– Дай мне ручку.
Санджай присел и открыл дневник на той самой странице, где его имя заплыло черной кляксой.
«Что ты хочешь?» – написал он на английском языке.
Я помню, как мой дедушка в комнате с красной лампой печатал фотографии. Он опускал фотобумагу в химический раствор, и на ней вскоре появлялись лица и предметы. Вот и сейчас, боясь дышать, я смотрела на медленно проступающую надпись.
«Чтобы ты сдох!»
«Почему?»
«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!..»
Надпись повторялась и повторялась. Нечто злое корчилось в ненависти, и каждое его «ненавижу» резало стеклом мои вены.
Я не знала, что у Санджая с собой оружие. Он выстрелил в дневник и тут же со стоном упал, зажимая окровавленную руку.
– Что это? Откуда? Тебя задела пуля?
Она могла отскочить от кафельной плитки, но Санджай покачал головой.
– Нет, она застряла в дневнике.
Больше я не спрашивала. И без расспросов стало понятно, что с дневником силой не справиться. Все, что будет направлено на его уничтожение, так или иначе скажется на человеке, которого дневник ненавидит. Санджай оказался в заложниках у демона, поселившегося в обыденной вещи.
Чувство вины угнетало меня. Если бы не мое любопытство!
Я помогла перебинтовать рану на руке, к счастью, не опасную для жизни.
– Мы уедем из этого дома. Сейчас позвоню твоему отцу и скажу, что забираю тебя к себе. Я буду убедительным. Маста Ирек умный человек, он поймет, что жизнь дочери важнее пересудов людей.
Мы почему-то не смогли открыть входную дверь. Я запаниковала, представив, что мы никогда не выберемся из проклятого дома, он не отпустит, но спокойные действия Санджая погасили вспышку страха.
Ему пришлось сломать замок. А мой взгляд все время возвращался к веранде, где у раздвижных дверей так и остался лежать дневник.
Сгоревшую «Махиндру» заменил скутер.
– Держись крепче.
Я прижалась к спине мужчины, крепко обхватив его руками. Мне было все равно, куда он меня везет, лишь бы подальше от виллы и ее тайн.
Городская квартира Санджая оказалась в фешенебельном районе: охраняемая территория, яркое уличное освещение, ухоженные лужайки, выложенные плиткой дорожки. Оставив скутер в подземном гараже, мы поднялись на лифте на седьмой этаж. В серебристой поверхности кабинки отразились наши уставшие лица.
Бросив сумку с деньгами и документами у порога, я прошла следом за Санджаем на кухню, больше напоминающую пункт управления звездолетом. Климат-контроль поддерживал в квартире комфортную температуру.
– Санджай, ты богатый? – Я сидела за столом со стаканом свежевыжатого апельсинового сока.
Мужчина только улыбнулся.
– Утром не пугайся, в доме появится слуга. – Руки Санджая, сцепленные в замок, лежали на столе. Он был по-домашнему расслаблен. Пропитавшаяся кровью повязка на его предплечье служила мне немым укором. Я чувствовала свою вину за то, что втянула мужчину в демонический кошмар. Мой взгляд, независимо от желания, все время возвращался к пятнам крови.
– Я поняла. Не пугаться.
– Он говорит по-английски и выполнит все, что попросишь. Гостевая комната напротив моей. В шкафу ты найдешь пижаму и халат. Ванная комната справа от кровати.
Постепенно напряжение спадало. Спокойный голос мужчины гасил последние вспышки страха. Я вновь чувствовала себя в безопасности.
– А ты?
– Поеду к другу. Он соберет всю возможную информацию по вилле Сунила Кханны. Мы должны понять, что происходит. Я уверен, что все отгадки спрятаны в прошлом.
Ночью опять снилось, что Санджай меня душит. Проснувшись, я никак не могла успокоиться.
– Это сон, это всего лишь сон.
Рот пересох, и я, накинув халат, пошла на кухню. В одной из комнат горел свет. В приоткрытую дверь я увидела Санджая. Он стоял перед нишей со скульптурой многорукого бога.
На цыпочках, чтобы не отвлекать его от молитвы, прошла дальше и, напившись, вернулась в свою комнату.
Сон не шел, хотя я чувствовала себя усталой и измученной. Сказывались болезнь и весь тот ужас, что обрушился на нас.
Стоило подумать о дневнике, как опять накатила паника. Впервые столкнувшись с потусторонними силами, я находилась на грани отчаяния, и только слова Санджая, что он сдаваться не собирается, вселяли веру – выход будет найден.
Я лежала в тишине и повторяла словно мантру: «Я сдаваться не собираюсь. Я сдаваться не собираюсь. Я сдаваться не собираюсь».
