И там устроил пышную свадьбу.
На радостях одарил всех риксов, князей и вождей, которые ходили с ним в поход, богатыми подарками. Кого золотом, кого серебром, кого дорогой ромейской одеждой и драгоценностями, а неженатым и вдовцам отдал в жены своих незамужних дочерей.
Князь Божедар, к тому времени вдовец, тоже получил в жены дочь кагана.
Для воинов забили тысячу быков - пусть каждый ест, пьёт и на всю жизнь запомнит тот день, когда женился на прекрасной Ильдике грозный Аттила!
Приглашённые были приняты во дворце. Там рекою лилось дорогое ромейское вино, ковшами черпали из бочек хмельную сыту, сваренную из словенского мёда, да пиво готов - бро, тоже из словенского ячменя. Вдосталь было и прохладного кумыса, и любимой гуннами бузы, приготовленной из пшена.
Все пили и ели вволю.
Свадьба длилась до позднего вечера. Звучала музыка, опьянённые гости горланили песни и танцевали так яро, что их крики, галдёж и топот были слышны по ту сторону Тисы.
Больше всех веселился сам Аттила. Он сидел с Ильдикой под шёлковым опахалом, которое держали над ними рабы, весёлый, словно помолодев. Не отклонил ни одной чарки, не отказался ни от одного вкусного блюда. Пел и танцевал наравне с молодыми. Его жирное круглое лицо стало медно-красным, узкие глазки сверкали, а реденькая седая бородка прилипла к потной морщинистой шее.
Вокруг него сидели его жены, сыновья, дочери, внуки и внучки. Среди сыновей выделялись любимцы кагана - Эллак, Эмнетзур и Эрнак, которые сами уже были каганами в своих племенах и, втайне, жаждали верховной власти.
Они пришли со своими жёнами и детьми и, сидя между знатными гуннами, следили, чтобы всего подавалось вдоволь.
Усталые рабы и рабыни, слуги и служанки, едва успевали убирать опустошённую посуду и приносить всё новые и новые яства и напитки.
Наконец, Аттила заявил:
- Хватит! Нам с Ильдикой пора отойти ко сну! А вы гуляйте! Пусть музыка и песни не утихают до самого утра!
Взяв молодую жену за руку, он тяжело поднялся и повёл её в свою опочивальню.
Всю ночь не утихало то свадебное торжество. При свете свечей и факелов гости ели, пили, пели, пока не заснули там же, во дворце кагана, где кому пришлось.
Взошло солнце. Изнурённые слуги прибрали заваленные объедками столы, расставили на них чистые тарели и чаши, заново наполнили из бочек корчаги вином, пивом, сытой и кумысом. Просыпались риксы, князья, старейшины и вожди - тут же начинали похмеляться.
А каган всё никак не выходил из опочивальни.
Поначалу это никого не тревожило: дескать, отдыхает старый после чрезмерных излишеств.
Но когда солнце, поднимаясь выше и выше, прошло за полдень, присутствующих обуяла неясная тревога. Почему не выходит каган? Почему не появляется его молодая жена?
Первым бросился к закрытым дверям Эллак. Постучал, потом стал дубасить в них кулаком. В ответ ни звука.
- Ата, открой!
Никакого ответа.
Вмиг утих застольный шум. Прекратились разговоры. Замер дворец кагана. Перепуганные родичи кагана, придворные и челядь толпились возле дверей опочивальни…
- Ломай!…
Выбили тяжёлые двери. Толпа ворвалась в просторный покой. И внезапно все остановились, потрясённые тем, что открылось их глазам.
Жуткая тишина зависла во всём дворце. Не стало Аттилы! Не стало того, кто многие годы наводил ужас на весь мир! Кого все боялись и ненавидели, как бешеного волка. Кого называли «отцом гуннов», славнейшим и мудрейшим, а за глаза проклинали самыми злобными словами и кому желали самой лютой смерти.
Теперь он лежат неподвижно - такой маленький, невзрачный, никчёмный.
Но его боялись и мёртвого. И все со страхом смотрели на бездыханное тело.
А где же Ильдика? Где молодая жена кагана? Может, это она зарезала старого мужа?
