Он не мог дать имени этому чувству. У него не было слов, которыми можно было бы назвать его причину, качество, смысл. Отчасти оно состояло из радости, к которой примешивалось желание обнажить голову — неведомо перед кем.
Он сделал шаг к гостям с улыбкой на лице. Однако лицо его немедленно сделалось серьезным: в дверях появилась новая гостья — Дагни Таггерт.
С любопытством разглядывая Дагни, Лилиан поспешила к ней навстречу. Они уже несколько раз встречались по разным поводам, и Лилиан было странно видеть Дагни Таггерт в вечернем наряде. Верх черного платья пелериной прикрывал одно плечо, оставляя другое обнаженным — оно-то и являлось единственным украшением ее наряда. Привычные Дагни Таггерт рабочие костюмы не наводили на мысли о ее теле. Черное же бальное платье казалось чрезмерно открытым — потому что нагое плечо было таким хрупким и прекрасным, а бриллиантовый браслет на запястье придавал ее женственности тот яркий оттенок, который приносит несвобода.
— Мисс Таггерт, какой чудесный сюрприз, я так рада видеть вас, — произнесла Лилиан Риарден, изображая лицевыми мышцами улыбку. — Я и не надеялась, что мое приглашение сможет оторвать вас от куда более важных дел. Если позволите, я даже польщена.
Джеймс Таггерт вошел вместе со своей сестрой. Лилиан улыбнулась ему — в виде торопливого постскриптума, словно бы только что заметив его.
— Хелло, Джеймс. Такова кара за известность — увидев твою сестру, трудно вспомнить о тебе.
— Но с тобой, Лилиан, никто не может состязаться в известности, — ответил он со скупой улыбкой, — как не может никто и забыть тебя.
— Меня? О, но я вполне смирилась с ролью незаметной тени собственного мужа. И вполне готова признать, что жена великого человека должна быть довольна отраженной славой, не так ли, мисс Таггерт?
— Нет, — возразила Дагни. — Я так не считаю.
— Это комплимент или осуждение, мисс Таггерт? Но простите мне признание в собственной беспомощности. Кого я могу представить вам? Боюсь, что у меня нет никого, кроме писателей и художников, а они, не сомневаюсь, не представляют интереса для вас.
— Мне бы хотелось найти Хэнка и поздороваться с ним.
— Ну, конечно. Джеймс, ты не забыл, что намеревался поговорить с Бальфом Юбэнком?.. О, да, он здесь… Я расскажу ему, как ты нахваливал его последний роман на обеде у миссис Уиткомб!
Пересекая просторную комнату, Дагни искренне недоумевала, почему сказала, что хочет отыскать Хэнка Риардена, и что помешало ей признаться в том, что она увидела его еще от входа.
Стоя в противоположном конце длинной комнаты, Риарден смотрел на нее.
Он не отводил от нее взгляда, но не сделал и шага навстречу.
— Хэлло, Хэнк.
— Добрый вечер.
Он поклонился любезно и безлично, движение его тела в точности отвечало безукоризненной официальности костюма. Он не улыбнулся.
— Спасибо за приглашение, — веселым тоном произнесла она.
— Не могу претендовать на то, что знал заранее о вашем приходе.
— О? Тогда я рада, что обо мне подумала миссис Риарден. Мне захотелось сегодня сделать исключение.
— Исключение?
— Я не часто посещаю званые вечера.
— Я рад, что вы сделали исключение именно ради этой оказии. — Риарден не произнес еще двух слов: «мисс Таггерт», однако фраза прозвучала так, словно он сказал их.
Официальная манера его оказалась настолько неожиданной, что она не сразу сумела приспособиться к ней.
— Я хотел сегодня отпраздновать, — проговорила Дагни.
— Годовщину моей свадьбы?
— Сегодня годовщина вашей свадьбы? Не знала. Примите мои поздравления, Хэнк.
— Так что же вы хотели отпраздновать?
— Я решила, что могу позволить себе отдохнуть. Устроить собственный праздник — в вашу и мою честь.
— И по какой же причине?
