колхозов, чтобы получить паспорт, – объяснила хозяйка. – Есть в наших краях
деревня Степановка, она далеко от нас, и имелся Степановский леспромхоз. От него
один сарай остался. На самом деле он назывался Верхнегорский, бывший Сталинский.
Но люди по старинке здешние леса до сих пор кличут по имени бывшего директора
этого предприятия – Степана Филимоновича Степанова. Его давно нет в живых, и
Верхнегорский леспромхоз в конце пятидесятых ликвидировали, превратив в филиал
нынешнего леспромхоза. Вот и привез вас шофер в один из участков леса данного
предприятия, откуда все еще возят бревна.
– Этот Степанов был героем? – поинтересовался я. – Раз его именем назвали целый лес.
– Героем? – удивилась женщина. – Он был, сынок, настоящим душегубом.
В войну лес валили в основном женщины. А он был страшным женоненавистником.
Говорили, что директор трижды был женат, но все его жены умирали, бил он их
нещадно. Никого не боялся: ни черта, ни милиции, ни райкома. Потому что у него
был свой ОРС, то есть отдел рабочего снабжения. Птичьего молока только там не
было, остальное все лежало на полках склада. Это ведь во время войны, когда
работники леспромхоза пухли от голода! Ох, каким же он был подлым, этот
Степанов, жестоким, настоящим зверем. Свои преступления прикрывал пайками
рабочих и телами молоденьких работниц, по чудовищному недоразумению или по
злому умыслу попавшими на лесоповал. План выбивал кулаком. Чуть что, бил в
лицо. Мог девушку вызвать к себе в кабинет, жестоко изнасиловать. Потом,
разочаровавшись, что она не девственница, изрядно побив, вместо премии отправлял
к уркам, которых ежедневно привозили на участок под конвоем.
– Тетя Катя, вы там были? – спросила Зухра с расширенными от ужаса глазами.
– Была. По разнарядке председатель колхоза отправил…
– Как же вы выжили?
– Сама не знаю. План был большой, а я тогда чуть больше тебя весила, хотя уже
дважды была замужем.
– Наверное, и дети были? – поинтересовалась Зухра.
– Об этом расскажу как-нибудь в другой раз, пора спать, незачем керосин жечь.
– Тетя Катя, расскажите, как вы выжили? – взмолилась Зухра, – мы спать не хотим.
Так ведь, матросы?
38
Повесть
– Что тут поделаешь, – уступила женщина, улыбнувшись. – Раз и матросы не хотят
спать, пусть слушают… Однажды бригадирша отправила меня в контору отнести
наряды. Прихожу, а там Степанов самолично проверяет сводку о выполнении плана.
Увидев меня, бросил бумаги на стол и подозвал к себе. Надо сказать, хотя в сорок
втором году мне уже исполнилось сорок один, я выглядела совсем девчонкой. И
красивой была.
– Ты кто? – спросил директор, не отрывая глаз от моей груди. – Тебя здесь кто
доит?
– Я не корова, чтобы доить! – резко ответила я и, положив бумаги, направилась к
выходу. Я почувствовала, как его тяжелый взгляд буравит мою спину. Выйдя на
улицу,вздохнула облегченно и, успокоившись, что он не выбежал за мной, пошла
обратно к своей бригаде. Он догнал меня на полпути в лагерь. Не стал долго
церемониться, ударил в лицо, повалил и начал делать свое черное дело. Через
минуту пришла в себя. Вытащила из голенища сапога нож и воткнула ему в
живот… Вот так завершил свою жизнь изувер, одновременно член бюро райкома
партии, депутат райсовета, орденоносец и стахановец Степан Степанов.
– Что стало потом с вами? Вас оправдали? – спросил я.
– Ну ты даешь, Малыш! Конечно, оправдали. Она же оборонялась! – ответил за
тетю Катю Данис.
– Вы мальчики забываете, в каком году и в какой стране это произошло, –
уклонилась от ответа женщина. – Шла война. Леспромхозовская газета опубликовала,
что дочь кулака и жена кулака зарезала истинного большевика, красного
командира, генерала лесной отрасли, любимого руководителя тружеников
леспромхоза. Газета утверждала, что я по-звериному ненавидела советский строй,
ждала прихода немцев. И завершалась эта писанина
с призывом: «Смерть злейшемуврагу Советской власти!». У меня не было ни малейшего шанса остаться в живых.
