И в этот момент ударил такой раскат грома, что Рассветов подпрыгнул. Сверкнула ослепительная вспышка, а когда зрение немного восстановилось, он увидел под ногами небольшой прозрачный полиэтиленовый пакет.
Осторожно подняв его, Рассветов обнаружил внутри белый мобильный телефон и блестящую, переливающуюся карточку с текстом.
На ней выпуклыми буквами было написано:
«Мобильный телефон системы «MotoEricNokSung – БЭдроид 54875» – 1шт.
Восстановлен на кварко-глюонном уровне на основе анализа утраченного образца. Усовершенствован. (Привет от математиков XXIV века!)
Старший научный сотрудник Гомельского филиала Всеземного института времени Сергей Рассветов».
А ниже, от руки, второпях и мелким почерком было нацарапано: «Дерзай, прапрадед! Верни телефон прапрабабушке и не обижай её». И смайлик!
Рассветов медленно развернулся и со всех ног бросился вслед за девушкой.
* * *
Павел Подзоров
Счастье – в космосе
Ему было очень тяжело.
Сверху – практически монолитная скала. Приходится искать, нащупывать едва заметные трещинки. На попытки расширить их уходят все силы. Да, силёнок бы побольше! Вода есть. Не много, но пока хватит. Потом выпадет роса. Часть, конечно, испарится, но хоть малая доля, пробьётся, проникнет сквозь толщу грунта и камня.
А вот света нет. А без света – нет силы. Пробиваться! Пробиваться к свету, не смотря ни на что! Свет это – сила! Свет – жизнь! Уже немного, осталось чуть-чуть. Последние усилия.
Он нащупал трещину достаточной толщины и устремился туда. Осталась последняя преграда в виде плотного грунта.
Только бы добраться до поверхности! Свет поможет окрепнуть. Дать новые крепкие корни, из них – новые сильные побеги. Тогда и вода будет проникать беспрепятственно, досыта насыщая влагой.
Как удачно! Узкая щель между двух непробиваемых плит. Вот и свет впереди. Свет!
Блеклый слабый Росток устремился туда.
***
На космодроме было многолюдно. Посреди серой безжизненной равнины стояли провожающие. Готовый к отлёту звездолёт стоял на площадке. Экипаж перед люком слушал последние напутствия.
Если бы Росток мог понимать человеческую речь, то он бы услышал:
– Братья! Много лет мы жили, не думая о судьбе планеты. Мы черпали её природные ресурсы, не задумываясь о будущем. Но час расплаты наступил. На всей планете не осталось ни одного растения. Ни одного! Как радовались бы мы, увидев самое неказистое деревце. Да что там деревце – листок! Травинку!..
Выступающий помолчал. Смахнув скупую мужскую слезу, он продолжил:
– К сожалению, процесс необратим. Чтобы не погибнуть, мы вынуждены посылать наши корабли к иным звёздам. Одни – в слабой надежде найти новый мир, готовый принять нас. Другие – чтобы доставить хотя бы какие-то растения, способные выжить и оживить нашу планету… Удачи вам, братья! Как бы это высокопарно ни звучало, но именно вам искать наше счастье в далёком космосе!..
Космонавты вошли в звездолёт. Люк закрылся.
***
Ничего этого Росток не знал. Увидев долгожданный свет, он изо всех сил рванулся и – пробился на поверхность…
Именно в этот момент из дюз звездолёта, располагавшихся прямо над ним, вырвалось всепожирающее пламя…
Ростка не стало…
Люди отправились искать своё счастье в космосе…
* * *
Наталья Романова-Сегень
Рогатёнок
Есть люди, которые своих в беде не бросают, а вот русский человек и своих, и чужих не бросит. Всех спасет, хоть самого чёрта!
Случилась в деревне беда: загорелся дом слеповатого Архипа. Да поздно схватились помогать, ночь была. Архип сам, что смог вытащил, а что не смог, то сгорело. Самое главное – кошку спас! Да ещё сослепу кое-что. Когда это кое-что кинулся спасать, думал, что кошку. Хвост увидал, да и дернул за него. А когда во двор выбежал, глазам не поверил. Сначала подумал – ребёнок! Но откуда ребенку взяться? Бобылём Архип жизнь-то прожил. Да и какой ребёнок с хвостом? А этот хвостатый прижимается к Архипу, дрожит весь, боится.
– Никак, чёрт! – ужаснулся Архип. – А ну, – вскричал он, – давай обратно, на родину, в огонь! – И только хотел кинуть чертёнка в пламя, как тот вцепился в него пуще прежнего и горько заплакал.
– Ладно! Сиди пока тут. – Архип опустил чертенка на снег. – Потом разберемся, что к чему. А я – за кошкой.
Наутро всей деревне стало известно, что Архип из огня чёрта вынул. Прибежали смотреть. А чертёнок боится, за погорельца прячется.
