— А! Обратили внимание? Знаете, это история довольно любопытная… Мне действительно рассказывал ее один из Глинищевых. Алексей… История любопытна тем, что очень похожа на ту, что Лермонтов описал в «Штоссе». Вы помните это произведение? Небольшой текст. Очевидно, неоконченный…
— Да-да… помню. Как раз недавно… пришлось перечитывать.
— В общем, якобы один их предков Глинищевых был страстным игроком. Неисправимым картежником. И вот он каждую ночь играл с неким стариком…
— Я догадалась: он проиграл этому старику душу.
— Так вот, представьте… С той поры Глинищевы считали, что над их родом тяготеет заклятие. Каждый раз, когда кому-либо из Глинищевых угрожали какие-то жизненные катаклизмы, — являлся этот призрачный старик. Как предупреждение. Как знак, по всей видимости, который посылают рок и судьба. Ужасный зловещий старик. Так сказать, проклятие рода Глинищевых. Например, Александр Митрофанович Глинищев в партере Мариинского театра, когда давали «Жизнь за царя», вдруг увидел…
— Старика! — Аня уже с трудом удерживалась от того, чтобы не обнародовать свой сюрприз.
— Да-да! — подхватила она.
— А осенью шестнадцатого года помещица Глинищева, прогуливаясь в парке своего имения Спасово, вдруг увидела в конце аллеи старческую фигуру. И уже весной семнадцатого имение Глинищевых разграбили. А осенью вообще произошел государственный переворот!
— Вот именно, и нашей семье пришлось бежать из России, — грустно кивнула Витенгоф. — Таких, как мы, тогда называли «недорезанными». Прелестное словечко, не правда ли? Очень точно характеризует то время. Так вы все-таки дочитали мои записочки?
— Нет.
— Откуда же вы знаете все это про Глинищевых?
— Софья Кирилловна… — скромно заметила, понимая, каким удивительным сюрпризом сейчас поразит старушку, Аня. — А ведь я, кажется, знакома с потомками вашего Алексея Глинищева.
— Потомками? — Софья Кирилловна удивленно приподняла седые брови. — Какими потомками? Это невозможно.
— Почему же?
— У него не может быть никаких потомков.
— То есть?
— Алексей Глинищев, тот самый, что рассказал мне эту историю, умер от тифа. Я сама тому свидетельница. Была на его похоронах — еще маленькой девочкой. Он был женат, но детей у них с женой не было. Не успели. Его жена так и осталась в России.
— Но у нее родился ребенок.
— Когда?
— Я точно не знаю.
— Возможно, это не его ребенок?
— Не его?
— Нет, это удивительно! Видите ли, насколько я знаю, Алеша Глинищев более всего жалел, умирая, что у него не остается детей и линия рода на нем прерывается.
— Но он мог не знать, что в России у него родился ребенок?
— Возможно… Когда же родился этот ребенок? Не знаете?
— Увы, не знаю.
— Однако… если у Алеши остался ребенок, — пробормотала Витенгоф, — я, конечно, перепишу свои мемуары. Потому что утверждение, что у Алексея не осталось потомков, неверно… Я не хочу никого вводить в заблуждение. Когда же все-таки родился этот ребенок? Аня, вы узнаете это для меня?
— Я постараюсь.
— Уж не обессудьте — поработайте вместе со мной над моими мемуарами!
— Софья Кирилловна…
— Да, моя милая?
— Извините, я, как уже призналась, не дочитала их все-таки до конца… Вы уж меня простите. Но вы случайно… — Светлова пристыженно умолкла.
— Да говорите же! Не миндальничайте! — нахмурилась Витенгоф. — Хотите спросить: не насочиняла ли старуха, чего никогда не бывало?!
— Ну, в общем… — покраснела Светлова. — Извините… но я… Правда, это очень важно… Все, что вы описали в своих мемуарах, действительно так и было?
— Что именно?
