- Iдiть, мамо, йдiть-бо - просiть зараз! Iдiть, мамо, йдiть!
- Не можна так, доню! Так гiрше буде: зажди трохи…
- Мамо, мамо! Яково менi зажидати!
Ми її вговоряти стали… Та коли ж умовив хто молоду тугу нетерплячу словом розсудливим?
Слухаючи, Катря поливалася слiзьми та все своє, знай, правила: "йдiть, iдiть зараз!"
- Катре, - говорю, - буде гiрш з тим поспiхом: ми кинемось до батька - благати, а як вiн прийме тепереньки? Що ж як вiн згукне нам оте своє "годi!" та й нагадувать iще не звелить?
- Горе моє! Горе моє! Добре! Я ждатиму… Як же менi важко! Чи се смерть моя приходить!.. Треба ще дожидати! Коли ж се буде? Коли? Скажiть, мамо!
- А от зараз, по обiдi, ви з Химою вийдiть з хати, - я тодi йому скажу… Я тодi скажу i поблагаю… Для своєї дитини й голову пiд сокиру покладають, а то б менi ще не попiклуватися тобою…
- Я ждатиму, - промовила Катря: - я терпiтиму. А ждала вона так, як от пташки сидять у клiтцi, - що вже нiкуди летiти, то б'ються, де зачиненi.
VI
Обiдаючи, батько наче не добачав, як мати блiдла, як Катря плакала, - сидiв такий, не гадки, як i вчора.
Пiсля обiд ми з Катрею зараз зiйшли з хати, стали по вкупi пiд дверима.
Довгенько у хатi тихо було…
- Голубе мiй! - заговорила мати: - нашу Катрю хочуть сватати…
- А що ж! Нехай сватають, хто хоче, - з того догани нема!
- Се молодий Чайченко хоче сватати… Яка твоя вгода?
- Я за Чайченка не 'ддам.
Я вже живосилом одволiкла Катрю од дверей хатнiх:
"Катре! Катре! Усе пропаде!.."
Затрусилася вона i стала нерухомо на прислух знову.
- Дитина дуже парубка вподобала, - просить мати: - нехай же вона в нас щаслива буде!
- Не на те я дочку викохав, - гримнув батько, - щоб я її первому пройдисвiту мав оддати, який там їй в око впаде!
- Чим вони не люди? I добрi, й заможнi; усi їх на повазi мають.
- За що поважають? Хiба за те, що зайшла вона невiдомо чого та й осiла у селi чужому.
- Знали б люди… чулись би непокори на їх, а то усi шанують… Ти сам перве з ними заходив…
- Я по усiх шляхах битих блукаюся i багато людей набредеш усяких, що на ворота б свої не пускав їх нiколи…
- Велику ласку менi зроби, послухай!
- Годi!..
Катря як скричить, зарветься до хати, - я її за поперек вхопила, у сiни назад одкинула…
- Що таке? - пита батько з хати, бiжить мати…
- Се ми йдемо в берег по воду, - одкажу голосно. Та вiдра на коромисел, та Катрю обiручки за собою…
- Не журись, - вмовляю її, - не журись! Може, ще батько власкавиться - вiн же тебе жалує! Як же нападеться на мене Катря!
- Куди се мене тягнеш? Що на мене замишляєш? Аж я сама трохи iзлякалася:
- Та бо'? iз тобою, Катре, - кажу, - обмiркуйся гаразд!
Облилася вона слiзьми дрiбними.
- Коли б же я хоч його побачила, своє серденько хоч трохи розвеселила! Химо! Бiгаймо у великий гай, - вiн сьогоднi у гаї дерево рубає.
- Бiгаймо, - кажу, - утрися, не плач!
Вона тодi зараз обiтерла очицi, i побiгли ми до гаю, приховавши вiдра свої понад ровом у бур'янах.
До гаю хоч близенько видати, та далеко стрибати: розсудливiй людинi на добру годину ходп, а ми перебiгли не зупиняючись. Чуємо вже - сокира цюкає i голос вiтер до нас зносить - пiснi хтось спiває.
- Се вiн, - впiзнала доразу Катря. Тут ми його й побачили обидвi заразом, ще оддалiк… Вже тодi вiсень iшла; лист червонiв, жовтiв, в'янув i обсипавсь, i котючий вiтер низався помiж деревом безлистим.