– Но вы выжили! – воскликнула Зухра.
– Мир не без добрых людей, – продолжила наша хозяйка. – Запомните, матросики,
эти слова. Черная полоса всегда меняется белой! Как ваши тельняшки. Моим
спасителем оказался мой следователь. Статься, и среди энкэвэдешников они
встречаются. Он сделал все, чтобы отмести от меня пятьдесят восьмую статью, то
есть убрать политику. За меня дружно выступил женский контингент леспромхоза.
Они подняли настоящую бузу, рассказали проверяющим о приписках, об
изнасилованиях, о мордобоях, о воровстве пайков. Назвали фамилии руководителей
прокуратуры, района и области, приезжающих попьянствовать и насиловать
женщин.
– И вас отпустили? – не выдержал Данис.
– Не освободили, – почти шепотом произнесла женщина. – Нет. Дали десять лет
лагерей, пошла не по политической, а по уголовной. Как убийство без умысла и
что-то там еще, типа превышение допустимой самообороны.
– А говорите, хороший следователь был, – проговорил Данис. – Десять лет! С ума
можно сойти.
– Нет, – возразила тетя Катя, – он меня спас от расстрела. На него очень давили.
Как же, все ждали, что показательный советский суд вынесет врагу народа
справедливый, расстрельный приговор. Но он не испугался, хотя и шла война,
отправил свидетельские показания работников на самый верх. Вот они и приняли, на их
взгляд, «справедливое» соломоново решение: арестовать замешанных в воровстве и
в изнасилованиях,меня не казнить, а послать на десять лет в лагеря. Как - никак,
вражеский элемент – жена кулака. До сих пор удивляюсь, как я осталась жива. Шла
война, человеческая жизнь ломаного гроша не стоила. Хорошо, что следователь
оказался порядочным человеком…
– Какая же эта порядочность, если вас приговорили к десяти годам? – не понял Данис.
39
Повесть
– Не судите, да не судимы будете! Я не могу его обвинять. Он сделал все, что было в его
силах. В сложившейся ситуации он совершил чудо. Если бы меня приговорили к
смертной казни, то расстреляли бы в тот же день. А так я осталась жива и сижу перед
вами. Разве за это не стоить его благодарить?
– Сколько лет вы были в лагерях? – спросила Зухра. – Все десять?
– Нет, – улыбнулась наша хозяйка, – сидела до суда двадцать восемь дней, после
суда – два. Ровно месяц.
– Освободили? – поспешил я задать вопрос.
– Ни богу свечка, ни черту кочерга, – весело ответила женщина. – Убежала!
Услышав наши изумленные возгласы, тетя Катя выдержала минутную паузу, затем
продолжила рассказ:
– На второй день после суда меня на телеге при двух охранниках повезли на
станцию, чтобы посадить в проходящий состав с заключенными. На переезде
остановились, чтобы пропустить воинский эшелон из Сибири. Он только что
тронулся и набирал скорость. Мои охранники спрыгнули и, не стесняясь меня,
начали справлять малую нужду. Из открытых дверей вагонов мне кричали солдаты,
махали руками, мол, беги к нам. Что на меня тогда нашло, не знаю, но я вдруг,
схватила сумку старшего охранника, где лежали мои документы, приговор суда, и
рванула в сторону состава. Конвоиры не могли стрелять: из теплушек смотрели
солдаты, кричали, подбадривая меня. Я бежала, собрав все свои силы в кулак, но
голод и заточение сделали свое дело, начала замедлять бег. В этот момент из вагона
спрыгнули старшина с лейтенантом и, подхватив меня, передали в протянутые руки
солдат. Не ведаю, искали меня или нет. Скорее всего – нет. В августе сорок второго
года органам было не до того, чтоб искать женщину, убившую своего насильника.
Видимо, начальство конвоиров не стало поднимать шум, ведь за побег заключенной
они сами могли угодить на фронт.
Мои спасатели ехали на войну. Они не боялись наказания: дальше фронта все
равно не пошлют. Так думал, видимо, и командир батальона. Он оказался настоящим
офицером. Спокойновыслушал мой рассказ. И, оставив лишь справку из
правления колхоза, все остальные сопроводительные бумаги вместе с приговором
суда бросил в буржуйку, строго приказав никому больше о судимости не
рассказывать. Я попросила оставить меня в батальоне, так