Сергей перевел на него взгляд:
– Все?
– Мало, по-вашему? – буркнул Дмитрий, удивляясь его спокойному голосу.
Но тут же выяснилось, что спокойствие было обманчивым.
Сергей швырнул на тротуар недокуренную сигарету и раздавил ее ногой с такой яростью, словно она была его злейшим врагом, повинным в самых страшных бедах.
– Мерзавка… Все это провокация, Дмитрий Дмитриевич. Провокация, вызванная мелкой личной местью. Девушка – ее зовут Рената – дочь одной эмигрантки, совершенно никчемной особы. Впрочем, мамаша здесь вполне прижилась, нашла себе какого-то состоятельного покровителя. Дочь решила вернуться в Россию, хотя о нашей стране ничего толком не знает, почти не помнит ее. Что ж, мы только приветствуем искреннее желание молодого поколения обрести истинную родину! Рената казалась очень воодушевленной, стремилась быть максимально полезной. Мы взяли ее на работу секретарем в наше «Общество возвращения». Какое-то время она честно трудилась, но потом… потом началось такое… – Он махнул рукой.
– Что, отказалась на вас работать? – проворчал Дмитрий. – Или предала кого-то?
– Да нет! – досадливо махнул рукой Сергей. – Честное слово, иногда я даже думал, что лучше бы она что-то в таком роде сразу и сделала, тогда было бы совершенно ясно: враг. А с врагами мы не церемонимся. Эта же идиотка… Вы даже вообразить не можете, что она натворила! Ну вот попробуйте догадаться…
– Да что за детство? – дернул плечом Дмитрий. – В загадки играть не собираюсь, вовек недогадлив был. Хотите – говорите сами, не хотите – нет.
– Стыдно сказать, – громко, протяжно вздохнул Сергей. – В общем, девчонка влюбилась!
Дмитрий только моргнул растерянно:
– В кого?
– В вашего покорного слугу! – воскликнул Сергей и сделал такой жест, словно снимал шляпу, чтобы раскланяться, но поскольку шляпы на нем не было, жест оказался нелепым и шутовским. – В меня, да-с! Я по возрасту ей в отцы гожусь, у меня дочь ее лет. Она с моей дочерью, между прочим, дружила, та ее домой приглашала, с матерью, ну, моей супругой, познакомила. У меня ведь семья тоже здесь, в Париже, помогает мне в работе, – заметил он как бы в скобках. – Причем я своей жене всю жизнь хранил нерушимую верность, измены чуждался и презирал всякие там пошлые романчики на стороне. А тут такое… Причем я сначала ничего не понял, но Рената начала мне делать авансы, и даже такой простак, как я, догадался. Один случай был просто вопиющим! У меня на квартире, куда она явилась в отсутствие моей семьи… – Сергей брезгливо передернулся. – Я ее просто-напросто выгнал вон. Зря, конечно. В том смысле, что надо было сделать девчонке отеческое внушение, но я не сдержал возмущения. Грубо с ней обошелся, что да, то да. И она затаила обиду. Однако назавтра на службе была как шелковая, извинилась передо мной, сказала, что не смогла совладать с чувствами, что ничего подобного больше не повторится. Вот я и пожалел девчонку, не стал портить ей жизнь. Но прежних дружеских отношений между нами уже не было и быть не могло. Вскоре она заявила, что намерена выйти замуж за одного молодого человека, который тоже желает вернуться в Россию. Привела его в нашу организацию. Приятный, с виду очень порядочный человек. Вот именно, с виду…
Сергей снова закурил, и Дмитрий со странным чувством ожесточения смотрел на огонек, вспыхнувший между его сложенных ковшиком ладоней. Курить захотелось – просто до изнеможения, до сосущей тошноты в желудке. Еще мгновение – и он бы попросил у собеседника сигарету, но тот отбросил и спичку, и нераскуренный «Житан». Казалось, он так возмущен, что почти не соображает, что делает.
– Не буду вдаваться в подробности, но у нас началась утечка очень важной информации, а вслед за тем неприятности с парижскими властями. Нас шпыняли, как шпионскую организацию! Мы заподозрили мужа Ренаты, проверили – так и вышло. Предавал, продавал, пользуясь теми обрывками сведений, которые выуживал у болтливой Ренаты. То есть она сознательно нам не вредила, виновен был муж. Мы вызвали его на конспиративную встречу, однако по пути произошел несчастный случай – он угодил под автомобиль и погиб.
