С этими словами он снял руку с головы Огородникова и удалился. Слышно было, как он закладывает снаружи чеку и навешивает замок. Огородников закрыл мокрое лицо ладонями и позволил слезе бурно катиться меж пальцев в сопровождении пузырьков, вызванных одновременным исходом слюны и сопли. Он молился с дикостью, присущей всякому человеку, получившему советское воспитание.
II
К тому времени, когда Вадим Раскладушкин покинул часовню Святого Николая, в округе было уже темно. Неподалеку по стенам и низким крышам бараков проплывали фары сыскного автомобиля. Раскладушкин вышел на завиток шоссе и поднял руку. Сыскная тут же остановилась. Подбросишь до электрички, Володя? Об чем разговор, садись, Вадим!
Сканщин в машине был один. Он ехал медленно и сокрушенно мотал головой, явно хотелось человеку чем-то важным с попутчиком поделиться. Прямо беда, Вадим, всякую надежду уже потерял найти Огорода, а найти надо, живым или мертвым.
– Зачем он тебе, Володя? – поинтересовался Раскладушкин.
Хорошее любопытство какое-то светится в глазах у этого недюжинного юноши. Повестку, Вадим, мне надо ему вручить на допрос по делу Жеребятникова. Матерого врага недавно взяли.
Вот какая странная жестикуляция. Пальцы пианиста берут ваше ухо и перебирают его, будто это листок капусты. По телу проходит освежающий жар.
– Там у вас злодеяние готовится, Володя.
Разве? Какая-то все-таки формулировка, прости, Вадим, ненаучная. Там у нас акция проводится с одобрения вышестоящих «желез». Палец пианиста – вот как раз такие участвуют в выколачивании сонаты «Аппассионаты», этой, по словам великого Ленина, «нечеловеческой музыки», лезет в глубину ушной раковины и извлекает на конце ногтя плотный клубень слежавшейся серы. Вот и «дорогая» вчерась говорили: вам нужно прочищать сокровенные места, капитан! Согласен, пользу такого дела под вопрос не поставишь. По-новому задрожала слуховая мембрана, резко усилился процесс насыщения кислородом клеток гемоглобина, о которых немало было сказано хороших слов в средней школе.
– Ты лучше не ищи Огородникова, Володя, – посоветовал Раскладушкин. – Не участвуй в дурном деле.
Серная пробка под давлением свежего воздуха вылетает из левого уха даже без вмешательства музыкального пальца. Да ведь риск же огромный, Вадим! Из «желез» же вылечу! Больше того – из партии же почистят!
– Зато не попадешь в злодеи, Володя!
От хороших этих слов зазвенели ушные мембраны, как в пионерском детстве! Гарантируешь, Вадик? Ручаешься?
– Приехали, Вова! Пока, и будь здоров!
III
Утро следующего дня оказалось кристально прозрачным и свежим. За ночь как-то сбалансировалось атмосферное давление, так что можно было, по мнению Раскладушкина, исключить большое число негативных сосудистых реакций, что ведут нередко к принятию дурацких партийных и правительственных решений.
Вадим ехал на велосипеде к Миусской площади и, чтобы скоротать время, читал вслух кое-что из молодых стихов Пастернака. «Пью горечь тубероз, небес осенних горечь»... «под ней проталины чернеют, и ветер криками изрыт, и чем случайней, тем вернее»... «я рос, меня, как Ганимеда, несли ненастья, сны несли»... А ведь неплохо, думал Раскладушкин, не так уж далеко от того, что именуется истиной.
В Союзе фотографов в этот час начался закрытый секретариат, который должен был подвести итог борьбе боевого отряда «объективов партии» за сплоченность своих рядов перед лицом очередной провокационной попытки спецслужб Запада. «Изюмовская» кампания всех уже основательно измочалила. Творческие показатели за истекший период значительно снизились. Ну, вот сегодня подведем итоги, и – в заслуженные, очень даже заслуженные загранкомандировки!
Нужно было вынести резолюцию, одобряющую арест «железами» ГФИ псевдофотографов Жеребятникова и Ури. Затем предполагалось одобрение текста статьи «Чужой» – о предательстве Огородникова. В тексте высказывалось пожелание общественности СФ СССР о привлечении предателя к уголовной ответственности. Далее ожидалось условное исключение из союза всех «изюмовцев», как подавших заявления о самовыходе, так и колеблющихся. Из союза, как и из Партии, самому выйти нельзя, как нельзя одной отдельно взятой личности возвыситься над народом! Условный срок – один год. За это время здоровые элементы одумаются, гнилье – будет отсечено!
На секретариат приехал сам великий старец Блужжаежжин. В последнее время Клезмецов и Блужжаежжин очень сблизились. Поговаривали, что старец в лице Фотия готовит себе замену на посту генерального.
