кравченко невозмутимо пожал плечами.
– Это мысль.
– Да что я, алкаш, что ль? – обиделся Чугунов. – Вот захочу и брошу. Ее ведь куда, ампулу-то эту, в зад зашивают?
– Точно.
– А сидеть как же?
– Она сидеть не мешает. – Кравченко усмехнулся.
– Ишь ты, не мешает! – Чугунов обул ботинки, потопал каблуком в ковер. – Эх, Вадя, мне бы твои годы, твою голову ясную, выносливость твою. Это в конторе тебя так натаскали, что ты ведро выпьешь – и только побледнеешь? У вас там методы, что ль, были специальные?
– Так точно.
– Гипноз?
– Он самый, Василь Василич, только это по молодости надо привыкать. Пока сердце – как часы.
– Эхма, ну ладно. Вызови-ка там машину. Домой, домой на «Мерседесах». – Чугунов напяливал пиджак. – Про субботу что ты там говорил?
Кравченко связался по радиотелефону с чугуновским шофером, вызвал машину.
– Место есть одно любопытное, – ответил он. – Несуетно, тихо, забавно. Вечерок можно с пользой скоротать. И неординарно вроде. Этакий маленький столичный «свет». (Он знал, что слова «свет», «светский» неотразимо действуют на провинциала Чугунова, и поэтому употреблял их и к месту, и так просто.)
– Тусовка, что ль? Стар я, Вадь, тусоваться.
– А к байкерам ехать на прошлой неделе хотели, водкой их поить ради рекламы?
Чугунов засмеялся.
– Так ты ж меня и отговорил: какие, мол, байкеры в марте месяце? У них и мотоциклы небось еще в гаражах. А этот, ну, как его, ну, знаешь, о ком я, ездил ведь. Популярность себе зарабатывает. Бог с ним, простота. Я-то ведь – не он, Вадя. Я – Василий Чугунов. Мне дешевка не к лицу. Я вот водку хочу своего имени выпустить. Пусть работяги пьют мою чугуновочку, меня добрым словом поминают.
– Насчет вечера-то как? – напомнил Кравченко.
– А хрен с ним, поедем, поглядим, что там за моды, что тебе так понравилось. Я все новое люблю. До нового я жаден, Вадя. Бабы-то мясистые, говоришь?
– Рук не хватит обнять.
– Моих хватит, – ответил Чугунов, причесывая редкие волоски на лысине. – У меня темперамент ого-го! Бензин – материал горючий и быстро воспламеняющийся. Я еще, если стариной тряхнуть, и ребеночка смогу того… наследничка, да… Ну ладно, машина-то пришла? Тогда поехал я. Ты, Вадь, сведи меня к машине и гуляй до субботы. Меня щас старушка моя прорабатывать начнет, нечего тебе наш лай слушать. А в субботу заедешь вечерком и у Семенова меня примешь.
– Все сделаю, – заверил Кравченко. Он улыбнулся: уговорить Чучело посетить «Ботанический Сад Души» оказалось делом весьма несложным.
«Этак он действительно сопьется вконец, – думал Вадим, конвоируя босса к машине. – От дел он стал отлынивать, все налево глядит. Попрут они его, компаньоны эти. А впрочем, черт с ним. Таких сейчас навалом. Этот разорится – наймемся к другому».
«Ботанический Сад Души» занимал просторный первый этаж монолитного сталинского дома на Садовом кольце. Эти слоноподобные колонны, тяжеловесные пилястры, узкие окна-бойницы – все это помпезное псевдовеликолепие было Кравченко отлично знакомо. Именно в подобном доме, именно на Садовом кольце (район кинотеатра «Встреча») прошло его безоблачное пионерское детство в просторной и гулкой генеральской квартире его отца. Там тоже был подъезд, смахивающий на готический камин, скрипучий лифт с зеркалами, бдительная сторожиха в стеклянном «аквариуме» у дверей.
Жильцам этого дома на Садово-Триумфальной пришлось, однако, потесниться. Прежде на первом этаже здесь располагалось какое-то услужливо-бытовое заведение – парикмахерская, а может, химчистка, но сейчас…
Эти суперсовременные пластмассово-зеркальные двери, укрепленные изнутри толстенной металлической решеткой, смотрелись на теле старого вальяжного и благополучного дома словно чужеродный нарост. Точно наскоро сляпанная «под Европу» картонная обманка. Однако никакого обмана тут не было. Мраморные ступени блестели, подъезд ярко светился огнями.
– Здесь, что ль, Вадь? – спросил Чугунов, щурясь на свет. – Ишь ты какие! Ну и лады, приехали. Машину-то где поставишь?
К ним уже поспешал мордатый молодец в долгополом пальто с радиотелефоном.
– Вы к кому?
– На вечер. Василий Чугунов и начальник его личной охраны.