– Ого… – пробормотал Дмитрий, вскинув на Сергея пристальный взгляд. – Ого!
– Никакого «ого», – так же пристально посмотрел на него Сергей. – Я понимаю, что вы подумали. Я вас насквозь вижу, все ваши мысли! – раздраженно погрозил он пальцем, словно учитель – нерадивому ученику. – А зря, зря! Не следует подозревать нас в том, в чем мы не замешаны. И впрямь произошел несчастный случай, чистой воды. Рената все видела, у нее хватило совести подтвердить в полиции, как все произошло: ее муж был очень озабочен и неосторожен… Но потом она, такое ощущение, немного повредилась в рассудке. Стала обвинять меня в смерти своего мужа: якобы я толкнул его под машину из ревности. А меня на том злосчастном перекрестке даже и близко не было! – возмущенно воскликнул Сергей. – Я находился в то время в своем кабинете и не видел ничего! Но для нее никаких разумных доводов не существовало. Она от горя сошла с ума. Конечно, пришлось ее уволить, отдалиться от нее, елико возможно. Я побеседовал с ее матерью, объяснил, что Рената может погубить себя, что за ней нужно присматривать. Но мамаша такая клуша! – отчаянно простонал он. – Ладно, господь с ней. Рената убегала из дома и беспрестанно толклась на рю Дебюсси. Стоило ей увидеть человека, который входил в нашу дверь, а потом выходил из нее, как она натурально набрасывалась на него со всякими глупостями. Сначала была просто какая-то досужая болтовня, но постепенно она перешла всякие границы. Такие случаи, как с вами, повторялись не один раз. А я-то удивлялся, откуда в людях возникала настороженность, недоверчивость, предвзятость… Те, с кем был установлен полный, доверительный контакт, вдруг отказывались от встреч, срывали порученные им дела, вели себя как самые настоящие враги. Наконец мы стали подозревать Ренату, начали следить за ней. Однако сейчас вышли на нее совершенно случайно: когда она шла за вами от метро, ее заметил один из моих сотрудников, провожавших меня домой. Я ведь тут, неподалеку, живу, – махнул Сергей рукой куда-то в сторону, Дмитрий так и не понял, в направлении какой из множества узких улиц. – Когда увидел ее с вами, знаете, просто голову потерял от такой наглости. Стоило мне представить, как она может навредить: вы же человек, еще не вполне убежденный, сомневающийся… Я же чувствую, я людей хорошо знаю. На самом деле, я даже не уверен, что вы меня сейчас внимательно слушали, что поверили мне. Может быть, для вас все мои слова – пустой звук, вы этой чертовке поверили…
Дмитрий пожал плечами.
Помолчали.
– Ладно, – сказал Сергей таким усталым голосом, как будто долгая речь вытянула из него все силы. – Что я, в самом-то деле, оправдываюсь перед вами, будто преступник перед прокурором? С какой радости доказываю, что не виноват? Решайте сами, кому верить и с кем быть. Пожелаете – приходите на нашу встречу через неделю, нет – ну что ж, не силком же мне вас тянуть! Воля, как говорится, ваша, Дмитрий Дмитриевич. А сейчас, извините, я поеду. Все, устал как собака. Главное, уже почти около дома был, сейчас бы к своим, отдохнуть, но придется поехать на квартиру Ренаты аж к Люксембургскому саду, отвезти ее, а то неизвестно, что она еще учудит, если ее одну оставить. Честное слово, не знаю, что делать с ней… – Сергей измученно вздохнул. – Были бы мы такие звери, какими она нас живописала, в самом деле, чего бы проще: убрать провокаторшу, и дело с концом. А ведь вот не могу… – Он развел руками с виноватым выражением и, кивнув на прощание, быстро пошел к тому самому черному «Шевроле», на который еще раньше обратил внимание Дмитрий.
Он заметил, что Сергей не подал ему руки, прощаясь. В этом было что-то убедительное… Как если бы Сергей оставлял за ним право на решение и никак, никоим образом не хотел на его решение влиять.
Дмитрий поежился – все-таки он озяб, прав, конечно, Сергей, курточка его – сущие отрепья, никакого тепла, да и виду, если честно, никакого! – и вдохнул запах бензина. «Шевроле» медленно отъехал от тротуара, перестраиваясь, чтобы повернуть на Пон-Неф, туда, к бронзовому, зеленому, молчаливому Генриху, и проехать мимо него: ведь Люксембургский сад далеко, на той стороне Сены.
