— Но ваша сестра со временем приедет к вам, — предположил Крестен.
— Она не приедет, — грустно откликнулась Лиза, — ее никто не пустит. А скорее всего сошлют в лагерь.
— Что ж, как знаете, — Руди вздохнул. — Я предложил, а ваше дело — решать. Уверен, что очень многие на вашем месте с радостью воспользовались бы моим предложением. Но кроме тех, кто фанатично предан партии и ее вождю. Возможно, таких большинство, но не все, я уверен. Вы тоже верите в коммунизм, фрейлян Лиза? В мировую революцию?
— Я плохо разбираюсь в этом, — ответила Лиза совершенно искренне. — Я только забочусь о судьбе своей сестры. И не могу представить, что больше никогда не увижу Ленинград, не увижу Петербург, — поправилась она.
— Что ж, несколько часов у вас есть, — Крестен встал. — Вы можете использовать их, как желаете. Можете поспать, но все же я бы советовал подумать над моим предложением. Почти уверен, что другого шанса у вас не будет. Возможно, до конца жизни.
— Я знаю, — Лиза низко склонила голову. Крестен вышел, она осталась одна. Завернувшись в его плащ, забралась с ногами на лежак. Шнапс и еда сделали свое дело — она согрелась. Более того, больше не было причин для волнения, ее судьба казалась совершенно ясной. Ее не расстреляют, завтра ее отведут назад в Хайм, а там она дождется особистов, которые рано или поздно хватятся ее и группы Брошкина. Должны же при штабе генерала Лавренева задаться вопросом, почему Брошкин не выходит на связь. Особисты примчатся утром, и она снова окажется у своих.
Казалось бы, куда лучше? Но предложение Руди смутило ее. Смутило настолько, что заметно поколебало решимость вернуться к Лавреневу. Уткнувшись лицом в колени, Лиза думала о том, как жила раньше, даже не представляя, что возможна совсем другая жизнь, без страха, без унижения, без постоянного контроля. Свободная жизнь в английской зоне оккупации, она даже вообразить не могла, что это такое — свободная жизнь! И боялась. Столь ли она прекрасна, что если реальность потом окажется чудовищной? Чудовищной до смерти?
Нет, Лиза не сомневалась, принимать ей предложение Крестена или нет. Она сразу решила — нет, так и сказала ему. Она должна остаться с сестрой и вернуться в Ленинград. Обязательно вернуться. Ради того, чтобы судьба Наташи сложилась счастливо, насколько это возможно. И главное, ради того, чтобы узнать, что произошло в Белоруссии. Что случилось с Катериной Белозерцевой?
Последние полтора года события сентября сорок третьего в Минске не давали Лизе покоя. Возможно, Катерину Алексеевну снова оклеветали, а заодно и всех, кто помогал ей. Неужели она отвернется, сбежит, смалодушничает? Неужели не станет бороться за них, если придется? Лиза твердо решила для себя, она вернется. Если Крестен будет столь великодушен, что отпустит ее, она использует этот подарок судьбы с одной целью — она узнает по возвращении домой, что стало с Белозерцевой, и если сможет, обязательно окажет ей поддержку. Она помнила, как однажды в сорок первом Катерина Алексеевна спасла ее от верной гибели. Теперь пришла ее очередь ответить ей тем же. Это ее долг. Иначе предаст саму себя. «Ведь если зло умеет так крепко сбиться в кучу, то почему бы тем, кто стоит за добро и правое дело, хотя бы не протянуть друг другу руки? — Лиза вспомнила строчку из книжки, которую читала еще в школе на английском языке, ее потом изъяли при обыске в отцовском кабинете. — Надо только отважиться на один шаг. Надо только не испугаться».
Казалось бы, оказавшись совершенно одна в немецком лагере в самом конце войны, она должна была позаботиться о себе, лишь о том, как выжить. Но именно здесь, на скрытой базе эсэсовского «вервольфа», она вдруг осознала, что не может остаться в стороне от чужой беды, от несправедливости, которая, она подозревала, косвенно задела и ее. Она узнает, что стало с Белозерцевой, найдет ее, если только останется жива. И как писал тот английский писатель, не испугается. Как не испугалась на войне эсэсовцев и танков. Хотя неизвестно, что страшнее.
