Не услышав ответа, Ярый обернулся и нахмурился. Гордей молчал, обхватив голову руками.
- Ну, мы и влипли. – На удивление растерянно проговорил Ярый.
- А ты только понял? – Всеволод нахмурился. – Думал, шутки всё? Видел я, как зверей корёжит, когда они свои души чувствуют, а получить не могут.
- Я в порядке. – Глухо сказал Гордей.
- Да. – Всеволод кивнул, не отводя предупреждающего взгляда от Ярого. – Я знаю. Хочу, чтобы и он понял – теперь всё иначе. Раньше вы могли всю ночь напролёт вдвоём куролесить, пить и девок щупать, шутить про подруг своих хоть матерно… но теперь всё. Не будет больше этого, никогда. И если Гордей это понял и принял, ты, Ярый, всё шутишь. Всё делаешь вид, будто сейчас поиграем, а после будет по-прежнему. Никогда не будет. Теперь для него не мы главные, а она.
Всеволод сам удивился, с какой горечью прозвучали его слова. Он был рад за друга, очень. Только всё равно обида глубоко внутри глодала – за что? За что этой девчонке Вожак, с которым его и Ярого связывала дружба, проверенная годами? С которым они огонь и воду успели пройти. Дружбу которого они заслужили!
Ярый так и стоял столбом посреди комнаты, зло кривил губы, но молчал. Вряд ли он боялся спросить у Вожака, так ли обстоят дела, как Всеволод говорил, скорее, боялся услышать ответ.
Гордей отнял руки от лица, выпрямился и сказал:
- Хватит, не до того сейчас. Нужно как-то вывезти их с сестрой в Осины или лучше сразу к матери в Гнеш. Времени мало, но пока оно есть. Я подумаю, что делать.
Вожак встал, посмотрел на друзей – смурных, тёмных лицом… и широко, счастливо улыбнулся. Так, улыбаясь, и ушёл.
Когда дверь за Гордеем закрылась, Всеволод расслабился, закинул ноги на соседний стул, а пальцы сунул за пояс штанов.
- Ничего, Ярый, ты не один. Я вот жениться не собираюсь.
- И толку?
- Готов составить тебе компанию на следующий загул.
- С тобой? – Ярый недовольно зыркнул на него, обежал глазами. – Ну, девки ладно, для них сгодишься, как-никак альфа. А пить-то ты толком не умеешь!
- Я? Да ты ещё под стол пешком ходил, когда я кабаки ночь напролёт прочесывал, а с утра вас, шалопаев, по плацу гонял!
- Когда это было-то? Сто вод с тех пор утекло. Теперь ты и до полуночи не досидишь, напьёшься и на лавке до утра храпеть будешь. На что спорим?
- Э… на желание?
- Я что, девка, на желание с тобой спорить? – Презрительно плюнул Ярый.
- На что тогда?
- Кто первый заснёт – тот седмицу за обоих платит!
- По рукам! – Всеволод потянулся вперёд, и они сжали друг другу ладони. Каждый довольно улыбался, целиком и полностью уверенный в своих силах.
***
Вот что я больше всего не люблю, так это убирать комнаты после отъезда постояльцев. Ладно, если мебель поцарапали или подушку порвали, а бывает, ведут себя как настоящие свиньи! Мебель ломают, за светильниками не следят, чуть пожары не устраивают, а грязи после них, что в хлеву, только ходишь да удивляешься, как за несколько дней можно столько мусора натаскать.
Но в этот раз повезло. Жила в комнате семейная пара с младенцем, который молчал, словно он кукла, только глазами из свёртка у матери на руках хлопал. Семья оказалась такой аккуратной, что после них и убирать почти не пришлось, пол только протереть да белье забрать на стирку.
Да, еще колыбель на чердак отнести и корзины для детского белья, их выдают только при надобности, а просто так в комнатах не хранят.
В общем, повезло с одним, не повезло с другим. Вытащила я колыбель в коридор и поняла, что до чердака я с ней намучаюсь больше, чем с уборкой бы мучилась. Тяжелая она до безобразия.
- Привет.
Я невольно отпрыгнула.
- Чёрт!
Гордей удивлённо поднял брови, вопрошая, не его ли я обзываю.
- Ты меня напугал!
Он пожал плечами.
- Вроде не подкрадывался. Странно, что ты меня не слышишь.
Странно ему. Я невольно нахмурилась, задержала дыхание. Утром между нами прилавок был, а теперь ничего нет, вижу, как в вырезе его рубашки терялся грубый кожаный шнурок, на котором что-то висит.