Дагни думала о новой колее, проложенной по скалистым склонам гор Колорадо, медленно протягивающейся к нефтепромыслам Уайэтта. Она видела эти отливающие зеленой морской синевой рельсы на мерзлой земле, посреди сухой травы, нагих скал, ветхих хижин мучимых голодом поселков.
— В честь первых шестидесяти миль колеи из риарден-металла, — ответила она.
— Ценное событие. — Тон его голоса, скорее, подошел бы к следующим словам: «Я и не знал об этом».
Дагни не могла найти, что сказать. Ей казалось, что она разговаривает с незнакомцем.
— Ого, мисс Таггерт! — Их молчание прервал приветливый голос. — Именно это я и имею в виду, когда говорю, что Хэнк Риарден способен совершить любое чудо!
К ним приближался знакомый бизнесмен, улыбавшийся ей с восторгом и восхищением. Им троим нередко приходилось проводить совместные экстренные совещания по поводу темпов перевозок и поставок стали. И теперь он глядел на нее, являя на лице своем откровенный комментарий перемене в ее внешности, которая, подумала Дагни, осталась незамеченной Риарденом.
Она рассмеялась в ответ на приветствие, не позволяя себе заметить укол разочарования в том, что такое выражение ей хотелось бы увидеть на лице Риардена. Дагни обменялась несколькими фразами с этим человеком. Когда она огляделась, Риардена рядом не оказалось.
— Так это и есть твоя знаменитая сестра? — спросил Бальф Юбэнк у Джеймса Таггерта, глядя через комнату на Дагни.
— Я и понятия не имел, что сестрица моя знаменита, — проговорил Таггерт с ноткой обиды в голосе.
— Но, мой дорогой друг, она представляет собой настолько необычайное явление в мире экономики, что люди просто не могут не разговаривать о ней. Твоя сестра — воплощение симптома общей болезни нашего времени. Упадочное порождение века машин. Механизмы погубили в человеке человечность, оторвали его от почвы, украли у него природные искусства, убили его душу и превратили в бесчувственного робота. И вот пример — женщина, руководящая железной дорогой, вместо того, чтобы обратиться к прекрасному искусству ткачихи и выращиванию детей.
Риарден переходил от гостя к гостю, стараясь не позволить вовлечь себя в разговор. Он осмотрел комнату и не заметил ни одного человека, к которому хотел бы подойти.
— Вот что, Хэнк Риарден, вы не столь скверный парень, если посмотреть на вас вблизи, в вашем львином логове. И если бы вы хоть иногда давали нам пресс-конференции, то перетащили бы нас на свою сторону.
Риарден обернулся и, не веря себе, посмотрел на говорившего. Это был молодой газетчик весьма сомнительного пошиба, работавший в радикальном таблоиде. Задиристая фамильярность намекала на то, что грубый тон был выбран осознанно, потому что Риарден никогда не стал бы иметь дело с подобным человеком.
Риарден не пустил бы этого журналиста на свой завод; но сюда его пригласила Лилиан, и, сдержавшись, он сухо спросил:
— Что вам нужно?
— Вы не такой плохой человек. У вас есть талант. Талант инженера. Но я, конечно же, не согласен с вами в отношении риарден-металла.
— Я не просил вас соглашаться со мной.
— Но Бертрам Скаддер говорил, что ваша политика… — воинственным тоном начал корреспондент, указав в сторону бара, но тут же умолк, словно бы поняв, что зашел дальше, чем намеревался.
Риарден посмотрел на неопрятную фигуру, скрючившуюся возле бара. Лилиан представила их друг другу, однако он не обратил внимания на его имя. Резко повернувшись, он направился прочь, самой манерой своей не позволяя молодому наглецу увязаться следом.
Лилиан заметила выражение лица Риардена, приближавшегося к той группе, посреди которой стояла она, и отошла в сторону, где их не могли услышать.
— Это и есть Скаддер из «Будущего»? — спросил он, кивком указав в сторону бара.
— Да, а что?
Риарден молча смотрел на жену, не веря своим ушам, не понимая самой логики ее поступка. Она не отводила от него глаз.
— Но как ты могла пригласить его сюда?
— Ну, Генри, не будь смешным. Ты же не хочешь показаться узколобым, не правда ли? Ты должен уважать право других иметь собственное мнение и высказывать его открыто.
