— Я не…
— Откровенно обо всем, — напомнили мне.
И слегка потянули за косу, заставляя откинуть голову ему на плечо, срывая с губ не то стон, не то хриплый выдох. Но я же не могу говорить ему... не могу говорить о том, что я хочу, чтобы…
— Эрик, пожалуйста…
— Да?
Я чувствовала, что горю. Не просто горю, сгораю в огне, природу которого понять не могу. Чувствительная грудь под тканью сорочки вздымалась все сильнее, но я никак не могла вытолкнуть из себя эту идиотскую просьбу. Просьбу коснуться ее пальцами, погладить соски, сжимая их хотя бы через ткань. Нет, нет, нет! Это невозможно, бесстыдно, о таком нельзя говорить.
— Я жду. Или ты хочешь спать?
Такое предложение огорошило. Заставило вздрогнуть и судорожно вздохнуть: если еще час назад я была бы этому только рада, сейчас мысленно застонала.
— Хорошо, — выдавила из себя через силу.
Возможно, когда он уйдет в ванную, я смогу… сама. Пусть мне потом будет дико стыдно, но лучше так, чем высказать ему в лицо все свои порочные желания.
— Хорошо?
— Да, я хочу спать.
— Понимаю.
Потянулась, чтобы снять ленту, но Эрик меня остановил.
— Сегодня ты спишь в ней.
В ней?!
— Это часть урока.
Он поднялся, подхватив меня на руки, я слышала, как гулко бьется его сердце под моей ладонью. Чудом не всхлипнула, когда меня опустили на подушки, и разочарованно выдохнула, когда он отстранился. Впрочем, ненадолго: Эрик накинул на меня одеяло, и кровать прогнулась под его весом.
— Ты разве не пойдешь в ванную? — спросила еле слышно.
Чтобы скрыть дрожащий от напряжения голос.
— Позже. Когда ты заснешь, Лотте, — Эрик подтянул меня к себе и почти невинно коснулся губами виска. — Доброй ночи.
Щелчок. Еще и еще. С мягким шипением гасли магические светильники, темнота вокруг стала густой, как черная краска, и я закрыла глаза. Кусая губы и стараясь не думать о том, что можно втянуть одеяло между ног и потереться об него. Вцепилась в угол подушки, стараясь дышать ровнее, успокоиться, но успокоиться не получалось. Я превратилась в какой-то сгусток желания, сходила с ума от невозможности к себе прикоснуться, от его близости: такой желанной и в то же время недосягаемой.
Грудь была уже не просто тяжелой, она стала болезненной. Прикосновение ткани сорочки к твердым соскам заставляло дрожать с каждой минутой все сильнее и сильнее.
— Это невероятно, — процедил Эрик за моей спиной.
А потом резко развернул меня лицом к себе и сдернул повязку. Перед глазами все плыло, в темноте (должно быть, из-за повязки) я сразу увидела его лицо: сдвинутые брови и сверкающие глаза. Губы впились в мои, даря такое долгожданное наслаждение, и я застонала в них, уже совершенно не сдерживаясь. Теряя контроль, цепляясь пальцами за его плечи, вжимаясь ноющей грудью в его, всхлипывая от невозможности ощутить это прикосновение обнаженной кожей.
Поэтому даже не вздрогнула, когда он рванул воротник сорочки. Старая ткань подалась легко, от разреза, расходясь на две половинки. Стоило его пальцам обхватить сосок, сжимая его, а колену скользнуть между разведенных бедер, цепляя грубой тканью брюк чувствительную плоть, как я задрожала от острого, болезненно-яркого наслаждения. Судорогой пронзившего меня изнутри и заставляющего выгнуться дугой в его руках.
Оно прокатилось по телу волной, отчаянной дрожью, разбавившей мучительно-жаркое напряжение, и только тогда я осознала, что бесстыдно вжимаюсь в его ногу. Больше того, мне хотелось еще. Отчаянно хотелось продолжения чувственного безумства: осознание этого заставило меня широко распахнуть глаза. Эрик склонялся надо мной, не отпуская моего взгляда, и я растерялась еще больше. Растерялась, чувствуя, как стыд снова заливает щеки краской: мне никогда не было так хорошо.
Но почему он молчит?
И почему смотрит… так?
— Ты скорее умрешь, чем скажешь это, да?
— Ч-что? — выдохнула я.