Я быстро отвела глаза, хотя было жутко любопытно – какой у него талисман? Но подумает ещё, что я на него заглядываюсь. Нет, и не подумаю! Только глаза, подлюки, так и липнут! Не к груди, так к чистым ровным волосам, аккуратно собранным в хвост, к губам, на нижней у него забавная ямочка, к рукам и к расслабленным широким плечам. А на шее, у самой ключицы, у него билась жилка. Такой живой…
Я отвернулась, заставляя себя смотреть на колыбель и корзины.
- Просто от неожиданности испугалась, и всё.
Ещё не хватало, чтобы он думал, будто я его боюсь. Пусть идёт, куда шёл!
- Красивое у тебя платье. Тебе идёт. Словно поле одуванчиков.
Он что издевается? Чувствую, щёки краской наливаются, и от злости всё внутри дрожит.
- Ты куда-то шёл?
- Ага.
- Вот и иди!
Гордей пожимает плечами, небрежно так, но глаза снова липнут – мышцы у него так и гуляют, так и красуются. Как я ни старалась, взгляд всё равно упал вниз – почему они не носят тканых поясов? Глянула бы и сразу поняла, есть ли у него кто-то.
Тьфу ты, да какая мне разница!
Отвернувшись, я хватаю колыбель, в которой лежат корзины. Не хочет он уходить, сама уйду. Жаль только, быстро уйти не получится. Зачем только Глаша такую хорошую мебель заказала? Колыбель цельная, из дерева, да ещё ножки… всё равно что бычка годовалого тащить – чем-нибудь, да ударит.
- Давай помогу.
- Я сама!
Он подходит и нажимает на края колыбели руками, конечно, против его силищи мне не устоять! – и колыбель со стуком опускается на пол. Потом отодвигает меня плечом и хватает её сам.
- Похоже, не умеешь ты ни помощь принимать, ни комплименты своей красоте.
Если бы я была чайником, в этот момент бы и закипела. Ох, сказала бы тогда, всё, что думаю! Но приходится молчать, сорвусь, накричу на постояльца, Глаша может и от места отказать.
А Гордей потом наклоняется, так, что его нос почти упирается мне в щёку и тихо-тихо говорит:
- Надо улыбнуться и ответить: «Спасибо».
Я чуть зубами не клацнула, а может и клацнула, звук вроде был. Он быстро отодвинулся и как ни в чём не бывало сказал:
- Веди.
В самом деле, не драться же с ним за колыбель? Хочет тащить – ну и пусть тащит! Я сжимала губы так, что все их покусала, но довела до чердака молча. Так же молча ткнула пальцем на лестницу. Сделала вид, будто не вижу вопроса в его глазах.
- Наверх поставь куда-нибудь.
Пока он тащил колыбель наверх, я сбежала. Ушла, вернее.
Правда, недалеко. Конечно, я не думала, что Гордей украдёт вещи с чердака или что-нибудь сломает, или даже будет лазить, где не просят, нет, просто, если Глаша случайно узнает, что я вот так взяла и оставила гостя бродить, где ему не следует, тогда ждёт меня выволочка. А я этого жуть как не люблю, потому что приходится молчать и вздыхать, и жизнь после таких заслуженных выговоров кажется совсем тоскливой.
Да, и только поэтому я вернулась!
Гордей уже поставил колыбель в угол к ещё двум таким же, так, чтобы проходу не мешала и оттряхивал руки. Надо же, как будто она пыльная была. Я, между прочим, ее тщательно протирала!
- И часто ты такие тяжести таскаешь? Неужели тут нет никого для тяжёлой работы? – Спрашивает Гордей.
Я внимательно вслушиваюсь и прокручиваю его тон в голове. Нет, вроде ни насмешки, ни укора, ни нравоучений нет. А то бы я ему!
- Нет, не часто.
- Если что, кого-нибудь из нас зови, сама не таскай.
Ага, разбежалась!
- Конечно!
Он с подозрением хмуриться и почти сразу спрашивает:
- Пойдём?
Куда это? Что это он задумал?
Однако Гордей просто указывает на лестницу, ведущую с чердака на этаж и одновременно уступает мне дорогу. Лучше бы он первый шёл, неохота за спиной оставлять, но не ругаться же по любому поводу?
На лестнице приходится приподнять юбку, и я тут же оглядываюсь – не смотрит ли он? А он только улыбается.