Как странно: у «Шевроле» номер 96 04 RDE, почти такой же, какой был у такси, на котором работал Дмитрий: 69 04. Стоп! Да как же Дмитрий сразу не заметил, что это не частный автомобиль, как он подумал сначала, а такси? Ну, тогда ясно, что внутри «Шевроле» никто Ренату не пытал, не жег ей подбородок спичкой.
И скорей всего, Сергей сказал правду: девчонка и впрямь сумасшедшая.
Дверь бистро позади Дмитрия распахнулась и захлопнулась, выпустив клуб теплого, напоенного спиртным духом воздуха и обрывок голоса Гарделя. Париж, как начал в тринадцатом году сходить с ума по аргентинскому танго, так и продолжал по сей день.
Дмитрий вспомнил, как ходил когда-то в танцевальную школу Мишель-Михайленко на уроки танго вместе с Варей Савельевой. Кстати, из-за танго все у них с Варей и сломалось… Дмитрий Аксаков в ту пору пытался уволиться из армии и ужасно франтил: носил монокль, одевался так, что вызывал невероятное отвращение у Вариного отца, миллионщика и владельца ресторации «Марсель». Дмитрий с тех пор навеки запомнил мелодию, которая так часто звучала из патефона в танцевальной школе и зазвучала сейчас: «Madreselva».
Ему вдруг остро захотелось вернуться в бистро, дослушать Гарделя и выпить еще граппы. Но нет, друзья, мы больше в эти игры не играем, так и спиться недолго, в одиночку-то. Такое уже было, было – мысленно погрозил он себе пальцем и двинулся к станции метро, которая находилась неподалеку и так и называлась – «Пон-Неф». Строго говоря, до авеню Трюдан вполне можно и пешком дойти, но за час, не меньше, и нога разболится так, что потом всю ночь не будешь знать, как и куда ее пристроить. Лучше на метро, благо сейчас можно не ужиматься, не трястись над каждым сантимом. У него есть деньги. Деньги, которые, однако, нужно еще отработать…
Он спустился в подземку, взял билет, прошел через турникет.
А интересно, Сергей правду сказал, что просто отвезет Ренату домой и не причинит ей никакого вреда? Или все же…
«Не думай ты об этом! – сказал себе Дмитрий с покровительственной, отеческой интонацией, которая часто звучала у Сергея. – Все равно не узнаешь правды! И вообще, меньше знаешь – лучше спишь. Да и что тебе до какой-то девчонки, которая заставила тебя испытать такие страдания?»
Ничего, ровно ничего. Однако он почему-то не мог отвязаться от мыслей о ней. Не мог – и все!
* * *– Там кто-нибудь есть, за занавеской? – Это было первое, что спросил Верин, когда вошел в Лелькину комнату и окинул ее взглядом.
– Раскладушка моя стоит, – вызывающе сообщила Лелька. – Сплю я там. А что, не веришь? Ну так пойди посмотри.
Верин дернулся – вроде бы и в самом деле собрался заглянуть за занавеску, но остался на месте.
– Так ты где спишь-то? Здесь, – ткнул пальцем в диванчик, – или там?
– Когда одна – там, – усмехнулась Лелька. – А когда с ночевальщиком – здесь. Раскладушечка моя хилая, в чем только душа держится, как начнем скакать – развалится, в одночасье на полу окажемся. Не веришь? Да и впрямь пойди погляди.
Лелька смотрела с вызовом. Верин чуть хмурился, озираясь.
Сомневается он, вот какая штука. А зря. Сегодня закуток за занавеской и впрямь пуст. Няню Лелька с братом еще с утра унесли к соседке на целый день. Заплатили, конечно, за присмотр, а как же? Обыкновенно, когда к Лельке приходили гости, няня тихо, почти не дыша, лежала за занавеской, не стонала, не охала, не просила воды или поесть – терпела муку мученическую, слушая, как диван ходуном ходит. Там ее маленькая девочка, Лизонька, Лелечка, валяется с чужим мужиком, зарабатывая деньги и дурную славу. И еще кое-что.
Деньги нужны были, чтобы жить. Слава нужна была, чтобы поймать самую крупную, самую дорогую добычу. Кое-что нужно было для того, чтобы успокоиться.