Голосно i просторо стало округи, у свiжiм гаю пахущiм… Бачимо його, а вiн нас ще не бачить - спiває. Катря припинилася.
- Що вiн таке спiває? - спиталася, вжахнувшися спiву того: - що вiн спiває?
- Послухаймо, - кажу, - то й почуємо… Ходiм ближче.
- Цить! Постривай! - шепоче менi.
Стала за кущ та й слуха. Слухаю й я.
Чайченко обрублював гiлки з зваленого дерева, i круг його зрубане дерев'я i пеньки свiжi; над ним яснеє та холоднеє небо, грайливе сонечко. Недбало вiн своєю сокирою блискучою цюкав, - задумався сам тяжко i тихо i сумно спiвав.
Отака була його пiсня: Спiвав вiн, що любив колись щиро та вiрно, а йому зрада сталась несподiвана, - i вже повiк нещасливий вiн житиме; кохають iншi - та до iнших серце вже не приляже, до нiкого:
Хоч яка ласкава, яка чорнобрива,
Та не буде так, як першая, мила!
- Яких се ти пiсень спiваєш? - покрикне криком Катря, наче себе не пам'ятаючи.
Вiн iздригнувся; швиденько вхопивсь, кинув сокиру, взяв Катрю за руку, - знов пустив i знов сокиру пiдняв.
- Спасибi, - каже, - спасибi, що прийшла, а я не сподiвався…
- Боже милий! Якої ж смутної ти спiвав! Яку ти милу згадував? Була вже, либонь, перша, а я - друга?
Вiн так нiби трохи iзмiшався…
- Лучче, - одмовляється, - лучче пожалуй мене, моя рибонько!
Вона рум'янцем уся закрасилася, як те слово почула, - вона усе своє горе забула…
- Нi, - каже, - я знаю, що ти мене вiрно любиш, а я тiльки пожартувала, - збач менi те… Та й знову перескоком:
- А нащо такої смутної спiвав? Проти чого спiвав такої?
Тодi вже я з-за куща озвалась:
- Чи забула, - кажу, - голубонько-гуркотливочко, чого бiгла сюди?
- Ой, лихо ж моє великеє! Нещастя моє!
- Що ти кажеш? - пита її Чайченко, вклонившись менi. Усi ми посiдали на прикорню.
- Батько за тебе дати мене не хоче!
- Має другого зятя до руки?.. Кого се? - пита вiн, та чудно менi те, що пита вiн нi весело, нi журно, наче за хлiбсiль подяку складає.
- Когось там думає на моє безголов'я! - говорить Катря, заплакавши.
- Вже зять нарекований! - каже тодi Чайченко. - От воно що! Кращого знайшли! Нiчим втiшатись та й нарiкати нi на що; дармо ж з сухої криницi воду брать…
Мабуть, за досаду йому стало, що трохи мов зневажений зостався… уста стиснув i голову пiдняв гордо, i очi блисконули… Та все те потаївши у собi, нiби з упокоєм помалу устає…
- А тобi ж як? Ти що думаєш? - пита Катрi.
- Нащо питаєш? Нащо моє серце краєш? - одкаже вона.
- Та хто вас зна, хто й розбере! - промовив Чайченко гiрко: - покохаєте вранцi, забудете ввечерi!
Заридала-заплакала Катря, а я проти його головою хитаю.
Вiн тодi узяв її за руку.
- Не плач! Ще ти молода, ще твоя доля тебе дожидає!
- Як? Без тебе? Хiба ж ти кого ще покохаєш? То ти й щасливий з другою будеш?
- Вже менi не було того щастя одвiку, та й повiк не буде!.. Прощай, дiвчино! Бувай здорова й щаслива!
- Та що се ви, - говорю я, - та ви ж сядьте порадьтеся: як його, що тут робити, як запобiгти? Може, ще й нi за що буде на долю нарiкати. Сiдайте лиш!
Вони слухняненько коло мене посiдали; вiн сумно дививсь, вона ж наче усi шляхи погубила, тiльки усе до його ближче горнулася.
От i стали ми радитись.
- Не треба батьковi докучати слiзьми, - кажу. - Не треба тепер до його й приступати.
Чайченко усього дослухає склавши руки.