Едва засерел рассвет, Крестен снова появился в землянке. Лиза ждала его. Она не сомкнула глаз. Ни на мгновение. Он даже не успел спросить, что она решила, Лиза его опередила:
— Я хочу вернуться в Хайм, Руди. Помоги мне. И поверь, если бы я решала только за себя, то обязательно воспользовалась бы твоим предложением. Но я решаю не за себя, и даже не за сестру. Я должна найти правду в деле, которое очень важно для меня. Ведь должна же быть правда, Руди? Ты веришь, что она существует? Только надо ее отстаивать.
Крестен только присвистнул и сел на лежак рядом с ней. Неожиданно для самой себя Лиза приникла головой к его плечу.
— Ты знаешь, мне дома ни разу не предлагали жизнь, все только жертву, жертву, жертву, — прошептала она. — Жертва и наказание — за все, другого не существовало. А просто ради жизни — никогда. Точнее, очень давно, с детства, с тех пор, как погибли родители. Я теперь знаю точно, их убили. Я должна вернуться, чтобы дознаться до правды и о них, и о другом человеке, который спас меня в сорок первом, когда однажды меня уже обвинили в предательстве.
— Найти правду, а не много ли захотели, фрейлян? — Руди поднял ее голову и заглянул в глаза. — Правду не сыщешь и у нас, а уж в Москве — и подавно. Это вообще царство Чингисхана, как я понял. Боюсь, что ваше предприятие закончится неудачно.
— Я отдаю себе отчет, что силы неравны, меня смолотят, как горсточку зерна, — призналась Лиза, смахнув слезинку со щеки. — Но если не сделаю я, то кто же? На кого рассчитывать тем, кто пострадал безвинно? Я никогда не прощу себе, если просто отойду в сторону. И отец мне не простит, ведь он видит меня оттуда и я верю, он никогда не отступился бы, это совершенно точно.
— Ладно, Лизи, как хочешь, — Крестен поцеловал ее в висок, и все преграды, разделявшие их прежде, окончательно рухнули. — Наверное, мы уже не увидимся с тобой. Но если вдруг тебя сильно прижмут в Москве, ты не глупи, проси политического убежища в любой западной стране. И запомни адрес: Гамбург, Альстерштрассе, 38, дом баронессы Шарлоты фон Крайслер. Она примет тебя, даже если меня уже не будет в живых. Ты можешь быть совершенно уверена в этом.
— Не думаю, что это будет возможно, — ответила Лиза, не зная, что однажды, всего-то несколько лет спустя после войны, Альстерштрассе, 38 станет для нее синонимом спасения, единственным местом во всем мире, где она найдет для себя кров.
— Если ты все решила для себя, Лизи, пора, — Крестен крепко взял ее за руку. — Я и Пауль Кранц отведем тебя в Хайм.
— Но это опасно, Руди, — Лиза испугалась. — Думаю, что у офицеров, которые были со мной, безусловно, имелась рация. В штабе могут забеспокоиться, почему группа не отвечает и прислать еще одну с проверкой и боевым подкреплением.
— Они ничего не подозревают, — невозмутимо ответил Крестен. — Мы вязли рацию с собой, и мой радист уже изучил позывные и почерк твоих сослуживцев. Теперь он отвечает за них, так что в вашем штабе совершенно спокойны. Конечно, когда ты снова окажешься в Хайме, он прекратит игру. Рация замолчит, и вот тогда за тобой приедут. Мы же в это время уже будем далеко. Вставай, пошли, — Руди поднял ее, — Пауль ждет меня у костра. Я сказал, что ты родом из Таллинна, и там у нас был с тобой роман. А у русских ты оказалась по принуждению, уже после освобождения, которого не желала. Но теперь у тебя там возлюбленный, и ты не хочешь с ним расставаться. Так лучше, — он опередил ее возражения. — Паулю, как и прочим, незачем знать правду. Как только мы отведем тебя в Хайм, он забудет о твоем существовании.
— По принуждению «капитанов» не дают, — ответила Лиза, имея в виду свое звание.
— Возможно, — согласился Крестен, — Пауль обратил бы на это внимание, но не сейчас. Теперь он, как и все мы, гораздо больше озабочен собственной судьбой. Пора, Лизи, идем, — настаивал Крестен. Лиза скинула с плеч кожаный плащ, протянула вперед руки: — Я готова, вяжите.
— Не нужно, — он взял ее руки в свои и опустил, — ты пойдешь свободно, свяжем мы тебя уже в Хайме. Глаза тоже завязывать не станем. Даже если ты расскажешь своим соратникам о нашем местоположении, нас уже не будет здесь. Останутся только угольки.
— Я не расскажу, — сказала она твердо.
— Я надеюсь на это. Хотя в сущности — все равно.