Они с няней никогда не говорили о Гошкином плане, не обсуждали его, не хвалили и не ругали. Лелька знала, что няня во всем поддерживает брата. О да, она любит Лельку, жизнь за нее отдаст… но при этом и ее собственная, и Лелькина жизнь для няни ничего не значат по сравнению с жизнью Гошки. И себя, и любимую девочку Лелечку няня воспринимала лишь как подспорье для Гошки. Топливо для некоей печи, которую он разжег – и в которую готов бросить и себя, и близких. Да, Леля знала, что Гошке тоже предстоит взойти на эшафот. И если он столь безапелляционно требует жертвы от сестры и няньки, то лишь потому, что уже принес свою жизнь в жертву. И ему еще предстоит тернистый путь страданий.
Лелька чувствовала, нет, всем существом своим знала – долго ждать Верин не будет, придет нынче же. Она приготовилась. На работу отправилась в обычном сереньком костюмчике: у них в заготконторе директор – сущий советский монах, держит людей строго, и Гошка наказал с ним не ссориться, за работу держаться – кому это надо, если ее выгонят вон, как шалаву? И потому на работе Лелька была сама скромность, просто гимназисточка, даже и не поверишь, какие финтиля она выделывает для клиентов, как резвится с ними – чуть ли не на абажуре качается! На работе у нее юбка ниже колен, пиджак на все пуговицы застегнут, блузка до самого горла законопачена. Однако сегодня она завернула в газетку и прихватила с собой все, что могло понадобиться для вечера: кофточку в обтяг, с глубоким вырезом, короткую юбчонку, которая была так обужена, что знай лезла вверх и с каждым шагом делалась еще короче, сетчатые чулки невероятной красоты и соблазнительности, купленные из-под полы за безумные деньги (ровно ползарплаты ушло на одну пару, а поскольку Лелька на всякий случай брала две, туда вся зарплата ухнула). Ой, сколько денег идет на бельишко, на чулочки, на портниху, маникюршу, парикмахершу, на сапожника – старого театрального сапожника, который шьет изящные туфельки на каблучке по прежним еще колодкам, чудом сохранившимся у него в мастерской…
Она била по клавишам своего замшелого «Ремингтона» (единственно, чем не нравилась Лелька ее работа, это тем, что никак не удавалось отрастить длинные ногти, они то и дело ломались на западающих, тугих клавишах) с невиданным упорством. Уже и начальник промаршировал мимо секретарского отдела, как всегда не прощаясь (это было ниже его достоинства, а вот хватать Лельку за ляжечку, когда она приносила очередную сводку заготовки в кабинет, – вполне с тем достоинством гармонировало), уже и уборщицы расползлись по кабинетам (у них в заготконторе всегда убирались с вечера), а Лелька все усердствовала, лишь изредка позволяя себе минутную передышку. Нет, не для того, чтобы папироску выкурить, а чтобы подбежать к окну и украдкой, сбоку, не высовываясь, глянуть на улицу.
Приедет? Что-то долго его нет… А если осечка? Неужели Гошка ошибся и неправильно Верина просчитал?
Она как раз маялась у окошка, когда на противоположной стороне улицы мелькнула знакомая черная приземистая «эмка»[12]. На таких «эмках» разъезжали облисполкомовские чины.
Ага! Приехал!
Сердце так и забухало в горле, однако Лелька смирила волнение, нашла спасение в привычной насмешливости. Ну конечно, товарищ ответственный начальник не мог себе позволить промочить ножки в той слякоти, которая за день покрывала улицы Энска! Да и прекрасно, значит, Лелька нынче проедет по городу, как принцесса. Нет, не принцесса – королева! Говорят, у них там, в проклятом буржуазном мире, выбирают самую красивую девушку и назначают ее королевой красоты. Лелька смогла бы, наверное, получить этот титул, ведь она – вылитая мать (только глаза отцовы), а мама была в самом деле удивительной красавицей.
Однако спустя минуту Лелька поняла, что мечты ее – нет, не о победе на конкурсе красоты, а о поездке на легковушке – не сбудутся. Из «эмки» выгрузилась высокая фигура в сером пальто, и автомобиль немедленно уехал.
– Ну вот, – сердито сказала Лелька, – слабо девушку прокатить, да?
Но тотчас решила, что нельзя так много ждать от Верина. Довольно, что вообще приехал, а мог бы ведь и не появиться. Но все-таки она зацепила его вчера, крепко зацепила. Гошка молодец. Прямо колдун какой-то!