Прошел час, другой, а сна как не было.
Разыгралось воспаленное воображение, и мне уже слышались странные шорохи и бормочущие голоса. Боясь оставаться в темноте, я заставила себя подняться и опустить ноги на пол. Казалось, что тени, затаившиеся по углам, ожили и вытянули свои бесплотные руки, чтобы схватить меня за лодыжки и утащить в бездну.
Я ракетой добежала до выключателя и хлопнула ладонью по нему. Назад вернулась на тех же сверхскоростях и запрыгнула в кровать.
– Что случилось?!
Своей беготней туда-сюда я наделала столько шума, что насмерть испугала Санджая. Он стоял в дверях с посеревшим лицом. В свою очередь и я взвизгнула от ужаса, увидев фигуру в белом, и схватилась за горло, в котором бешено колотилось сердце.
– Дыши, Сия, дыши. – Заметив мое состояние, Санджай поднял ладони в успокаивающем жесте.
– Мне страшно, – просипела я. И добавила, когда смогла восстановить дыхание: – Поговори со мной, пожалуйста.
Думая, что Санджай сядет рядом, подвинулась, но он, включив ночник вместо люстры, устроился в кресле, стоящем у кровати.
– В моем доме тебе ничего не угрожает. – Он взял мои ладони в свои. Его прикосновение обжигало, но странное дело, действовало успокаивающе. – Завтра предстоит непростой день, и тебе нужно отдохнуть…
Санджай прервался, видя, что даже косвенное напоминание о дневнике вызывает у меня дрожь.
– Тише-тише. – Он привстал, потянувшись за покрывалом. Санджай был так близко, что я почувствовала, как пахнет его кожа. Сандал и что-то еще, незнакомое, теплое.
Поняв, что он собирается меня укутать, покраснела. Я совершенно забыла, что сижу перед мужчиной в одной пижаме.
– Какие сказки тебе рассказывала мама на ночь? – спросил он, откидываясь на спинку глубокого кресла.
На ум пришли совсем детские.
– Репка, Теремок…
Санджай улыбнулся, а у меня загорелись щеки. «Дура, что я несу? Какой теремок?»
– Это та, в которой медведь сломал дом?
Я открыла рот. Санджай знает наши сказки?
– Хочешь, я расскажу историю о чапати?
– О круглой лепешке? – уточнила я, приготовившись слушать легенду из какого-нибудь индийского эпоса. В этот момент я совершенно забыла о своих страхах. Для меня существовали лишь мерцающие глаза мужчины и его завораживающий голос.
«Где-то высоко в Западных Гхатах, на горе Анай-Муди, можно сказать, под самым солнцем, в таком отдаленном месте, куда и орел не долетит, а если и долетит, то упадет замертво от нехватки воздуха, жили-были старик с дочерью. Давно умерла жена старика, не выдержав тягот отшельнической жизни, и все небольшое хозяйство легло на плечи дочери. Отцу хорошо было рядом с ней: и чашу с водой поднесет, и одежду в горной реке постирает, и нехитрый обед приготовит. Но плохо было дочери рядом со стариком. Ему что надо? Совсем немного. Принять асану и медитировать, часами познавая себя. Пусть желудок не очень сытый, но кто сказал, что богам не угодна аскеза?
Не понимал отец, что дочь вошла в ту пору, когда природный зов сильнее дочерней любви. Желалось ей совсем не той жизни, на которую ее обрек неприхотливый родитель. Как бы ни была она хорошо воспитана, но приходили к ней странные сны, где творила она вещи невероятные, о которых и вслух-то сказать стыдно. Хотелось ей наяву услышать те ласковые слова, что шептали ночью мужские губы. А еще больше ей мечталось нянчить в руках плод той тайной любви.
– Доченька! Ты бы испекла чапати, – попросил старик, не выходя из позы лотоса, и приоткрыв лишь один глаз, чтобы другим продолжать созерцать себя. – А то все яйца да яйца.
Эх, знал бы он, как тяжело находить яйца в высоких скалах! Не раз дочь, оступившись, чуть не отправлялась к богам. А родитель, ох, совсем стариком стал, брюзжит, что надоели.
– Я бы с радостью испекла чапати, отец мой, но где взять муки? Тот запас, что вы принесли, когда еще могли покидать горы, давно вышел, – отвечала дочь, вытирая локтем пот, что выступил на ее лбу, когда она скручивала выстиранное в реке белье. Хорошо не выжмешь, оно и за месяц не высохнет! От этой тяжкой работы на руках дочери пузырились кровавые раны.
– А ты пойди, по сусекам поскреби, глядишь и наберешь на маленький хлебец для меня».
