Но то, что увидел майор, заставило его в корне переменить свое мнение о штатском гражданине в фетровой шляпе и с двумя бутылками горючей жидкости у пояса.
Оборонительные сооружения, которые он увидел, не только были сделаны правильно с инженерной точки зрения, но больше того: они были сделаны со вкусом, с любовью. В блиндажах перекрытиями служили двухтавровые металлические балки.
— Это строительный материал, я для нового цеха готовил, — пояснил директор.
Все блиндажи соединялись телефонными проводами.
— Заводская подстанция в полевых условиях отлично работает, — похвастался директор.
— Сколько у вас рот? — спросил майор.
— А вот считайте. Токарный цех — раз. Столярный — два. Главного механика — три. Администрация — четыре. А вот — транспортники.
И директор повел майора на опушку леса, где стояли замаскированные грузовые машины, одетые в самодельную броню.
Вернувшись в блиндаж директора и высказав ему там свое восхищение, майор в заключение сказал со вздохом:
— Но все-таки это место вам придется уступить. По приказу командования наша часть должна располагаться здесь.
Лицо директора вытянулось. Он уже больше не улыбался.
— То есть, как это? Нет, уж извините. Мы этого места никому не уступим.
Майор молчал. Он смотрел в узкую амбразуру блиндажа на грозную, твердую линию укреплений, возведенную руками рабочих этой крохотной пуговичной фабрики. Потом протянул руку директору и сказал:
— Хорошо, будем соседями. Как говорится, плечо к плечу.
Выйдя из блиндажа, майор отдал распоряжение Силушкину усилить с флангов линию обороны и подготовить площадки для батарей. Повернувшись к директору, он сказал:
— В шестнадцать часов на командном пункте соберите командиров рот.
— Есть, товарищ командир, — бодро ответил директор. — В шестнадцать часов начальники цехов будут на месте.
1941
Простая история
До войны Мария Ивановна Снегова была дамской портнихой. Она хорошо зарабатывала, каждое лето ездила в Крым. С заказчицами Мария Ивановна разговаривала властно. Если она заявляла — этот фасон или цвет вам не к лицу, — никакие силы не могли заставить ее принять работу.
В своем деле она у женщин считалась профессором.
Но когда сын ее Алеша уехал на фронт, Мария Ивановна пошла на завод, где раньше работал Алеша, и поступила туда штамповщицей. Муж Марии Ивановны погиб еще в гражданскую войну под станцией Касторкой.
Нелегко пятидесятилетней женщине сразу переделать всю свою жизнь.
Мария Ивановна сильно похудела: глаза впали, руки темные, в ссадинах. Она уже не походила на ту дородную даму, какой ее знали раньше.
Постоянная мысль о том, что Алешу могут убить, мучила ее. Алеша часто снился ей мертвым.
В цехе, где теперь работала Мария Ивановна, среди других женщин оказались две ее прежние заказчицы.
Нескольких работниц постигло тяжелое горе. И все женщины помогали им жить, преодолевать это горе.
И сколько ума, нежности, воли, проникновенной любви и самоотверженности было в этом постоянном внимании к чужому горю, что и тревога, теснившая сердце Марии Ивановны, начала ослабевать. Нельзя, видя истинную человеческую боль, не проникнуться мужеством тех, кто с такой твердостью ее переносит.
Мария Ивановна не очень-то уважала прежде своих заказчиц. Она видела частенько пустых, мелочных, эгоистичных, некрасиво скрывавших от мужей, как дорого они платят за каждое новое платье. Но здесь она увидела то, чего не видела раньше, — святую женскую преданность своим любимым и силу, которую они черпали в мыслях о тех, кто на войне.
Перебирая в памяти свою прошедшую жизнь, Мария Ивановна вспоминала, сколько времени суетно, зря было истрачено на собственное благополучие и ни на что больше. Даже заветную мечту покойного мужа она скрыла от сына. Как мужу хотелось, чтоб Алеша поступил в военное училище! А она думала только о том, как бы сберечь сына.
Не только внешность изменилась у Марии Ивановны, но и характер. Когда ее просили отработать за кого-нибудь вторую смену, она готовно соглашалась и думала: если и ее Алешеньке будет там трудно, то и ему не откажут помочь. По глубокому убеждению, появившемуся теперь у Марии Ивановны, все хорошее, как и все плохое, передается от человека к человеку, и рано или поздно то, что делает она для других, коснется ее сына.
С Ниной Кузьмичевой Мария Ивановна познакомилась к военкомате. У окна кассы, где выдают деньги по аттестатам, Мария Ивановна услышала, как молодая женщина, стоявшая впереди, назвала номер полевой почты — такой же, как и у ее сына.
Невольно Марию Ивановну потянуло к этой женщине, странно, неряшливо одетой, с нелюдимым взглядом, который так портил выражение красивого и еще совсем юного лица.
Но Кузьмичева вовсе не обрадовалась, узнав, что сын Снеговой служит вместе с ее мужем. Она невнятно пробормотала, что писем от мужа давно не получает, и хотела уйти.
Мария Ивановна не обратила внимания на нерасположение Кузьмичевой к разговорам и пошла проводить ее.
Идя рядом с упорно молчавшей женщиной, Мария Ивановна испытывала неловкость, но вместе с тем ей было очень приятно думать, что ее сын и муж Кузьмичевой находятся вместе, и она проникалась к ней теплым чувством близости.
Падал снег с дождем, дул порывистый ветер и возникло такое ощущение, словно кто-то беспрерывно встряхивает перед лицом мокрое, усыпанное снегом одеяло.
Мария Ивановна прежде носила хорошую беличью шубку, но теперь ходила в драповом пальто. Оно было не теплее армейской шинели. Мария Ивановна хотела чувствовать погоду так же, как и сын там, на фронте.
Сегодня она зябла на ветру, лицо у нее сморщилось и посинело.
Кузьмичева остановилась возле своего дома. Мария Ивановна продолжала рассказывать о том, как трудно в такую погоду на фронте — костров разводить нельзя: костры демаскируют. Кузьмичева была вынуждена пригласить ее к себе, иначе им пришлось бы еще долго стоять на улице.
Войдя в квартиру, Кузьмичева искала спички, бродила, спотыкаясь в темноте, роняя на пол какие-то вещи, и, когда она, наконец, зажгла лампу, Мария Ивановна увидела грязную комнату, кастрюльку, стоящую на стуле, высохшую картофельную кожуру на столе, трюмо, почему-то повернутое стеклом к стене.