— То, что ты каким-то образом нашла в моей ванной возбуждающее. То, что хочешь меня до безумия. Что хочешь, чтобы я касался тебя везде — откровенно, бессовестно, жарко. Что тебе нравится то, что я могу с тобой сделать, что ты дрожишь при мысли о том, как я могу тебя ласкать, Шарлотта.
— Возбуждающее? — пролепетала я.
— Да. Средство, стимулирующее желание.
Всевидящий!
Если бы можно было провалиться сквозь кровать, наверное, я бы так и сделала, вот только кровать была прочной. Руки Эрика, запечатавшие меня в клетке, не позволяли даже откатиться в сторону, свернуться клубком, закрыться от нахлынувших чувств.
— Я не знала, — пробормотала сдавленно, пряча глаза.
— Не знала?! — почти прорычал он. — А что, спрашивается, ты там искала?!
— Снотворное, — прошептала еле слышно.
— Что?!
— Снотворное, которое ты дал мне в прошлый раз. Я искала пузырек с аламьеной… подумала, что это оно. Наверное, перепутала.
Признаваться в этом было еще более стыдно, чем в том, что со мной происходит. Я никогда в жизни ничего не брала без спроса, и уж тем более не рылась в ящиках в чужих домах. Поэтому сейчас под его взглядом мне хотелось съежиться, заползти под одеяло и накрыться им с головой. Неожиданно Эрик меня отпустил, и я поспешно отвернулась, натягивая покрывало до подбородка. Сжимая колени так плотно, как только можно.
Кровать за моей спиной прогнулась, а потом стало неожиданно пусто и холодно. Раздался шорох выдвигаемого ящика, что-то звякнуло. Я обернулась как раз в тот момент, когда Эрик плеснул воды в стакан: резко, из-за чего она брызнула ему на руку и на прикроватную тумбочку. На ней стояла какая-то склянка, в густой вязкой жидкости, напоминающей сироп от кашля, вспыхивали жемчужно-перламутровые искры.
— Что это?
— Пей, — меня вздернули над кроватью, нисколько не заботясь о том, что в плечо отдало болью. Эрик бесцеремонно сунул мне в руку стакан.
— Что…
— Я сказал: пей, Шарлотта. Ты же не думаешь, что я хочу тебя отравить? — Его глаза потемнели до такой глубины, что по сравнению с ними самая черная ночь на свете показалась бы светлой.
Под этим взглядом молча поднесла стакан к губам и сделала несколько глотков.
Ничего особенного, вода, как вода. Разве что чуть сладковатая на вкус, как если бы в нее добавили ложечку сахара.
— До дна, — голос звенел металлом.
Залпом осушила стакан и сунула ему в руку.
— Еще распоряжения будут?
— Сегодня — больше нет.
— Неужели? — сдавленно пробормотала я. — Я уже думала, что ты заставишь меня выпить весь графин.
Во тьму плеснуло золото.
— Любая другая на твоем месте осталась бы привязанной к кровати на всю ночь. Без возможности прикасаться к себе, — холодно произнес он и отвернулся.
От жестокости его слов внутри что-то болезненно сжалось. Я вдруг поняла, что край надорванной сорочки свисает вниз, бесстыдно обнажая грудь. Грудь, одно прикосновение к которой заставило меня содрогаться в его руках, пока его колено вжималось между моих разведенных бедер.
— Я — не любая другая, Эрик, — произнесла еле слышно.
Потянула покрывало на себя, чтобы прикрыться.
— Поэтому ты сейчас выпила зелье, которое позволит тебе остаться в своем уме, а не превратиться в одержимую страстью девицу.
Он закрутил крышку склянки, швырнул ее в ящик и захлопнул с такой силой, что я вздрогнула.
— Ты хотела спать? Спи.
Эрик расстегивал жилет с такой яростью, что пуговицы чудом не отлетали в стороны. Оглянувшись, поймал мой взгляд, выругался и направился в ванную. Хлопнула дверь: с треском, чудом не раскрошив косяк. Я смотрела ему вслед, а потом упала на подушки, плотнее заворачиваясь в покрывало. Напряжение, горячившее кровь, схлынуло, словно его и не было. Слабые отголоски жара еще несколько минут прокатывались по телу, но вскоре ушли и они.