- Я батьковi до нiг упаду, - нахваляється Катря, послухавши мого слова розумного. - Як не вiддасть мене батько за тебе, я вмру!
- Ти й до нiг зажди упадати, - мовлю їй, - i вмирати зажди: може, ще й так перемежениться; а поки що, - кажу, - не займай батька, нехай вiн сам трохи вгамується.
- Та яково ж отакечки й не знати - чи менi жити у свiтi, чи лежати у домовинi? Ой лихо моє! Лихо моє!
- А ти думала! Се воно, життя людське, се воно й є: терпи-терпи, надiйсь та сподiвайся, - виводжу Катрi.
- Або ще й сподiванку покинь та живи собi так, як без неї живеться! - додав Чайченко. Знав, бачте, парубок порадою втiшити…
- Розумний не стратить надiї, - я йому: - треба сподiватись, живши…
- Поки не зрадять, - знов мостить вiн. А Катря тодi до його пригорнулася.
- О, - каже, - отсе я тебе зраджу?
Аж i вiн на таке любе словечко всмiхнувсь.
- А нам пора додому, - нагадую, - щоб часом не нажити нам собi лишенька!
- Iди, Химо, голубочко! - говорить Катря. - Я ось тiльки ще два слова скажу, я тебе наздожену.
А сама мене виводить на стежечку… Я пiшла… Що й казати! Я ще пiд гаєм чималу годинку тривала тих двох слiв… Та вже добре й те менi, що вона прийшла трошки спокiйнiша i веселiшая.
Допали криницi та боржiй, сповнивши вiдра, додому побрались. Нас перестрiв батько.
- А до якої се криницi ходили? - спитав.
- Ми ще й прогулялися собi трохи, - одказую йому. Вiн подививсь менi в вiчi й подививсь на дочку… А в дочки сльози хвилюють…
- Батенько! - промовила.
I пiшов собi, наче вiн не завважив i не чув слова її благащого…
VII
Час iде, минається; ми ждемо собi кращого, бiдкаємось, страхаємось. Батько не згадує за Чайченка.
Зняла ж бучу Пилипиха, як визналась батькова подiя…
- Як, - каже, - як! Та чи ж ти не рiдна мати своїй дитинi? Чи не ти страждала, чи не ти її згодувала? Нехай би так мене хто застував перед моїм дитям! Я - мати, вiльно менi її за кого хотя вiддати, чи за пана, чи за наймита, за того, хто менi до вподоби.
Та аж тодi вона посварилась з нашою матiр'ю i довго до нас не ходила.
А на селi весiлля ладяться та ладяться; приходять до нас, запрошують. Не гулянки у Катрi в головi, та ходить, - надiя, бач, така: його там побачить.
Сiї осенi i батько наш на всiх весiллях гуляв… Помiчаю я, що Чайченко став бiльше до Катрi припадати: то було поперiд вона його шука-шука, поки-то вiн уявиться, а то вже сам вiн iї очима назорить мiж дiвчатами i вмисне тодi до неї горнеться, як старий батько тут буде, - як би його волю мав нехтувати.
"Голубе, голубе! - думаю, - сього тобi не перетенетити так, - шкода й заходу!.."
Ну, батько нiчого собi, - тiльки дивиться - не на Чайченка, а через його голову, згори…
А Чайчиха й наша мати сидять, от мов тi голубки сивi, що бачать, як їх гнiздечко розношають…
На одному весiллi Чайченко вже надто всмiливсь: од Катрi мало що i одступає… Мати вже у такiй тривозi була, що забула й молодих привiтати.
Перш усiх гостей наш батько побравсь додому i нам звелiв сходить; а ще саме гуляння; самi танцi… пiшли ми додому; пiшла Катря плачучи.
- Не плач, Катре! Що поможеться? - вмовляю.
- То що? Я плачу, а все я щаслива! Щаслива, щаслива! Вiн мене любить, i я його любитиму, поки мого життя… нехай батько знає! Хоч горюю, - я щаслива - нехай i те знае!
- Катре! Краще буде, як батька не гнiвити; лучче, коли б Якiв тихенько обходив коло його. А то ж який талан вам буде, як батько не зглянеться… Уважай, яка мати смутна, та й у якiй вона тривозi… Не горнись ти вже так до його - i дiвчата смiятимуться з тебе.