- Ты так себя ведёшь, будто меня боишься.
- Ага, как же! Чего мне тебя бояться.
- Вот и я думаю, с чего?
Я фыркаю.
- Да не боюсь я тебя, ну ты выдумал! Думаешь, ты страшный?
- Я – нет?
- Неа.
- А кто страшный?
- Ну… - Я оценивающе смотрю на него. Вообще, если представить, что он идёт на меня с желанием покалечить или убить, но верно страшно станет до жути… только я отчего-то никак не могу представить, что он хочет причинить мне зло.
- Всеволод страшный? – Допытывается Гордей со странным блеском в глазах.
- Кто? Нет, он вообще нет.
- А… Ярый?
- Не-а.
Он снова улыбается. Его улыбка широкая и какая-то… ласковая, что ли. Прямо в жар бросает.
Это что ещё за новости? Показалось, или он ближе подошёл?
- Ну, мне пора! – Быстро говорю я, отстраняясь и отводя взгляд.
- Куда?
- Что куда? – Я даже на миг опешила.
- Куда тебе пора? Уже вечер. Или ты круглые сутки работаешь?
- А тебе что?
Он закатил глаза.
- Неужели так сложно просто ответить?
- Да с какой стати я должна тебе отвечать?
- Почему нет? Я что-то плохое спросил?
Осведомляется вроде серьёзно, но я вижу, глаза смеются. Ах, он потешаться надо мной вздумал?
- Отстань!
- Да подожди ты!
Когда сильные пальцы обхватили моё запястье, меня словно обожгло. И там, где пальцы прижались к коже, и внутри, под кожей. По рукам, в горле и в животе.
Словно его прикосновение имеет какую-то особую силу.
- Что вы с сестрой делаете вечерами?
А ведь он шепчет. Голос тяжёлый, тихий. А потом нервно сглатывает.
И тут я потащила свою руку к себе, желая вырваться из его хватки, а он – к себе, как будто не хотел отпускать. Я дёрнула сильней, и он тут же прищурился и дёрнул сильней на себя.
Я уже представила, как мы стоим молча и дёргаем мою руку, как будто она у меня лишняя! И молчим почему-то… но тут издалека раздались крики.
- Поймали!! Оборотня поймали!
Из-за угла выскочил Прутька, волосы дыбом, глаза как угли горят. Увидел меня и весь затрясся от восторга и ужаса.
- Жгучка! Слышала? Поймали-таки оборотня!
Я про всё и забыла. Отметила только, как Гордей мою руку отпустил.
- Оборотня? – глухо переспросил он.
Прутька мазнул по нему глазами, но обращался строго ко мне. Ясен перец, постояльцы день ото дня меняются и только я постоянная работница.
- Людоеда поймали! Везут на площадь, там он будет в клетке сидеть, пока старосты не решат, как казнить! Говорят, пока ловили сегодня, он двоих чуть на тот свет не отправил! А как выл, как выл! Пойдёшь с утра смотреть?
- На оборотня? А пустят?
- Да хозяева и сами пойдут! Все пойдут! Когда ещё людоеда увидишь.
И Гордей пойдёт? А… где же он? Тихо как ушёл и след простыл. Понятно! Как лясы с девицами точить, так с радостью, а как про людоеда речь зашла – ищи, свищи, смылся и слова не сказал!
- А Малинка знает? – Опомнилась я.
- Нет! Побежали, расскажем!
Мы побежали в магазинчик, но там было уже закрыто. Зато в столовой дым столбом стоял, так происшествие обсуждали – все постояльцы собрались, даже Всеволод спустился. А Гордея и друга его не было.
Да и ладно!
Постояльцы новости очень радовались, и Глаша, хотя обычно против выпивки была, сегодня отправила Фадея за вином – отметить чудное событие - возвращение в Вишнянки тишины и покоя.
Глава 6
О людях и людоедах
Утром нам с Малинкой и с Прутькой разрешили наведаться на площадь, на людоеда поглядеть. После того, конечно, как сходят хозяева. Прутька, пока ждал нашей очереди, весь извёлся, на месте ни единого мига не мог усидеть, как мячик по кухне прыгал, кухарка даже раскричалась.
- А ну на двор иди!
- Ну, тётенька…
- А ну, кому сказала!
Прутька хмуро свёл брови и потащился во двор. А мы с Малинкой, чтобы самим не запрыгать, с охотой взялись овощи к обеду чистить и крупу перебирать.