— Смерть Алексея Глинищева, и время его смерти, и то, что он так сожалел, что линия рода Глинищевых прерывается…
— Да… Я, видите ли, старалась быть подробной. Ничего не пропустить из тех дней… Тем более что я так плакала, когда он умер… Забыть это невозможно… Потом, разумеется, столько всего случилось… Вы и представить себе не можете, каким чудом посреди нашего скудного существования в эмиграции стало известие, что нотариусы разыскивают Кирилла Витенгофа, моего отца… Неожиданно свалившееся наследство — майорат в Пруссии. Мы уехали. Ну а потом столько всего в жизни было. Столетие, как известно, выдалось на редкость бурным. Однако сейчас, когда я пишу эти мемуары, я вспоминаю каждый из тех дней в Севастополе так ярко и четко… до малейших деталей! Возможно, это особенность стариковской памяти: чем дальше события, тем они отчетливее. А может быть, это моя детская влюбленность в Алешу сделала те дни незабываемыми. Удивительно, сколько произошло потом в жизни событий — и страшней, и ярче, и радостней… Многое забылось совсем. А вот это — как будто вчера.
— Софья Кирилловна…
— Да, голубушка?
— А вы сами верите в старика-проклятие?
— В каком смысле?
— Ну… что он может являться Глинищевым?
— Да что вы, дорогая моя! Нет, конечно… Нисколько.
— Но как же! Вспомните, что с Верой Алексеевной Глинищевой случилось!
— Да что с ней случилось-то?
— Ну как же? Увидела старика-проклятие ночью в углу спальни и на следующий день умерла.
— Ну уж, вы тоже скажете… Кто это вам такое порассказал? И не совсем все так было. Племянник паршивец у нее был — вот что с ней случилось. Подшутил над тетенькой. Наследство хотел поскорее получить. А тетенька уже вроде совсем на ладан дышала и с постели не вставала, а все никак не помирала! Ну, племянник и решил посодействовать — напугать старушку.
— Точно?
— Это мне Алеша так в детстве объяснял, чтобы я от страха не дрожала… Потому что от страха Вера Алексеевна Глинищева окочурилась, милая вы моя! А вовсе не от того, что «старик-проклятие» ей явился!
— Вы в этом уверены?
— Да что вы, не знаете, как это делается? «Пиковую даму» не читали? Много ли нам, старушкам, надо…
«Вот, оказывается, как! — Светлова слушала Софью Кирилловну и уже думала о своем: — Ай да Глинищевы… Видения видениями, а самые находчивые, вроде этого племянника, уже, оказывается, использовали семейное предание в собственных целях…»
Прощаясь, Софья Кирилловна задержала руку Светловой:
— Вы уж извините старую даму… Но у меня к вам тоже один вопрос… не очень корректный, наверное.
— Да?
— Никак не могу понять… Вы зачем, дорогая, ко мне все-таки приезжали? Неужели только ради того, чтобы сообщить о смерти Федора Хованского?
И Светловой пришлось все рассказать. От начала и до конца. Ведь известно, что старые дамы любопытны и у них есть время интересоваться подробностями.
Глава 19
По возвращении из Мюнхена Светлову ожидал «сюрприз».
— Представь, Ань, он чуть меня не укокошил! Если бы не «сорок пятый», оказавшийся, по счастью, под рукой — мы бы с тобой сейчас не разговаривали! Представляешь?! Даже не знаю, как его описать, старика этого… Инфернальный какой-то! Вместо физиономии — черный страшный провал, клянусь! Не преувеличиваю… Как будто в преисподнюю заглядываешь!
Светлова с некоторым — правда, хорошо скрываемым — недоверием слушала жарко повествующую о смертельном приключении Генриетту. О том, что «проклятие» перешло к активным боевым действиям, совершило дерзкое нападение на Генриетту и чуть не проломило ей черепушку, Светлова узнала от рыжей уже в Москве, по возвращении. И Генриетта сразу же приехала к ней в гости…
В Мюнхене телефонными звонками рыжая тревожить Аню не стала.
— Генечка… А может, на самом деле это был просто черный чулок, обтягивающий лицо? Ну, знаешь, такие обычно надевают налетчики и громилы, оставляя для глаз узкие прорези?
— Ты так думаешь?
— Понимаешь, при плохом освещении, в полутемном подъезде, когда воротник пальто поднят, а поля шляпы низко опущены, — запуганному человеку вполне может показаться, что вместо лица у этого старика черная дыра…
— Ну, не знаю, не знаю… — вздохнула Генриетта. — К тому же никакой я не запуганный человек! Понимаешь, Аня… Сила-то у него тоже была какая-то адская… Нечеловеческая! Так своей кувалдой размахался!