– Ну что вы, чертей не видели?! – шугнул набежавших Архип.
– Прогони его! – настаивали деревенские. – Ишь, чего удумал, чертей спасать!
– Прогоню. Куда я с чёртом-то? Кабы самого кто взял на время пожить, – вздыхал Архип, – пока себе новую хибарку не отстрою.
А чертёнок от Архипа ни на шаг не отходит, как ни гнал его мужик.
– Уйди, нечистый! – умолял Архип.
Но тот – ни в какую.
Пустить погорельца с рогатым существом никто в деревне не захотел. Оно и понятно. Крестились и гнали со двора, как только Архип появлялся на порог. И помогать отказывались, пока он орудовал инструментами, строя жильё себе.
А чертёнок – тот помогает! То гвозди подаст, то сам молотком стукнет, да и пилить чтобы, напарник нужен. Так и сколотили себе избушку Архип с рогатым. Правда, невесть какую, но всё же.
Новоселье втроём справили – кошка третьей была. Зато её первой в дом пустили. Стали жить-поживать. Чертёнок по хозяйству помогает, да в огороде.
Гостей не ждали. Никто не захаживал в их дом.
– А ну их к чёрту, Архипа этого со своим рогатым! – и обходили их дом стороной.
– Не обижайся на них, – говорил Архип рогатёнку. – Люди добрые на самом деле-то.
– Злые они! – возражал рогатёнок.
– А ну, не судить по себе! – рявкал на него Архип.
А вскоре один гость да заявился.
Архип как раз в огороде был, услышал визг в доме и ворвался в избушку. А там чёрт волосатый на лавке сидит, да рогатёнка за хвост держит. Тот и верещит во всю.
– Отпусти! – орет рогатёнок.
– Я тебе покажу, как отца ослушаться! – злится старший бес. – Марш домой! – И сверкает глазами, а в глазах – костёр.
Увидел это Архип, пожар вспомнил, поежился. На чёрта боится взглянуть.
– Что же ты, бесовское отродье, к людям подался? – негодует козлоногий, а глаза злющие-презлющие.
– Не пойду с тобой! – хнычет рогатёнок. – Вот мой дом.
– Как не пойдешь? – опешил чёрт. – Я ли тебе не законный отец?
– Вот мой папа! – указывает рогатёнок на Архипа. – Он меня из огня спас, а ты меня обратно в геенну огненную тащишь.
– Ах так! – взъярился чёрт. – Родного отца променял? Да на кого? На православного? – и тычет копытом в русского мужика.
– На православного! – закивал рогатёнок.
– Ну и
чёрт с тобой! – пригрозил мохнатый и исчез.«А меня даже и не спросили. Рогатёнку в папаши записали», – пригорюнился Архип.
А рогатёнок возле него вьется, ластится. Погладил его по рожкам Архип да пошёл в огород дальше работать. А как пришёл с огорода, рогатёнок ему в чугунке каши сварил.
– Нелюдь, а кашу по-людски сварил, – сказал Архип, прося добавки.
– По-людски? – обрадовался рогатёнок. – Честно?
– Разве я обманываю когда? – удивился мужик.
С того времени стал Архип замечать, что рогатёнок меняется. И рожки стали меньше, и хвост короче, и волосатость исчезает. А в один день Архип глядь, а на него мальчонка смотрит.
– Рогатёнок, ты ли это? – не поверил своим глазам Архип.
– Я больше не рогатёнок, я – человек! – заявил ему тот. – Видишь, у меня и хвоста нет, и рожки открошились.
– Ну, это ещё не доказательство, – усмехнулся мужик. – Но всё-таки чудно! Был рогатёнок, стал ребёнок! Поди, теперь ему имя надо придумать...
А кошка жмурилась, размышляя: «Чего тут непонятного? К нему же по-людски. Это всем нужно, даже чёрту. Только я вот не хочу в человека превращаться. Мне нравится в кошках ходить».
* * *
Оксана Семык
Митрич
Он появился на нашем вокзале как-то зимой: прибился к буфету. Я срисовал его, когда он стоял за одним из столов, доходящих таким невысоким, как я, почти до груди. К ним не полагаются стулья: быстро поел и отойди, не задерживай других пассажиров, решивших перекусить.
Я сразу понял: этот старик – из «наших». Одет аккуратно, хоть пальто и поношенно, а шапки нет вовсе, седые волосы, и борода подстрижены. Но этот взгляд бывает только у таких, как мы.
Сперва я разозлился: чего он припёрся? Нам тут самим еле хватает кормиться – город у нас небольшой, и вокзал тоже так себе, занюханный. Здесь давно уже всё поделено: кто-то попрошайничает, кто-то ворует, кто-то, как я, в буфете чернорабочим. Лишний рот не нужен. И я пошёл в наступление.
– Эй, ты, проваливай отсюда! – подойдя к новенькому и ощетинившись, сказал я негромко, но с нажимом.