Нет, всем было ясно, что Аттила умер своею смертью. Когда он сверх меры объелся и опьянел на пиру, а потом, спустя считанные минуты, добрел до спальни и лёг на ложе навзничь, кровь из носа хлынула не наружу, а внутрь, в горло и задушила его. Перепуганная же Ильдика забилась в угол и там, накрывшись ковром, проплакала в страхе и продрожала всю ночь…
Похороны были на третий день.
Посреди голой степи, в шёлковом шатре, положили Аттилу, чтобы отдать ему последние почести. И лучшие и достойнейшие мужи гуннов ездили верхом вокруг того шатра и, воздевая вверх руки, восклицали: «О великий король гуннов Аттила, рождённый каганом Мундзуком, властитель множества племён! Ты, который с невиданным доныне могуществом овладел скифскими и германскими царствами, захватывая города и земли, вселил великий страх обеим империям мира ромеев и, только по милости своей, сохранил их от разграбления, принимая от них ежегодную дань! Ты, великий каган, счастливо свершив всё это, скончался не от раны в бою, не от коварства врагов, а в радости и веселье, не ощущая боли. Ты покинул нас, когда твоё племя пребывало целым и невредимым на вершине славы и могущества! Кто же посчитает это кончиной, если некому мстить за неё?»
При этом они резали себе щеки острыми ножами и, размазывая по лицу кровь, оплакивали великого кагана.
Там же, неподалёку от шатра, на возвышении справляли похоронную тризну, которая превратилась - не столько от горя, сколько от радости - в величественное и пышное пиршество. Вино и мёд лились рекой, даже более обильно, нежели на свадьбе. Скорбные плачи сменялись пьяными песнями. И так, объединяя в себе противоположные чувства, гунны, а за ними и властелины подчинённых племён до самого вечера проявляли скорбь, густо замешанную на веселье.
А ночью, тайно от всех, сыны кагана и знатные гунны похоронили Аттилу.
Тело Аттилы положили в три гроба - золотой, серебряный и железный. Посреди степи, в ничем не приметном месте, рабы выкопали глубокую могилу и опустили в неё, вместе с останками владыки гуннов, много из награбленного им богатства - драгоценные доспехи, золотые блюда и кубки, золотой лук, золотой меч и золотой щит, разукрашенные самоцветами одежды, любимого коня кагана с серебряным седлом и серебряной уздечкой…
Когда всё это было закончено, сыны и приближенные Аттилы убили всех рабов, что копали могилу, и бросили их в яму, чтобы служили своему господину в стране предков, и никому не выдали тайну его последнего приюта.
Потом родичи и знатные гунны собственноручно закопали яму, а наутро тысячи всадников с рёвом и гиканьем, потрясая оружием, промчались над нею, затоптав её на веки вечные, так, что и малейшего следа не осталось…
Остались только страшная память о кровавых жестоких делах этого изверга, да лютая ненависть между его сыновьями, которые, как бешеные псы, ещё не отойдя от свежей могилы, готовы были вцепиться в глотки друг другу за власть над гуннами…
На следующий же день после похорон сыновья Аттилы собрались в отцовском дворце и свирепо перессорились между собой. Каждый непременно хотел стать великим каганом. Долго они спорили, поминутно хватались за оружие и никак не могли прийти к согласию - кому быть великим каганом и как поделить между собой земли и племена, что остались им в наследство от отца.
В конце концов решили кинуть жребий - кто что получит.
Прослышав о таком позорном переделе, гордый король гепидов Ардарик, а за ним другие риксы, князья и вожди возмутились безмерно: Как?! Разменивать нас, как презренных рабов? Нет, хватит терпеть ярмо гуннов! Подняли свои войска, объединились и выступили против гуннов.
Поняли сыновья Аттилы и другие вожаки гуннов, что могут утратить всё, и, прекратив распри, двинулись тем навстречу. И сошлись оба войска за Дунаем, где течёт река Недао…
Лютой была сеча. Долго ни одной из сторон не удавалось пересилить противника. Ардарик, возглавив все племена, что поднялись против гуннов, призывал своих воинов: «Кто хочет воли, тот должен презирать смерть! Победа - на острие наших мечей и копий! Сегодня нам суждено или стать вольными или погибнуть достойно! Страшитесь одного - остаться рабами!»