— Ну, видишь ли, Генечка, даже очень хрупкие люди, если их вывести из себя, способны…
— А кто его выводил-то?! Я его лично не выводила. Чего он ко мне заявился?
— В том-то и вопрос… — задумчиво произнесла Светлова. — Кто его вывел из себя? Чем? И почему он именно к тебе заявился? Точнее, три вопроса.
— Нет, ну ты подумай, Ань… Если бы дверь была деревянная, а не металлическая, он бы ее просто в щепки разнес!
— Ужасно… — поддакнула лицемерно Светлова. — А можно на нее посмотреть? Ведь отметины, наверное, остались какие-нибудь? Вмятины?
— А я ее уже заменила, чтобы соседи не судачили!
— Так быстро дверь поменяла?! Ну, молодец, Тенечка… Наш пострел везде поспел, — усмехнулась Аня. — И с расходами не посчиталась?
— Ну, знаешь, на нас и так, как Гоша в розыск попал, все косятся. А тут еще дверь стала — как после штурма Азова! Каждый мимо пройдет и что-нибудь да подумает. А я и так уже стала притчей во языцех в нашем доме!
— А ведь это значит, Генриетта, и следов никаких не осталось от этого нападения?
— В общем, да, — согласилась рыжая.
— То есть… Получается, никаких доказательств твоим словам нет… Так получается?
— Получается так, — вздохнула Генриетта. — Правда, жаль?
— А уж как мне жаль, ты и не представляешь.
«Старик… инфернальный, — думала Светлова, — жуткий… черная дыра вместо лица… словно из склепа вылез… Так-так… А что, если, дорогая Генриетта, ты все это сочиняешь? И никто на тебя не нападал? И все это — из того же ряда, что и «адский голос» на автоответчике?»
Все же нельзя сказать, чтобы на Анну не произвел вообще никакого впечатления рассказ Генриетты. Рыжая явно была напугана. А так привирать? Ну не настолько же Генриетта владеет актерским мастерством…
— Вот, Ань, погляди… Это он обронил, убегая!
Светлова взяла в руки розовую игрушку.
— Что это?
— Говорю же: старик обронил, убегая.
Светлова удивленно повертела в руках пластмассового утенка:
— Бред какой-то! Обезумевший от жажда убийства Некто, размахивающий смертоносной дубиной… и детская игрушка!
Анна еще раз оглядела розового утенка со всех сторон.
И вдруг нажала на розовый бок.
Пластмассовый бочок игрушки продавился…
А когда стал распрямляться — раздался щелчок.
Светлова вздрогнула — было ощущение, что рядом появился старик…
— Уф-ф… — Аня даже оглянулась… Никого! Она перевела дыхание.
Ничего не скажешь… Похожий. Очень похожий звук!
— Генриетта, — вдруг спросила она, — могло так случиться, что он не разглядел во время нападения твоего лица?
Генриетта задумалась.
— В общем, да… Могло. Я ведь к нему, по сути дела, и не поворачивалась лицом-то. Когда шла от лифта к своей двери, он спиной ко мне стоял, у окна. Да я и сама его черной рожей лишь мгновение «любовалась»… Он ведь сзади на меня напал! А уж что он разглядел — трудно сказать.
— Трудно? А насколько?
— Понимаешь… Я так от ужаса, наверное, глаза вытаращила, что в пылу борьбы и обознаться недолго. Ярость, она, знаешь, глаза застит. Даже привидениям. А он, прямо тебе скажу: ну совершено был рассвирепевший!
Генриетта распрощалась и помчалась к родителям навещать свою вконец заброшенную дочь.
«Почему призрак переключился на Генриетту?» — думала Светлова.
У привидений свои капризы?
Одно только «но»… Побеждает в наше время тот, кто владеет более обширной информацией.
На данный момент Светлова владела большей информацией, чем ее противник. Это случалось с ней нечасто, но сейчас это было именно так.
* * *Эти данные Светлова получила в военном архиве.
«Глинищев Алексей Алексеевич, одна тысяча девятьсот двадцать второго года рождения, призван на военную службу в одна тысяча девятьсот сорок втором. Погиб…»
С мужчинами, прошедшими через армию, вообще проще… О них всегда можно узнать хотя бы самое главное. Дату смерти. И дату рождения.