— В моем доме?
— Ох, не будь таким консервативным!
Риарден молчал, потому как сознанием его владели не здравые речения, а две картинки.
Он видел сочиненную Бертрамом Скаддером статью под заглавием «Спрут», в которой не было ни малейшей идеи и которая представляла собой всего лишь публично опорожненное помойное ведро… статью, в которой не было ни единого факта, даже вымышленного, и место их занимал поток насмешек и оскорблений, в котором можно было только усмотреть лишь злобный вой очернителя, не считающего доказательства необходимыми. А еще он видел прекрасный профиль Лилиан, гордую чистоту, которую искал, женясь на ней.
Вновь взглянув на жену, он понял, что профиль просто отпечатался в его памяти: к нему было обращено внимательное, чуть настороженное лицо. Вернувшись, наконец, к реальности, он подумал, что видит в глазах ее удовлетворение. Но в следующее мгновение напомнил себе, что находится в здравом уме, а значит, это невозможно.
— Ты в первый раз пригласила этого… — он воспользовался непристойным словом с бесстрастной точностью, — в мой дом. И в последний.
— Как ты смеешь использовать такие…
— Не надо возражать, Лилиан. Если ты будешь спорить, я вышвырну его отсюда прямо сейчас.
Риарден спокойно дал жене возможность ответить, возразить, даже закричать. Но та молчала, не глядя на него, лишь гладкие щечки ее как будто втянулись.
Ничего не замечая, слепо перемещаясь между огнями, голосами и запахами духов, он ощущал холодное прикосновение ужаса. Риарден понимал, что ему следует хорошенько призадуматься о Лилиан, отыскать разгадку ее характера, потому что столь беспардонный поступок нельзя было оставить без внимания; однако он не хотел думать о ней и понимал, что ужас был рожден именно тем, что ответ перестал интересовать его давным-давно.
На него вновь начала накатывать усталость. Ему казалось, что он видит сгущающиеся волны утомления; усталость накапливалась не в нем, а снаружи, во всей этой комнате. На мгновение Риардену показалось, что он остался в одиночестве, потерявшись в серой пустыне, нуждаясь в помощи и зная, что ее не будет. И вдруг он замер. В освещенном дверном проеме на противоположном конце комнаты появилась высокая надменная фигура; мужчина замер на мгновение, прежде чем войти. Риардену не доводилось еще встречаться с ним, но среди всех печально известных физиономий, наводнявших страницы газет, была одна, которую он особенно презирал. Это был Франсиско д’Анкония.
Риарден никогда не позволял себе уделять особого внимания людям, подобным Бертраму Скаддеру.
Однако в каждый час своей жизни при всей тяжести и гордой красоте любого мгновения, когда его разума изнывал от перенапряжения, на каждом шагу, поднимавшему его из рудника в Миннесоте и превращавшего его усилия в золото, при всем своем глубочайшем почтении к деньгам и их смыслу он презирал расточителя, не умевшего оправдать великий дар наследственного богатства. «Вот, — подумал Риарден, — наиболее презренный представитель этой человеческой разновидности».
Франсиско д’Анкония вошел, поклонился Лилиан и вступил в толпу, словно ему принадлежала эта комната, в которой ранее ему бывать не приходилось.
Ему в след начали поворачиваться головы, словно он тянул их за веревочки.
Вновь вернувшись к Лилиан, Риарден проговорил уже без гнева: раздражение переросло в его голосе в интерес:
— А я не знал, что ты знакома с этим типом.
— Я встречала его на нескольких приемах.
— Значит он — один из твоих друзей?
— Естественно, нет! — негодование, бесспорно, было подлинным.
— Тогда почему же ты пригласила его?
— Ну, когда он находится в нашей стране, нельзя устроить прием — стоящий прием — и не пригласить его. Если он приходит, это досадно, если не приходит — черная метка в обществе.
Риарден рассмеялся. Лилиан раскрылась; обыкновенно она не позволяла себе подобного рода признаний.
— Вот что, — проговорил он усталым тоном. — Я не хочу портить твой праздник. Но не подпускай ко мне этого человека. Не надо знакомить нас. Я не хочу. Не знаю, как тебе удастся так сделать, но ты — опытная хозяйка, действуй.