А Эллак, старший среди братьев, любимец Аттилы, бросался в самую гущу боя, и копьём, и мечом, и булавою прокладывая дорогу к победе, вёл за собой всё гуннское войско. И стал бы он великим каганом, если бы одержал победу! Но не суждено было это ему судьбой. Посланное чьей-то сильной рукой острое копьё пронзило грудь и оборвало жизнь. Закричали, завопили в горе и страхе великом гунны. Они дрогнули, заметались и покатились назад, оставив на поле боя тридцать тысяч мёртвых одноплеменников. И навсегда утратили гунны господство над соседними племенами… Поделили сыны Аттилы меж собой недобитые остатки племени, и каждый со своим родом отправился в свою сторону.
Так погибло, распалось кровавое царство гуннов, когда покорённые ими племена оружием добыли себе свободу!
МЕЖАМИР.
От Каменного Острова на Роси до речки Почайны, где в густых дремучих лесах кончалась земля полян и за Ирпенем начинались земли древлян, а за Днепром по Десне - северян, два полных дня езды на коне. Однако, посланные Туром Кий, Хорив и Ясень всё время мчались что есть духу и, меняя в селениях по пути усталых коней на свежих, преодолели это расстояние к началу вторых суток.
Не жалея ни себя, ни коней, они торопились к стрыю Межамиру.
Кий не раз бывал на Стугне, и на Ирпине, и на Почайне, но и его, не говоря уже о младших спутниках, поразила дикая величавость здешней природы. Всё вокруг было необычно интересным, не таким, как у них дома, на Роси. Какие могучие дубы! Какие красавицы сосны! У основания в три обхвата, они поднимались вверх так высоко, что казалось, подпирали верхушками небо! А какой густой-прегустой под ними подлесок. Его ветви, переплетённые с сухим буреломом и с буйными зарослями травм, создали такие непролазные чащи, сквозь которые без топора или ножа-секача и продраться невозможно… Для дичи здесь - приволье-раздолье. Путниками часто встречались стада гривастых зубров, которые спокойно паслись на росистых полянах. То здесь, то там среди кустов мелькали развесистые рога лосей и оленей. Из оврагов доносился глухой медвежий рёв… А зайцев, лисиц, косуль, барсуков, куниц и другой мелюзги - и не счесть!
Едва заметная дорога, по которой пробирались всадники, сперва вывела их на заболоченную пойму какой-то небольшой, перегороженной плотинами бобров, речушки, а потом на высокий холм, густо поросший лесом. Холм неожиданно заканчивался крутым обрывом.
Здесь всадники остановились и спешились, не в силах вымолвить ни слова от восхищения. Какое дивное зрелище!…
Одних высота страшит, других окрыляет. Невзирая на усталость, Кий ощутил, как нечто огромное - радостное и прекрасное - вдруг вошло в него. Даже петь захотелось. Или - взлететь… Ему показалось, что отсюда видна половина мира - такая необозримо-прозрачная даль, пронизанная солнцем, простиралась в беспредельности. Перед ним лежала прекрасная, удивительная страна, испещрённая реками, заводями, озёрами и протоками, покрытая тёмно-зелёными лесами и буйными зелёными травами, разукрашенная свежими красками, каких он ни разу не видел в степи… Страна, которую можно выдумать в сказке или увидеть во сне…
Его спутники тоже замерли от удивления и долго стояли молча, поражённые необычностью, мощью и красотой пейзажа, открывшегося перед ними.
- Вот мы и приехали, - тихо сказал Кий и указал рукой на широкую долину. - Здесь живёт наш стрый Межамир…
Хорив и Ясень поглядели вниз. Там, на ровном берегу небольшой полноводной речки Почайны, виднелось большое селище. Над камышовыми крышами деревянных хижин поднимались сизые дымки. За речкой, в долине, паслась скотина. Возле досчатой пристани, где покачивались на воде тёмные челны, толпились люди. А ещё дальше, за зеленеющими лугами и жёлтыми песками, поблёскивал в лучах солнца широкими плёсами Днепр…
- В красивом месте живёт наш стрый! - воскликнул Хорив. - Какое приволье. Понятно теперь, почему не захотел он после разгрома Аттилы возвращаться на Рось.
- Конечно, он правильно решил, - согласился с братом Кий. - И правда, до чего же здесь славно!