Однако этот тип повёл себя необычно. На его лице не отразилось ни страха, ни злости. Спокойно и с достоинством он протянул мне руку:
– Иван Дмитрич.
– Санька, – не успев подумать, что делаю, оторопело произнёс я в ответ и пожал протянутую ладонь.
Так началось наше знакомство с Митричем.
Я, удивляясь своей доброте, замолвил за него словечко и пристроил в буфет. Работал дед усердно, не тырил то, что плохо лежит. Был немногословен, но от него так и веяло расположением к людям, что делало его настоящим инопланетянином среди нас.
Я удивился, узнав, что Митрич устроился по-королевски: на чердаке многоэтажки неподалёку, и совсем обалдел, когда старик объяснил, что все жильцы в курсе и не возражают.
По весне буфетчица Ленка отправила меня и Митрича за «палёной» водкой, которой потихоньку торговала. Когда мы прибыли на место, уже темнело, и, как назло, пошёл дождь.
Митрич, дремавший по дороге, вылез из машины, шагнул к гаражу, из которого предстояло перегрузить товар, и вдруг замер, глядя на окна многоэтажки напротив. Я окликнул его, и он обернулся с остекленевшими глазами. По щекам его текли слёзы!
– Что случилось?
Митрич, по-прежнему глядя сквозь меня, произнёс:
– Вон те три окна слева на третьем этаже… Моя квартира. Я прожил там двадцать лет.
У меня никогда не было своих окон. Вроде бы мне полагалось какое-то жильё. Вот только я не там поставил пару подписей, и квартира, которой я так никогда и не увидел, уплыла к ушлым людям. Едва мне стукнуло восемнадцать, меня просто выставили на улицу из детдома, и я ушёл с облегчением – слишком много плохого пришлось там испытать. Но мне было знакомо это щемящее чувство, когда ты тоскливо заглядываешь в чужие окна, за которыми люди весело живут и сытно едят.
– Идём. Это же теперь не твоё, – потянул я старика за рукав.
– Всё равно докажу, что это было мошенничество! – на щеке Митрича заходили желваки.
– Дохлое это дело – кому-то у нас что-то доказывать. Айда работать.
Старик, словно с трудом, оторвал взгляд от заветных окон и потопал к гаражу.
Шли месяцы. Мы продолжали существовать с Митричем на одном вокзале. Наши давно к нему привыкли, перестали ревновать к буфету, где старик работал за еду и пару мятых купюр. Он стал таким же местным персонажем, как и все мы.
Но однажды Митрич исчез: три дня не появлялся, и это было так не похоже на него, что я решил проведать старика на его чердаке, удивляясь своему порыву, потому что у нас, вообще-то, каждый сам за себя.
Митрич лежал на сооружённой из досок кровати, бледный, с синими кругами под глазами, а в ногах у него сидел облезлый кот. Старик обрадовался, увидев меня, но не поднялся:
– Санёк! Проходи. А мне тут, видишь ли, поплохело не вовремя. Сердце шалит.
Я просидел у старика четверть часа, а потом ушёл, на прощанье погладив кота и пообещав вернуться назавтра.
Но вечером меня загребли менты: буфетчица Ленка повесила на меня свою растрату, заявив, что я спёр деньги из кассы. Дали мне шесть месяцев колонии.
Выйдя на свободу, я опять вернулся на свой вокзал – мне просто некуда больше было идти.
Буфетом уже заправляла другая тётка, побоявшаяся связываться с зэком. Деваться было некуда – оставалось только воровать.
Вечерком я решил перетереть эту тему с Витьком, «щипавшим» на вокзале кошельки. Втроём с ним и его подругой Любкой мы раздавили принесённый мной «пузырек».
Между делом я спросил о Митриче: как, мол, старик?
Витёк смущённо крякнул и потёр грязной пятерней опухшее лицо.
– Так помер он. Почти сразу, как тебя замели. Там, на чердаке, и скопытился.
– Врёшь ты всё, – вдруг разозлилась Любка. – Ничё он не помер. Я другое слышала: он свою квартиру назад отсудил. Потому и здесь больше не околачивается, что всё у него теперь хорошо.
– Сама ты брешешь, – огрызнулся Витек, толкнув собутыльницу в расплывшееся плечо, и вдруг, сквозь злой пьяный угар, взглянул на меня с отчаянной надеждой. – А может, и не брешет, а?
Вот и я теперь сам не знаю почему, время от времени возвращаюсь под те окна, на которые смотрел с такой тоской старик. Что-то тянет меня туда. Запрокинув голову, я подолгу разглядываю задёрнутые шторы и изо всех сил стараюсь себя убедить, что за ними счастливо живёт Митрич вместе со своим старым котом.
* * *
Наталья Смехачёва
Штуковина
Горячее солнце лежит на ветках сирени. На кухне тоже пахнет сиренью и свежим клюквенным киселём, который готовит моя