По земляным ступеням они поднялись из землянки. Холодный, колючий ветер ударил Лизе в лицо, ее охватил озноб, но быстро прошел. Ветер надрывно гудел в кронах деревьев. Костры, разведенные на поляне, почти потухли. Вокруг них сидело человек пять эсэсовцев, по большей части офицеры. Они переговаривались негромко, глядя на карту. По периметру лагеря расхаживали часовые.
— Солдаты спят еще, — объяснил Руди то, о чем она и сама догадалась. — У нас немного времени. Пауль! — подозвал он офицера, сидевшего у костра ближе остальных. — Мы готовы. Туда и обратно полчаса, не больше.
— Справимся, — уверенно ответил тот, застегивая каску.
Лиза заметила, что в отличие от первой встречи, весьма неприятной, он теперь рассматривает ее с любопытством и едва заметно улыбается.
— Пойдешь в середине, — приказал Крестен и пошел первым.
Кранц, держа автомат наготове, замыкал их небольшую группу.
На выходе из лагеря им встретились разведчики, возвращающиеся из Хайма.
— Все тихо? — спросил коротко Крестен.
— Так точно, герр штурмбанфюрер, — ответил старший. — Никого. И никаких признаков, что кто-то появится в ближайшее время.
— Это хорошо, — Руди кивнул. Они спустились с холма. — Пригнись, — он потянул Лизу за руку, заставляя нагнуться, — на всякий случай. Не первый год на войне, а ходишь, как у себя дома, в Петербурге, прогулочным шагом по главной улице.
— Орлов мне то же самое говорил, — вспомнила Лиза с улыбкой.
— Кто? — переспросил Крестен, из-за кустов оглядывая местность в бинокль.
— Мой начальник, — ответила Лиза, уточнять ей не хотелось. Она даже жалела, что проговорилась.
— Как будто тихо, — Крестен обернулся к Кранцу. — Пошли.
Они приблизились к крайнему дому Хайма, занятому прежде особистами. Здесь все оставалось так, как было предыдущей ночью. Абверовский автобус, в котором особисты привезли документы, перевернут. Опрокинули его еще люди Брошкина, легче было документы доставать. Немцы ставить на место не стали, воспользовались машиной Бородюка. Мертвый солдат из тех, что приехали вместе с Лизой, лежит, распластавшись на крыльце. Лиза наклонилась было, чтобы отодвинуть его, но Крестен остановил ее: — не трогать! — и перешагнув, вошел внутрь.
У искривленного дерева, накрывавшего кроной крышу дома, Лиза заметила тело Бородюка. «Да, не придется тебе вернуться к себе Брусничную, Иван Спиридонович, — подумала она с горечью. — Не дождется тебя, Марьюшка. А ведь совсем немного осталось. Чуть-чуть до победы».
— Руди, здесь подпол, мы в прошлый раз его обнаружили, — доложил Кранц. — Фрейлян можно туда, а сверху припереть чем-нибудь, чтоб выглядело правдиво, что она никак не могла выбраться и вызвать помощь.
— Да, ты, пожалуй, прав, — согласился Крестен, потом повернулся к Лизе, тихо стоявшей за его спиной: — Тебе придется потерпеть, мы свяжем тебя, заклеем рот и опустим вниз. Надеюсь, там нет мышей, — он усмехнулся, — но даже если и есть, то это не самое страшное, что могло бы с тобой случиться. Пауль, ты проверял, что в подвале? — спросил он Кранца.
— Насчет мышей — не знаю, — тот пожал плечами, — а так сухо, воды нет, стоят какие-то ящики, в них хозяева, должно быть, хранили припасы.
— Подойдет! — решил Крестен. — Начнем, — уже светает. Время дорого.
— Слушаюсь, герр штурмбанфюрер, — скинув рюкзак с плеч, Кранц раскрыл его, достал веревки.
— Я думаю, нам лучше попрощаться, — сказал Крестен Лизе, глядя ей в глаза. — Вероятность того, что мы свидимся, по правде говоря, равна нулю. Ни ты, ни я не можем быть уверены, что доживем до конца войны, и в этом смысле у меня гораздо меньше уверенности, чем у тебя. Возможно, положение сложится так, что мне останется только пустить себе пулю в лоб.
Лиза вздрогнула. Она вспомнила, как застрелился на допросе у Туманова штандартенфюрер фон Корндорф.
— Нет, только не это! — воскликнула она, схватив Руди за руку.