- Нехай смiються! Я його люблю! Я щаслива!
- А як батько образився, - як не пустить бiльш по весiллях ходити - де тодi Якова побачиш? Уранцi вийти забороняє, увечерi сам дверi замикає…
Обсипалася вона слiзьми ще дрiбнiшими.
- А таки я щаслива, - промовила. - їй же богу моєму, щаслива!
Перегодом знов нас на весiлля прохали. Може, й не пустив би батько, дак родичi. Iдемо туди усi вкупi, та аж нас улиця широка тисне… Приходимо. Зирк-зирк по хатi, по кiмнатi, по усiх кутках i закутках - бiгма Чайченка.
- Ще рано, ще вiн прийде! - каже Катря. Ждемо та дожидаємо - нема. Вже пiзно уступила стара Чайчиха. Катря тiльки її зуспiла, ураз опинилась бiля своєї мами: знає, що Чайчиха вже не мине. Чи Чайчиха не обачила - сiла вона собi оддалiк. Наша мати сама до неї добралась - сiла. Сидять мовчки. I Чайчиха i наша мати неспокiйнi, бачу. От мов i хочуть спитатись, та не зважуться; хочуть говорити, та не змiркуються. А Катря так i кипить у пiджодi тому. Знає те наша матуся, - дивиться на Чайчиху любенько-жалiбненько, а Чайчиха на свiй пояс доглядається та й каже:
- Якi то теперки пояси тчуть, моя голубко!..
- Чому вiн не прийшов? Чому? - вимовила Катря сама, матерi не дожидаючи - своєї, - чужої не соромлячись,
- Катре! - дорiкнула мати. - Ох! моя дитино!
А Катря й не чує:
- Чому не прийшов? Чому його нема?
- Не знаю, не знаю, моя красо! Вiн казав менi - буде… : а нема!.. Мабуть, притичина яка… я його поспитаю… я тобi скажу…
Такеньки стара Чайчиха словами мiшається, i зупиняється, i перехоплюється - що 'тсе таке?
Далi вже каже, що Якiв дожидав якогось чоловiка до себе, - якiсь воли на спродаж находяться… того вiн i не прийшов, мабуть.
Невзабарi вона похватилась додому i пiшла.
Ми ще було по весiллях, а Чайченка - як пiйма поняла - нема, нiде не буває. Мати його ходить, i - то вона скаже, що вiн нездужає, то скаже - дома його нема. Сама вона журна дуже, а Катрю вговоряє:
- Не печалйся, дитино, не почалися! Перейде лиха година, i горе перебудеться, то й поберетесь!
Мати теж Катрю свою жалує:
- Лучче, доню, як вiн не попадається батьковi на очi - батько не гнiвиться, - а там, може, господь дасть, старий мiй i погодиться.
- Нехай же я його побачу хоч на малу хвилиночку, - благала Катря, - нехай вiн хоч селом пройде, а я подивлюсь на його здалека!
- Зажди, зажди, не можна! - одмагалася Чайчиха.
- Зажди, зажди, не можна, - просить мати. Катря хоч смутує, хоч плаче, а слуха - сподiвається добра iще…
Одного дня увiйшов старий у хату веселий:
- Чи не буде снiгу, - каже, - там такi бiлi хмари драглють.
Стара, дивлячись на його,насмiлилась:
- А що, мiй голубе, - вимовляє любенько, - що ти бачив? Що чув?
- А що я чув? Нашу Катрю сватають.
Тим словом сполохнув нас усiх: хто сидiв - схопився; хто стояв - у куточок горнувсь…
- А хто ж сватає? Кого нам господь посила? - питає мати, ледве голос зводячи. Катря бiло збiлiла.
- А старий Шелях за свого сина Дмитра сватає. Се жених! Се не лiчозiр, не пройдисвiт який-небудь, се хазяїн добрий, що з срiбного кубка своїх гостей почастує.
- Що з тих кубкiв, як повнi слiз! - мовить мати.
- Гм! - Бiльше не сказав нiчого, тiльки придивився на неї пильно. Вона сльози свої нишком втирала - ховала.
- Я собi б кращого зятя сам не шукав, - знов батько озвався; насунув шапку та й з хати вийшов.
Мати усi думки приплакали: "Що його робити i що його чинити!"