И вот хозяева вернулись. Судя по лицам, им не терпелось рассказать, что там да как, но мы с Малинкой к ним не вышли, выскользнули через чёрный ход и сбежали, позвав Прутьку сквозь щель в заборе. Тот бросился за нами, виляя всем телом, как игривый щенок, даже язык наружу вывалил.
Шли мы быстро, и на дороге было много народу, шедшего в ту же сторону. Все спешили и переговаривались.
- А что делать-то с ним станут?
- Казнить, конечно.
- А людоедов как казнят? Вешают или голову рубят?
- Как ты оборотня повесишь-то, а? – шикал тощий старик в огромной мешковатой рубахе, протёртой, где только можно, своему внуку-подростку. – Он извернётся да из петли выскользнет. Или клыком верёвку перекусит. Не, голову им рубят и на кол надевают, чтобы все видели, какая участь ждёт людоедов.
Жутковато стало. Старик говорил так деловито, как будто сто раз подобное действие видел. Мой шаг невольно замедлился. Что-то сомневаюсь я, что хочу туда идти. Да и сестре не стоит такое видеть. Но Прутька упорно тянул вперёд.
Вскоре вокруг целая толпа народу собралась.
- Хоть бы голодом замучили, убийцу проклятого! Хоть бы лапы ему проклятущему перебили, каждую кость, да по сто раз, чтобы дольше мучился, ирод! – Причитала какая-то толстая баба с круглым белым лицом, вокруг которого торчали нечёсаные рыжие волосы. – Хоть бы кишки выпустили и оставили подыхать на солнце, засиженого мухами!
Малинка рядом вжала голову в плечи.
- Наверное, этот людоед кого-то из её семьи съел, - прошептала я сестре и Прутьке. – Может, ребёнка. Так убивается…
- Да не! – Фыркнул Прутька. – Какое там! Она одна живёт, дочь у неё была, да сбежала давно. Её все знают, скандальная злая баба. Ей бы только ругаться, отчего, не важно! Иш, ядом как исходит! Гляди, берегись, плюнет – отравит ещё!
Мы с сестрой переглянулись, пожали плечами и тихо пошли дальше, стараясь держаться от буйной бабы в стороне. Мало ли что той в голову взбредёт, не хочется, чтобы и нас так поливали.
Городская площадь неумолимо приближалась.
- Вот он! – завопил Прутька.
Ноги уже не хотели никуда идти, а глаза ничего видеть. Мы и не шли – нас несло толпой. Малинка вцепилась в мой локоть, двигаясь с такой же натугой, что и я.
Посреди площади, прямо на раскаленной солнцем брусчатке, люди обступили огромную клетку с толстыми прутьями. Там, внутри, стоял огромный бурый волк. Он качался, словно больной или пьяный, его бока тяжело вздымались, а из пасти текла белая пена. Казалось, он еле стоит, но стоило кому-то подойти ближе, как волк бросался, цепляясь зубами за решётку, а тот, кто подошёл слишком близко, с воплями отскакивал прочь. На шее волка болталась толстая верёвка с обгрызенным концом, видимо, из ловушки, в которую его загнали. Зверь был покрыт свалявшейся шерстью и кровью, его безумные глаза следили за окружающими людьми с лютой ненавистью.
Кто-то из толпы ткнул его палкой. Волк бешено дёрнулся и вцепился в палку клыками, сломал, но на его боку остался свежий кровавый след. Потом людоед снова встал неподвижно, водя глазами по толпе.
В какой-то миг показалось, он посмотрел мне прямо в глаза - и я увидела в них что-то, кроме жгучей немыслимой ярости. Но спустя секунду волк снова бросился на кого-то, и передо мной вновь было только взбешённое животное.
Жара, смех, вонь протухшей грязи и крови – вот и всё, что было на площади.
- Пошли отсюда, - Малинка хлюпнула носом. – Не хочу больше смотреть.
А толпа веселилась и кричала, бросая в волка камни, плюя или тыкая в клетку острыми палками. Особо смелые подходили ближе и делали вид, будто ловко уворачиваются от укуса, хотя через прутья людоед до них достать никак не мог.
- Пошли.
Меня аж передёрнуло. Не такое я ждала увидеть, не злое веселье полоумной толпы, не изнуренное животное, дрожащее от слабости. В моих мыслях людоед был огромным троллем с клыками, торчащими между маслянистых губ, закованным в цепи. Такого и обидеть не грех.