В мыслях все еще звучали его слова: «Любая другая осталась бы привязанной к кровати на всю ночь…»
Он что, действительно мог оставить женщину, сходящую с ума от безумной страсти, привязанной к кровати? Горящей от невозможности прикоснуться к себе, когда тело превращается в оплавленный воск свечи?
Что-то подсказывало: да, мог.
Ощущения были еще слишком живы в памяти: настолько, что представившаяся мне картина заставила содрогнуться. И сколько их было таких, любых других, готовых рядом с ним на все?
Совсем как я.
Мысли горчили, как переваренный кофе, не давали покоя, мешали уснуть. Поэтому я поднялась, подошла к окну и распахнула портьеры, впуская в эту мрачную спальню лунный свет. Даже холод зимней ночи с накренившимся ковшом полумесяца, распластавшимся над Дэрнсом, сейчас казался более теплым, чем наш разговор. Деревья и дорожки в парке, мостик, перекинувшийся через Ирту, даже фонарные столбы — все сейчас было припорошено снегом. Разве что мостовая расчищена, тянется вдоль района этакой темной широкой полосой. Пустынные улицы, подкрашенный теплым электрическим светом снег. Снова скользнула взглядом по парку: в глубине аллеи стоял мужчина. Должно быть, вышел прогуляться перед сном…
В ванной что-то скрежетнуло, и я обернулась.
Тишина.
Дверь по-прежнему оставалась закрытой, из-за нее не доносилось больше ни единого звука. Бросила еще один взгляд в окно, но мужчина уже ушел, и я решила вернуться в постель.
Не знаю, сколько лежала в одиночестве, то соскальзывая в полудрему, то выныривая обратно, уже почти заснула, когда дверь в ванную все-таки открылась. Поразительно, но оттуда даже не плеснуло светом: похоже, Эрик погасил артефакты прежде чем выйти. Пристальный взгляд задержался на мне, и я замерла, стараясь дышать ровно и глубоко. Пусть думает, что я уже сплю.
Негромкие, еле слышные шаги: кажется, он подошел к шкафу. Тихонько скрипнула дверца, и я все-таки приоткрыла глаза.
Приоткрыла, чтобы наткнуться взглядом на его обнаженную спину.
Спину и плечи, расчерченные бесчисленным множеством ужасных, глубоких, уродливых шрамов.
Глава 15
Эти шрамы не шли у меня из головы. Кошмарные, глубокие, рваные рубцы, при одном воспоминании о которых передергивало от ужаса. От ужаса, что должен испытывать человек, который через такое прошел. И от осознания того, что возможно, ими он обязан своему отцу. Нет, Эрик не говорил, что отец поднимал на него руку, но тот, кто способен выжечь магию из собственного сына, способен на любое зверство. Даже на то, что осталось запечатленным на его спине.
Вот только почему он от них не избавился? Хороший целитель и дорогое зелье способно вывести любой, даже самый застарелый шрам. У леди Ребекки был такой на запястье: глубокий, пересекающий его наискось с оплавленными краями, как странный и страшный браслет. Она избавилась от него в Лигенбурге, после нескольких визитов целителя (в Фартоне не нашлось того, кто бы за него взялся), и кожа на ее руке стала гладкой и ровной, словно жуткой отметины никогда не было.
Из-за всех этих мыслей я ходила сама не своя, чуть не разлила краски на почти законченную часть фасада (хорошо хоть Ричард успел подхватить падающий стул), постоянно отвечала невпопад и думала, думала, думала… О том, что произошло ночью. О том, что я этой ночью увидела, и о том, что Эрик так и не вернулся в постель. Он оделся и опустился в кресло, стоящее у камина. Высоченное, с широкой спинкой, из-за чего я могла видеть только сгиб его локтя и пальцы, почти бесшумно постукивающие по подлокотнику.
Все это время я смотрела на него, не в силах сдвинуться с места.
Смотрела, как змеятся между пальцами изумрудные нити, то сплетающиеся в крохотный шар над его ладонью, светящийся приглушенным светом, то расплетающиеся магической проволокой. Смотрела, не зная, как к нему подойти, с чего начать разговор о том, чего знать не должна. Смотрела до тех пор, пока все-таки не провалилась в сон.
Когда я проснулась, Эрик стоял у окна, и портьеры снова были задернуты.
— Доброе утро, Шарлотта, — не оборачиваясь, произнес он. — Завтрак подадут в столовую через полчаса.