– Ой, – воскликнула я, услышав знакомое слово «сусеки». – А ваш чапати не брат нашему колобку?
Санджай загадочно улыбнулся и продолжил:
«Не могла дочь ослушаться отца, старших в Индии крепко уважают. Пошла скрести по сусекам. Так сильно старалась, что вместе с горсткой муки наскребла камешков, глины и сухих веточек. Налила водицы и стала замешивать тесто. А как камешки месить? От боли поливала она тесто своими слезами.
Испекла чапати и положила на поднос, чтобы хлебец немного остыл.
То ли боги решили мечты покорной дочери осуществить, то ли слезы и капли крови из ран на руках, попавшие в тесто, сыграли свою магическую роль, но чапати вдруг ожил.
Старик, так и не выходя из созерцания, хотел отломить от чапати кусок, но шустрый хлебец откатился в сторону и завертелся как юла. Увидела его проделки дочь, поняла, что мечта ее осуществилась, и теперь не двое их будет жить высоко в горах, а трое, побежала за пеленками, чтобы нянчить оживший Чапати в руках.
– Э, так дело не пойдет, – смекнул хлебец. – Или один из них меня съест, или другая залюбит до смерти. Пойду-ка я отсюда. Пока еще свеж и горяч, и мир посмотрю, и себя покажу.
– Чапати! Ты куда, сынок! – прокричала женщина, видя, как хлебец колесом по горной тропке катится. – Я же люблю тебя!
– Я вас тоже, мама! Но вокруг столько интересного!
Надо сказать, что покатился Чапати в ту сторону, где раскинулся заповедник Эравикулам. Водились в нем звери разные, которые тоже совсем не прочь были хлебец отведать. Но и здесь хитрец умудрился выкрутиться. Встретив на своем пути то шакала, то камышового кота, то мангуста, он рассказывал им жалостливую историю, как родной дед хотел ему руки-ноги повыдергивать, а мать в оковах (пусть и тряпичных) всю жизнь держать. Пока звери ужасались, пускали слезу или задумчиво чесали за ухом, пытаясь определить, где же у круглого Чапати руки-ноги, хлебец быстро покидал место встречи.
И так докатился бы он, скорее всего, до самого большого города Индии, если бы у подножия гор не преградило ему дорогу стадо слонов.
«Как только расскажу им свою трагическую историю, как обхитрил деда с мамой, шакала, кота и мангуста, они вмиг мне дорогу освободят! Вон у них какие большие уши, наверное, ужас, как любят слушать разные сказки!» – подпрыгивая от нетерпения, размышлял хлебец.
Подкатился Чапати ближе к стаду, похрустывая заветренным бочком, и запричитал:
– Я от дедушки ушел, я от мамы ушел, я от шака…
Но гиганты, каждый из которых нес по огромному бревну, не только не услышали жалостливой истории Чапати, но не заметили и его самого.
Один из слонов, перехватывая бревно, просто наступил на хлебец, а крошки, на которые разломился подсохший Чапати, разнес равнинный ветер. Так бесславно закончилось путешествие существа, которому боги даровали жизнь.
Какой же вывод у старинной индийской легенды?»
Я прыснула от смеха. Хитрец Санджай превратил нашу сказку «Колобок» в легенду!
– Где родился, там и пригодился? – выдала первый пришедший на ум вариант. – Или метать бисер нельзя не только перед свиньями, но и перед слонами? А ты как думаешь?
– Не стой под кран-балкой, зашибет.
– У, так нечестно! – Я аж подпрыгнула на кровати. – У индийской легенды определенно должен быть философский вывод.
– От любви не бегут, а принимают с благодарностью. – Лучики в уголках глаз Санджая не вязались с серьезным голосом. – Спокойной ночи, Сия. Пусть тебе снятся радужные сны.
Глава 6
Не знаю, сон ли то был, или слуховые галлюцинации, но меня заставили выскочить из постели отчетливо произнесенные слова: «Вернись. Иначе он умрет».
Из окна лился мягкий утренний свет.
Меня лихорадило и, одеваясь, я никак не могла попасть в штанину. Прыгая на одной ноге, нечаянно села мимо кровати и тут же расплакалась.
Я не знала, как быть.
Смывая слезы, я впервые за долгое время увидела свое отражение в зеркале и не узнала себя. Лицо осунулось, а под глазами появились черные круги. Кое-как расчесав волосы, скрутила их на затылке и скрепила так, чтобы они не мешали. Мне хотелось сбрить их наголо, лишь бы они не лезли в глаза. Меня раздражало все. Джинсы, которые вдруг стали велики и постоянно сползали, рубашка, которая застегнулась не так, и пришлось ее дважды перестегивать.