Едва расселись все вокруг стола, «милея друг ко другу людскою лаской», как отворилась дверь, и секретарша Ниночка, тараща глаза в исключительной значительности, сказала, что Фотия Фекловича спрашивает «тут один товарищ». Клезмецов ахнул, пёхнул, бухнул пухлым. Вы что не понимаете, Нина Сергеевна, что здесь происходит? Скажите, что меня нет! Ниночка хрустнула худенькими хрящиками. Нет, лгать не могу! В следующий момент она была деликатно, за талию, отстранена, и в кабинет вошел светлоглазый молодой человек.
– Лгать дурно! – сказал он с дружелюбной улыбкой и поклонился по-светски. – Я – Вадим Раскладушкин. Разрешите поприсутствовать?
Участники секретариата, ошеломленные, смотрели на незваного гостя. Он явно был лучше татарина. Все секретарские рожи будто поплыли в едином магнитном движении лицевых мышц, обращаясь в одно коллективно улыбающееся лицо. Как это здорово и неожиданно в своей простоте! Великолепно сказано, товарищ Раскладушкин! Лгать – это... как?
– Дурно, – подсказал Раскладушкин, уже усевшийся между Клезмецовым и Блужжаежжиным и поглаживающий старцево трясущееся коленце в сукне Первой Конной. – Кроме того, врать бессмысленно, потому что все известно.
– Браво! – шамкнул Блужжаежжин. – Я всегда об этом догадывался, милостивые государи, то есть товарищи!
Тут вдруг застенчиво заалел порученец Куненко. Отчего же не «милостивые государи», судари мои? Что ж нам от культурного наследия нашего отказываться, что ли! Все согласились с ним, даже такие товарищи, как Фарков и Фаднюк, на которых пробы негде было ставить. Блужжаежжин же, подняв ровесника Первого съезда РСДРП, то есть свой указательный палец, взялся поучать присутствующих, говоря, что даже такие кремлевские тайны, как шоколадные бонбоны и полусладкий «Киндзмареули», известны там, где надо, и потому Его высокоблагородие господин Раскладушкин совершенно правильно заметил – врать бессмысленно!
– Об этом позже, – сказал Вадим. – Пока что нужно ликвидировать всю эту мерзость, которую вы, товарищи – нет-нет, именно «товарищи», мне так проще, – заготовили против честных фотографов.
Все взволнованно загудели. Конечно же, и чем скорее, тем лучше! Всю эту гадость – в корзину! Корзину – в печку! Пепел – в коробку! Коробку – хоть в стенку крепостную, хоть в Мировой океан! Ниночка, Симочка и Алевтина Макаровна не заставили себя дважды упрашивать, быстро собрали все подготовленное, включая и спонтанные «реплики из зала». Вскоре стол очистился, и все участники секретариата навалились на него в сторону Вадима Раскладушкина. Какие еще будут предложения?
– Закажите сюда обед, – сказал юноша.
И все пришли в окончательный восторг. Если бы все проблемы решались в этом ключе!
Вадим дождался закусок и графинчиков, чокнулся с растрепанным, потным и как бы слегка бесшабашным Фотиком, сделал себе бутерброд, подцепил огурчик и откланялся: есть еще дела в городе.
IV
В ГФИ тем временем шел допрос арестованного гражданина Школы-Университета-Завода Артемьевича Жеребятникова. Допрос проходил в соответствии с современными установками, то есть при отсутствии унижения человеческого достоинства. В прежние времена из-под каждого ногтя негодяя торчало бы уже по иголке!
Стоял стул. На нем сидел мощага Жеребятников. Вокруг прогуливались генерал-майор Планщин, майоры Плюбышев и Крость. Протокол вел капитан Слязгин, заменивший капитана Сканщина. Последнему, вероятно, придется пройти курс соответствующего лечения, чтобы вернуться к созидательному труду.
Плюбышев и Крость одновременно заглядывали в надменное лицо пожилого хулигана. Сознавайтесь, Жеребятников, брали деньги у иностранца по имени Лерой? Жеребятников от напряжения часто мигал, будто глаза засорил. Был грех, сознавался он. В каком размере? – из-за спины надавливал генерал. Сто тысяч получил, а мог бы и больше. В какой валюте? В монгольских тугриках, гражданин генерал. Следователи менялись местами, генерал выходил на фронтовую позицию, жег взглядом. А вот издеваться над собою мы вам не позволим! Эх, мотал головой писчий Слязгин, дали бы мне один на один поговорить с Шузом Артемьевичем! Брось, Коля, увещевал его подследственный, посмотри на себя и посмотри на меня. Ничего хорошего от нашего интима тебя не ждет. Молчать, гражданин Жеребятников!
В кабинет тут вошел Вадим Раскладушкин с двумя бутылками массандровского шампанского. В движениях сквозило немало доброго комизма. Все присутствующие, конечно, ахнули. Чекисты, конечно, ахнули про себя: тренировка помогла не ахнуть вслух, не выдать эмоций. Их жертва, человек мужского пола Жеребятников, ахнул громко. Вадька, да как ты сюда попал?