И вышел прежде, чем я успела что-то ответить.
Все наше утреннее общение продолжалось в том же ключе: короткие вежливые фразы и отстраненная учтивость. Это было настолько на него не похоже, что с каждой минутой мне все больше становилось не по себе. Эрик скрывал за маской свое лицо, но себя он не скрывал никогда. Даже образ Ормана казался более близким, чем этот холодный и учтивый незнакомец рядом со мной.
Единственное чувство, что промелькнуло в его глазах — беспокойство, когда он набрасывал на меня защитное заклинание и проверял его на прочность.
— Ты думаешь, что призрак может явиться за мной в театр? — спросила я, чтобы хоть как-то разбавить раскинувшееся между нами отчуждение.
— Не представляю. Поэтому пока он существует, вдали от меня ты будешь ходить под защитой.
— Пока он существует?
Молчание.
Я тщетно пыталась поймать его взгляд: Эрик не отводил глаз, но смотрел сквозь. Словно все, что его во мне интересовало — плетение защиты, которое сетью оседало на кожу и с серебристым мерцанием впитывалось в нее.
Я не представляла, что делают с призраками, которые тянут из людей силу. И уж тем более до конца не представляла, на что способно такое существо. Агольдэр, не призрак, поправила себя мысленно.
— Эрик, агольдэр… он же не может никого убить, правда?
Нить под его пальцами дрогнула, впервые за все утро он внимательно посмотрел мне в глаза.
— Стой смирно, Шарлотта.
Вот и все наше общение.
Несмотря на то, что Эрик отвозил меня в театр, несмотря на то, что распахнул передо мной дверцу машины и пожелал хорошего дня, это было не более чем учтивость. Эрик и учтивость, особенно такая — светски-сдержанная, очень плохо сочетались. Ну или я очень плохо его знала.
А что я, по сути, знала о нем?
Глядя сквозь отражение, поправила ленты шляпки, пусть она и сидела как-то криво. Плотнее запахнула пальто и вышла на улицу. Оглянулась в поисках мобиля Эрика, но его нигде не было, и я растерянно замерла. Стоявших поблизости экипажей тоже не наблюдалось, только мимо проехал один, скрип в стареньких рессорах заставил поморщиться.
— Шарлотта! — из дверей вылетел запыхавшийся Ричард. — Ты шарфик забыла!
— Ой… спасибо большое!
Приняла шарф из его рук и принялась расстегивать верхние пуговицы пальто.
— Давай подержу, — мужчина широко улыбнулся, подхватывая ридикюль. — Все забываю сказать, нас Гарс уже замучил, расспрашивая про твоего брата.
— Что? — переспросила растерянно, полностью погруженная в свои мысли.
Шарф никак не хотел влезать в образовавшийся треугольник, пришлось расстегивать пальто до середины и заматываться, чуть приспустив рукава.
— Наш бессменный сторож, мистер Гарс. Говорит, что он не видел твоего брата и сильно по этому поводу переживает. Скорее всего, отбежал куда-то, и теперь ест себя с потрохами. Краска…
— Где? — оглядела пальто. — Я такая растяпа сегодня.
— Сейчас.
Ричард подался ко мне и мягко коснулся пальцами щеки, потер пятнышко.
— Ну, вот и все.
— Добрый вечер, — голос Эрика раздался так резко, что я вздрогнула.
Обернулась, и Ричард вместе со мной. По правилам этикета мне стоило его представить, но я поняла, что не могу выдавить и слова. Под холодным колючим взглядом, несмотря на достаточно теплую для зимы погоду, захотелось поежиться.
— Пауль Орман, — донеслось скупое раньше, чем я все-таки вытолкнула из себя его имя. Эрик шагнул вперед и остановился рядом со мной. — Будущий муж Шарлотты.
Теперь я не выдавила бы из себя и слова при всем желании.
Судя по тому, как вытянулось лицо Ричарда, он тоже оказался слегка не готов к такой новости.
— Жених Шарлотты? — мужчина все-таки попытался разбить трескающийся под нами лед и протянул ему руку. — Ричард Фард. Признаюсь честно, горжусь знакомством с вашей невестой и искренне завидую…
— Зависть — плохое чувство, молодой человек, — он перебил ему со свойственной ему жесткой бесцеремонностью.
Руки, разумеется, в ответ не подал.