Дагни замерла на месте, увидев приближавшегося к ней Франсиско. Проходя мимо, он поклонился ей. Франсиско не остановился, однако она поняла, что мгновение это отпечаталось в его сознании. Она заметила на его лице слабую улыбку, которой он подчеркнул, что все понимает, но предпочитает не обнаруживать знакомство. Дагни отвернулась. Она надеялась, что ей удастся избежать его общества весь остаток вечера.
Бальф Юбэнк присоединился к группе, окружавшей доктора Притчетта и угрюмым тоном повествовал:
— …нет, нельзя ожидать, чтобы народ понял высшие уровни философии. Культуру следует изъять из рук охотников за долларами. Нам нужна национальная стипендия для литераторов. Какой позор, что в художниках видят подобие торговцев-разносчиков, и что произведения искусства приходится продавать, как мыло.
— Вы хотите пожаловаться на то, что мыло продается лучше? — спросил Франсиско д’Анкония.
Он как-то незаметно включился в разговор, который сразу смолк как отрезанный; большинство собеседников никогда не встречались с Франсиско, однако были наслышаны о нем.
— Я хочу… — начал Бальф Юбэнк сердитым тоном, но мгновенно умолк; он заметил на окружавших его лицах живой интерес, но интерес этот относился не к философии.
— Ну, здравствуйте, профессор! — проговорил Франсиско, кланяясь доктору Притчетту.
Без всякого видимого удовольствия доктор Притчетт ответил на приветствие и приступил к представлениям.
— Мы обсуждали интереснейшую тему, — проговорила искренняя матрона. — Доктор Притчетт объяснял нам, что все вокруг — ничто.
— Он, вне сомнения, разбирается в этой теме глубже, чем кто-либо другой, — серьезным тоном отозвался Франсиско.
— Вот уж не подумала бы, что вы знаете доктора Притчетта настолько хорошо, сеньор д’Анкония, — сказала она, гадая, почему реплика ее вызвала явное неудовольствие на лице профессора.
— Я — выпускник той великой школы, на которую в данный момент работает доктор Притчетт — университета Патрика Генри. Но я учился у одного из его предшественников — Хью Экстона.
— Хью Экстона! — охнула привлекательная молодая женщина. — Но этого не могло быть, сеньор д’Анкония! Вы слишком молоды для этого. Я считала, что Экстон относился к числу столпов… прошлого столетия.
— Быть может, по духу, мадам. Но не на самом деле.
— Но мне казалось, что он умер много лет назад.
— Вы ошибаетесь. Он по-прежнему жив.
— Тогда почему о нем ничего больше не слышно?
— Он ушел на покой девять лет назад.
— Разве это не странно? Когда от дел отходит политикан или кинозвезда, мы читаем об этом в газетных передовицах. Но вот заканчивается трудовой путь философа, и люди ничего не знают об этом.
— Некоторые знают.
Молодой человек с удивлением проговорил:
— А я думал, что Хью Экстон относится к числу тех классиков, которых теперь изучают разве что в истории философии. Недавно я прочел статью, где его называли последним великим поборником разума.
— И что же говорил Хью Экстон? — спросила искренняя матрона.
Франсиско ответил:
— Он учил нас тому, что все вокруг есть что-то.
— Ваша верность учителю заслуживает похвалы, сеньор д’Анкония, — сухо проговорил доктор Притчетт. — Можем ли мы считать, что вы являетесь практическим результатом обучения его школы, так сказать, преемником?
— Да.
К группе подошел Джеймс Таггерт, дожидавшийся своей доли внимания.
— Привет, Франсиско.
— Добрый вечер, Джеймс.
— Какое удивительное совпадение привело тебя сюда! Я как раз хотел переговорить с тобой.
— Это ново. Такое желание числилось за тобой не всегда.
— Ты шутишь, как в прежние дни. — Таггерт неторопливо, словно бы случайно отодвигался от группы в надежде выманить Франсиско за собой. — Как ты прекрасно знаешь, в этой комнате не найдется ни одного человека, который не хотел бы поговорить с тобой.