– Через седьмой подъезд, – исчерпывающе пояснил гость.
Генерал схватился за телефонную трубку. Ох, сейчас разъярюсь! Он чувствовал, что только лишь служебная ярость еще может спасти его от обаяния вошедшей персоны, да и то под вопросом. Пропускать в следственный блок посторонних? За такое разгильдяйство головы надо снимать! Третьего дня баба какая-то забрела по ошибке вместо «Детского мира», в прошлом году шапки меховые из приемной председателя потырили... Хорошо, если свои ребята, а если НТС пробрался? Вы, так-вас-разтак-четырехэтажным, на проходной. Кого это вы пропустили? Вадима Раскладушкина, был ответ. Под расстрел захотели?
Кто ему пропуск подписал, ррры? Не валяйте дурака, товарищ генерал, сказали с вахты. Какой еще пропуск? Без всякого пропуска пропустили голубоглазого. Товарищ ведь пришел, чтобы... погодите, я записал, вот... чтобы «развеять недоразумения и предрассудки, мешающие нормальной жизни общества». Генерал, потрясенный, положил трубку. А шампанское-то зачем? – мягко спросил он Раскладушкина.
– Отметить освобождение Шуза, – пояснил Вадим и попросил принести стаканы.
Пришел Вова Сканщин со стаканами на всех. Оказывается, выбыл из больницы по собственному желанию. Освобождай столик, Жопа-Новый-Год, дружески сказал он Кольке Слязгину. Вдвоем они смахнули в корзину следственный хлам, расставили стаканы. Раскладушкин комично мучился с пробкой. Наконец – бум. Ура! Генерал, пока пьянка не началась, попросил телефонистку соединить его с Таллином. А они как раз на вас выходят, Валерьян Кузьмич. Вот, пожалуйста, цветущая Эстония, равная среди равных, полковник Сыыро Колбасс. Товарисса Ури Юри освобозаэсса са оссусвием сосава прессупления. Правильное решение, Колбасс! Чем сейчас заняты? Пи-и-ем, товарис генерал! Мы – тоже!
Стаканы с пузырящейся влагой взлетели в радостном бессловесном тосте. Эх, хорошо, то ли думал, то ли говорил генерал. Вовремя пришел Вадим Раскладушкин. Ведь экая гадость готовилась, уму непостижимо! Не хватало мне только этого к моему прошлому. Один лишь только ведь Северный Кавказ вспомнишь, и мочи нет. Вот уж не думал, что шампанское так от этого помогает.
V
Раскладушкин хотел с ходу проскочить на своем велике под арку Спасской башни, да не тут-то было. Пара огромных ментов обратала его за милую душу. Сегодня Кремль закрыт как для москвичей, так и для гостей столицы, а за попытку на велосипеде вообще схлопочешь. Ты кто таков?
– Да бросьте, ребята, в самом деле, – смеялся Вадим, будто от щекотки, в милицейских лапах. – Я ведь тут не по пустякам, на заседание Политбюро иду, а зовут меня Вадим Раскладушкин.
Менты тут же отпустили его и взяли под козырек. Добро пожаловать, Вадим, в историческую твердыню марксизма-ленинизма! В закрытом секторе Кремля, куда не ступала нога человека, с террасы, на которой стоят настоящие, а не туристические, гипсовые, Царь-пушка и Царь-колокол, четыре спецсолдата с недоумением смотрели на ведущего свой велосипед по торцовой мостовой Вадима Раскладушкина. Их инструкция гласила, что любое лицо, появившееся здесь без соответствующих предупреждений, должно быть немедленно застрелено. Практически данная инструкция, конечно, была пустым звуком, потому что через электронный блок даже птица не могла пролететь без соответствующих многоступенчатых распоряжений, однако вот ведь, оказывается, не зря инструкция-то писалась: гуляет себе паренек с великом, и гуляет прямо по направлению к «святая святых», к секретнейшему из секретных теремов, где как раз в данный момент заседает наша мудрость. Что делать? Не убивать же такого симпатичного?
– Привет, ребята, – сказал Раскладушкин. – Загораете? Пушки в сторону, мальчики, я иду на заседание Политбюро. Там сегодня решается судьба моих товарищей.
Дальнейшая инструкция уже касалась подразделения охраны сессий Политбюро. Спецсолдаты этого подразделения должны были немедленно уничтожить охрану здания в случае малейшего нарушения распорядка. Те, в свою очередь, подлежали уничтожению силами личной охраны Генерального, состоящей из трех независимых групп, следящих друг за другом. Каждая отдельная подлежала уничтожению двумя другими в случае каких-либо неточностей. К этой системе, разумеется, следует прибавить несколько электронных блоков, предотвращавших малейшие поползновения.