— Я говорю о подобном повороте как о крайнем случае, — уточнил он, скрывая улыбку. — Уж лучше застрелиться самому, чем молить о пощаде или ждать, когда тебя поставят к стенке. А всех нас, кто носил форму СС, ждет именно такой исход. Что бы нам ни обещали. Но мы еще поборемся. Если удастся, даже переживем тех, кто нас теперь хочет расстрелять. Но если мы увидимся, Лизи, это будет значит, что в твоей жизни случилась беда. А я не желаю тебе этого. Я желаю, чтоб ты вернулась домой и жила спокойно.
— Спокойно не получится, мне не дадут, — ответила она, ясно понимая, что так оно и будет. — Я запомнила: Альстерштрассе, 38, Гамбург. Если мы оба будем живы, однажды встретимся. У меня есть такое предчувствие.
— Твоя таллиннская подружка — случайно не Кассандра? — пошутил Кранц, разматывая веревки. — Может, она знает, когда умрет Сталин?
— Когда бы он ни умер, нам от этого легче не станет, — ответил Крестен. — Вот Рузвельт умер, а толку что? Хотя может статься, толк и будет.
— Не скажи, — возразил Пауль, — я думаю, американцы встретят нас теперь потеплее, чем прежде.
— Теперь главное, — продолжил Крестен. — Фрейлян, вы готовы? — спросил он Лизу, она кивнула. — Придется потерпеть, будет больно.
— Я потерплю, — с готовностью ответила она. Несколько мгновений они неотрывно смотрели друг на друга, потом Руди наклонился и поцеловал ее в лоб. — Давай, Пауль, — разрешил он, отходя.
Кранц ловко и крепко связал ее, закрыл кляпом рот, тем временем Крестен открыл люк, ведущий в подпол. Лестницы там не было, пришлось спускать Лизу на веревке. Она упала коленями на камень. Пауль сильно дернул вверх, так что ее приподняло, и Лиза упала вновь, но веревка, на которой ее спустили, отвязалась. Лиза лежала на боку, не могла пошевелиться. Руки и ноги, перехваченные веревками, быстро затекли.
— Желаю удачи, — сказал сверху Руди. — Не бойся, все будет хорошо. Я думаю, ждать придется недолго. Перед тем как покинуть лагерь, мы дадим вашим сигнал о спасении. Полагаю, они примчатся. Всего хорошего, фрейлян! — он наклонился над проемом.
Лиза видела его лицо, но ответить уже не смогла. Только сомкнула и вновь разомкнула веки, прощаясь.
— До свидания, фрейлян! — сказал вслед за Руди Кранц.
Люк опустился. Наступила кромешная тьма. Она слышала, как наверху что-то подвинули. Потом голоса Руди и его помощника стали удаляться, вскоре они и вовсе смолкли. Стихли шаги на крыльце. Она осталась одна, в полной темноте. Наверху — только мертвые. Лизу охватил ужас. Она дергалась в веревках, стараясь освободиться. Но Кранц связал ее крепко — ничего не получилось. Тишина и непроглядная тьма сводили с ума, она чувствовала себя так, словно ее похоронили заживо. Чтобы не думать о том, как ей страшно, она начала мысленно читать стихи Пушкина и Лермонтова, все, какие только знала, по много-много раз начиная сначала.
Рядом пищали мыши, они бегали по ней, одна даже ударила отвратительным мокрым хвостом по лицу. Лиза терпела, снова и снова повторяя: «Горит восток зарею новой…» Начало поэмы Пушкина «Полтава» она мысленно произнесла, наверное, в сотый раз, когда услышала звук работающего мотора на улице. Раздались поспешные шаги, много шагов. Кто-то прокричал по-русски прямо у нее над головой:
— Товарищ полковник, да они мертвые все!
«Пришли!» — Лиза готова была разрыдаться, если бы только могла. Теперь главное, чтобы они нашли ее. Она принялась стонать так громко, сколько хватало сил. Рвала легкие. Ее услышали. Когда подняли люк и в лицо ударил дневной свет, она едва не потеряла сознание. Солдаты разыскали лестницу, спустили ее вниз, сойдя в подвал, развязали пленницу и помогли ей подняться наверх. Полноватый старшина в выгоревшей на солнце гимнастерке, разжал ей рот и влил внутрь водки.
— Жива, капитан? — над ней склонился помощник генерала Лавренева полковник Синицын. — Тебе, видать, одной повезло. Ну-ка, Сошкин, сажай ее на стул, — приказал полковник. — Рассказывай, капитан, — Синицын уселся напротив. — Кто здесь был, как все это вышло.