Они ещё какое-то время любовались прекрасным видом, что открывался на север, на восток и на юг. Потом, ведя коней в поводу, спустились по крутой тропинке вниз.
Селище встретило их лаем собак и гомоном людских голосов, доносящихся от берега Почайны. Как раз в это время там причалили рыбацкие челны, и к ним сбежались с корзинами и туесками, плетёнными из берёзовой коры, все, кто оставался дома и с нетерпением ждал улова. Каждому хотелось полакомиться жареным линем или сваренной с укропом и луком юшкой из стерляди.
Рыбаки кидали рыбу на песчаный берег. Старшие тут же делили её на «дымы», и женщины с детьми, собрав свою долю в корзинки или туески, уносили домой.
Заметив приближение вооружённых чужих людей, селяне притихли.
Вперёд выступили мужи и отроки, что постарше. В настороженных взглядах вопрос: кто вы - друзья или враги? С чем прибыли?
Но прежде чем Кий успел пояснить, кто они, из толпы вышел осанистый седобородый дед в длинной полотняной рубахе, подпоясанной ремешком, и протянув шершавые узловатые руки, воскликнул:
- Ба, ба, ба! Кий, ты ли? Какими судьбами?
Это и был Старейшина Межамир.
- Да, стрый, это я, - ответил Кий. - А со мною - брат Хорив и наш друг Ясень.
Старик крепко обнял каждого.
- Рад я, рад, что навестили меня… А что случилось на Роси, вижу - мчались без отдыха. Коней почти загнали - едва поводят боками, бедные… Не случилось ли, часок, какая беда с братом моим Туром?
Кий отрицательно покачал головой:
- Нет, отец, хвала богам, жив-здоров…
- Тогда… - и обернувшись к женщинам и детям, прикрикнул на них: - Забирайте рыбу - и кыш отсюда!
Когда те ушли, а мужчины сгрудились около старейшины, Кий поведал:
- Гунны объявились в наших краях, стрый… Давно их не было слышно. Только акацыри иногда налетали небольшими отрядами, чтобы пограбить и тут же сбежать… А это - гунны Эрнака. Уличей разгромили, мы со дня на день тоже ждём нападения…
- Вот как!
Старейшина поскрёб негнущимися пальцами седую голову. Его родичи, встревоженные неожиданной вестью, стояли молча. По своему опыту или из рассказов старших все знали, каким тяжким, ненавистным было гуннское ярмо. Знали и то, что до сих пор племена гуннов всё ещё достаточно сильны и считают себя хозяевами степи меж Дунаем и Доном. И только несогласия и лютые распри между их вождями, наследниками Аттилы, мешали им объединиться и вновь обрести ту страшную злую силу, которая совсем ещё недавно покоряла себе все окрестные земли и племена.
Межамир первым нарушил тишину:
- Что же князь Божедар? Он знает об этом?
- Дни князя сочтены. Что он может сделать или посоветовать? - Кий махнул рукой.
- А брат мой Тур?
- Отец послал нас к тебе, стрый… Чтобы ты помог созвать на помощь друг другу наших соседей - северян и древлян… Он думает, что только гуртом, все вместе, мы сможем дать отпор Эрнаку… Если же выступать поодиночке, то всем нам - конец!…
Межамир долго смотрел на Кия, морща высокий лоб. Был он, похоже, не очень быстр в мыслях и поступках, но всё ещё зоркие и пытливые глаза его светились умом. Наконец, произнёс:
- Тур мнит разумно… Да и кому же, как не ему, знать гуннов и их привычки - довелось ему не мало лиха хлебнуть в походах Аттилы!… Нам нужно непременно соединиться!… Сила Эрнака в том, что всё его войско - в единой куче, в одной руке. Куда захочет, туда и поведет, когда захочет, тогда и ударит!… А мы распылены. Сидим по своим селищам да весям, разбегаемся кто в лес, кто куда. Поляне сами по себе, древляне - тоже, а северяне притаились за широким Днепром по своим лесам, как медведи по своим берлогам, и в толк не возьмут, что им кто-то может угрожать…
- Так не откажутся ли они нам помочь?
- Поглядим… Пошлю лучших мужей к князю древлян Ходоте - что он скажет… И к северянскому князю Гордомыслу…