— Если мы погуляем здесь, вас не очень утомит?
— Что? — спросил Азаров.
— Расстояние порядочное, — сказала Тоня.
— Слушайте, ведь это же чудо, — сказал Азаров.
— Да, — сказала Тоня.
И они шли и шли. И теплый воздух, пахнущий смолой, лаком и горящим металлом, дул им в лицо.
— По шпалам не ходите, — предупредила Тоня, — их только что выкрасили.
— Мне хочется снять шапку и идти на цыпочках, — буркнул Азаров. — Никогда не думал.
— Правда? — спросила Тоня.
— Да, — сказал он.
Казалось, не будет конца этому пути. И вдруг пространство стало голубым, широким.
— Что это? — спросил Азаров.
— Станция «Завод имени Сталина». — И, снова торжествуя, Тоня сказала: — Мы можем выйти здесь.
Они поднялись по лестнице.
Огромный пустой зал перрона сиял белым светом. Граненые колонны из теплого, как тело, мрамора уходили ввысь.
— Как в замке, — сказал Азаров.
— Как во дворце, — отозвалась Тоня.
Тоня показала на панно:
— Это сделали ленинградцы.
— Когда? — спросил Азаров.
— Недавно, — ответила Тоня.
— А это всё?
— А это всё — мы, тоже недавно.
Вдруг Азаров увидел растущее в мраморной стене черное дерево. Ветки этого чугунного дерева чудесно переплетались, образуя решетку.
— Здорово! — сказал Азаров. — Кто сделал?
— Мальчик, из нашего дома мальчик. Ему шестнадцать лет, — сказала Тоня.
— Вот так мальчик! — сказал Азаров. Потом голос его дрогнул, и он произнес тихо: — Знаете, я еще никогда так не волновался. Нет, не то: я просто никогда не испытывал такого счастья. Опять не то. В общем поймите так: вот слушаешь «В последний час», так вот это то же самое. Вот что это такое.
— Да, — сказала Тоня, — это то же самое.
Потом они прощались. Тоня сказала:
— Передайте папе…
— Я знаю, что передать ему, — поспешно сказал Азаров. — И вообще, теперь я очень много знаю. — И застенчиво добавил: — Какие вы у нас все!
Тоня поднялась на цыпочки, положила руки ему на плечи, поцеловала. Потом она вздохнула и сказала:
— Теперь папа приедет домой на метро.
— Точно, — сказал Азаров.
Дул ветер, и на улицах было темно, но небо было высоким и очень чистым.
1943
Мера твердости
Еще не смолкло тяжкое дыхание удаляющегося боя. Красное солнце, опутанное пыльными облаками, медленно падало на запад. Одиночные танки продолжали неторопливо сползаться к пункту сбора.
Березовая роща, иссеченная осколками, стояла совсем прозрачная. Стеариновые стволы деревьев резко выделялись в фиолетовых сумерках.
В израненной березовой роще собрались коммунисты десантной роты танкового батальона. После боя они обсуждали итоги его. И когда закончилось обсуждение, комиссар Шатров сказал:
— Товарищи, тут поступило одно заявление. Необходимо его разобрать.
Это заявление было от бойца Гладышева. Он обвинял другого бойца, Похвистнева, в трусости и измене.
Сам Гладышев отсутствовал: он находился в госпитале.
Когда Похвистнева попросили дать объяснение, он долго не мог говорить. Он выглядел больным, подавленным тяжестью обвинения и всем случившимся перед этим.
Прежде чем изложить суть дела, необходимо познакомить с Гладышевым и Похвистневым.
Оба они работали у ручного пулемета. Гладышев — первым номером, Похвистнев — вторым. Оба они сибиряки и в равной степени гордились этим. Пожилые, степенные, они пользовались уважением у бойцов.
За время войны подразделение, в котором находились Гладышев и Похвистнев, потеряло одиннадцать человек; шесть из них, хотя и погибли, продолжали существовать в памяти бойцов. О них говорят до боя, после боя, на них ссылаются, когда нужно найти решение, когда, казалось бы, ничего уже решать нельзя.
Имена остальных пятерых забыты. Они были тихими людьми и погибли, не вызвав в сердце ничего, кроме жалости.
Так уже водится на войне. Одни, умирая, остаются жить в нас, другие уходят навсегда бесследно. Эти обычно предпочитают смерть буйной драке до последнего вздоха. Ленивые души расстаются с телом легко, не то что яростные и непокорные.
Гладышев предпочитал всем видам оружия гранаты «Ф-1». Он доставал их, где только можно, и запасался впрок.
Запалы он носил в боковых карманах гимнастерки, как газыри или как вечные перья, зажимая ткань плоскими рычагами взрывателей.