— Значит, он одна тысяча девятьсот двадцать второго года рождения? — растерянно, изучив полученную справку, переспросила Анна архивистку.
— А что, тут неясно написано? — проворчала работница архива — пожилая сварливая женщина в огромных очках, собственноручно и вручившая Светловой эту справку. — Или вы начальную школу не заканчивали?
— Да нет, почему же… посещала, — призналась Светлова.
— Ну так и читайте, что написано.
— Да я читаю…
— Что-то чересчур зачастили к нам с этим Глинищевым, — неодобрительно вдруг заметила дама-очкарик.
— Да? Что вы имеете в виду?
— То и имею.
— То есть… Вы хотите сказать, что кто-то уже запрашивал сведения об Алексее Алексеевиче?
— К тому же не так и давно! Вот я и удивляюсь… Ходят и ходят! — неласково прокомментировала женщина. — Как будто у нас и так работы мало.
— А вы не могли бы описать этого человека?
— Делать мне больше нечего, как его описывать… Может, вам еще словесный портрет?
— Ой, хорошо бы! — обрадовалась Светлова.
— Наглость какая! — пробормотала очкарик.
— Ну пожалуйста! Хоть в самых общих чертах… Это очень-очень важно! — принялась причитать Светлова.
— Да что его описывать-то… — Архивистка вдруг сменила гнев на милость: — Вы его и сами, наверное, видели. Его часто по ящику показывают. Последнее время, правда, что-то перестали.
«Конечно, перестали… — взволнованно думала Светлова, — как же его теперь показывать, если он дуба дал?!»
Ответ архивистки прояснял очень многое.
«И ведь не поленился сам за справочкой заехать. Даже помощнику это дело не перепоручил… Видно, всерьез увлекся своими изысканиями!»
Аня с благодарностью смотрела на сварливую, в огромных очках сотрудницу архива: «Ай да умница, ай да очкарик… Внимательная и с хорошей памятью! И даже понятия не имеет, как мне помогла!»
Вот и объяснение!
Теперь Светлова спокойно, не оглядываясь, шла по улице; спокойно заходила в свой подъезд и не боялась открывать дверь своей квартиры. Она не боялась старика… Ведь старик переключился на Генриетту. И Светлова знала теперь почему.
* * *— Здравствуйте!
— A-а… это снова вы! Что на сей раз? Кошечка, собачка? Мышка-норушка?
Рина Васильевна, та самая дама, которая ни разу в жизни не мыла пол, иронически оглядывала стоящую на пороге Светлову.
— А вы, девушка, случайно не мошенница, промышляющая обманом пенсионерок?
— Нет…
— Но, кажется мне, похожую на вас особу я видела намедни в телепередаче «Криминальная хроника»!
— Да нет, Рина Васильевна… Клянусь!
— Не клянитесь, голубушка! Как правило, мошенницам, пойманным с поличным, это не помогает! Надо сказать, мои родственники Алексей и Алена Глинищевы сразу же вас опознали, когда я вас им описала…
— Даже так? Не узнали, а опознали?
— Видите ли, после вашего прошлого визита — довольно странного, надо заметить! — я случайно упомянула при встрече с ними о некой светловолосой красивой девушке…
— Спасибо! — искренне поблагодарила старушку беременная и замученная жизнью Светлова, теперь еще к тому же и записанная в мошенницы.
— Да, представьте, я им описала девушку, столь трогательно заботящуюся о потерянной кошечке и одинокой старушке… Что вы там болтали насчет какого-то «отдела помощи»?
— Рина Васильевна! Хватит меня разоблачать. Клянусь, я не собираюсь обчищать вашу скромную квартирку. Дело совсем в другом. Мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.
— Всего-навсего? — иронически хмыкнула старушка.
— Вот увидите, я не буду спрашивать вас, где вы храните свою пенсию… По сути дела, необходима консультация.
— Консультация?
— Да.
Видно было, что слово старушке понравилось.
— Видите ли… вот эти мемуары… — Аня достала из сумки объемистую рукопись Витенгоф, — готовятся сейчас к изданию. И необходимо уточнить некоторые детали. Кроме вас, вряд ли кто-то сможет помочь…
— Неужели? — гордо повела немощными плечиками Рина Васильевна. — Я слушаю.