Теперь его уже не разорвать и не выбросить, не сжечь, не разрушить даже силой Глубинной Тьмы. Такова суть магического договора, и магического расторжения тоже.
Его Шарлотта… или теперь уже не его, поднялась, и он последовал ее примеру.
Удивительно, какими тяжелыми и непослушными показались собственные ноги.
И все тело.
— Снимешь заклятие? — спросила она.
— Уверена, что тот, кто у тебя есть, сумеет достойно тебя защитить? — сухо спросил он.
Это единственное, на что его сейчас хватило, чтобы не сорваться.
Пожалуй, это и было сейчас самым важным. Подумай он о чем-то другом — и этот дом окутало бы зеленое пламя, пожирая его дюйм за дюймом, но сейчас Эрик думал только о ее безопасности. Если демонов Ирвин Лэйн, чтоб ему на ходу осыпаться прахом, сумеет ее защитить, если он действительно на это способен, с остальным он сам справится.
Ради нее.
— Уверена, — твердо ответила Шарлотта и добавила: — Потому что он передо мной.
Глава 6
Шарлотта
Что-то такое промелькнуло в глазах Эрика в этот момент, что я с трудом подавила желание отступить. Подавила усилием воли и одной-единственной мыслью, за которую цеплялась все это время. Мне нужно учиться ему доверять: ему, мужчине, который с легкостью закрыл меня собой от выстрела. А ему придется понять, что я не желаю быть для него провинившейся девочкой и постоянно ждать наказания.
— Мне не нужен договор, чтобы быть с тобой, — сказала я, спокойно отражая его взгляд. — Не нужны обязательства, чтобы быть твоей ученицей.
Я едва не сказала: «Быть твоей», — но в сложившихся обстоятельствах это, наверное, было слишком поспешно.
Это было самое сложное решение в моей жизни. По крайней мере, сейчас я не могла припомнить того, что далось бы мне с таким же трудом. Всевидящий, да я до сих пор не могла быть уверена в том, что он захочет таких отношений. Его женщины (я думала об этом, вполне отдавая себе отчет, что до меня у него было самое разное прошлое) легко принимали правила его игры, соглашаясь на все.
— Я с тобой, потому что я этого хочу, — повторила, испытывая желание сцепить пальцы или сложить руки на груди. — А чего хочешь ты?
Он шагнул ко мне так стремительно, словно и впрямь был ястребом.
Остановился в дюймах от меня, ровно на том расстоянии, на котором проходила невидимая черта между нами.
— Я хочу быть с тобой, Шарлотта, — произнес Эрик, глядя мне в глаза. — Больше всего на свете я хочу провести с тобой всю свою жизнь, но еще больше я боюсь однажды все разрушить. То, что разрушает меня, может вырваться на свободу, и я не прощу себе, если в этот момент ты окажешься рядом.
— А я не прощу себе, если в эту минуту меня рядом не будет, — тихо сказала я. — Сними защиту, Эрик.
Он покачал головой.
— Сними, — сказала я, не отпуская его взгляда. А потом шагнула к нему вплотную, разрушая невидимую черту. — Сними и просто позволь себе быть собой.
Не дожидаясь ответа, приподнялась на носочки и коснулась губами его губ. В этот раз он не просил меня этого делать, но я сама обвила руками его плечи: напряженные, каменные, вкладывая в эту ласку все свои чувства. От нежности до отчаяния, запертых все те долгие минуты, что мы шли от спальни до кабинета. Отпуская их, освобождая, скользнула губами по плотно сжатым губам, прижимаясь к Эрику все сильнее. Ощущая, как еще сильнее каменеют под моими руками мышцы — за миг до того, как он рывком притягивает меня к себе. Еще плотнее (хотя казалось бы, плотнее уже некуда) — и впивается ответным поцелуем в мои губы.
Яростным, бесстыдным, раскрывающим меня перед ним.
Обнажая, хотя мы оба стоим в одежде, сливая нас воедино.
Его пальцы привычно вплетаются в мои волосы, с них течет магия, стягивающая с меня путы, под которыми спит моя сила. Я чувствую (кажется, впервые), как рвутся нити защитного плетения, и вместе с ними рвется что-то внутри. Невидимые нити, прочнее стальных канатов, удерживающих на границе самообладания. Он раздевает мою силу, но невесомые прикосновения скользят по телу, словно Эрик раздевает меня. В миг, когда в груди раскрывается цветок магии, губы начинают гореть. От поцелуев-укусов, которые отзываются во мне с такой отчаянной силой, что становится нечем дышать. Я отрываюсь от его рта, чтобы немного прийти в себя, а еще чтобы заглянуть ему в глаза.
Глаза, которые сейчас неестественно-светлые, вспышки золота в них и впрямь напоминают грозу. Не знаю, откуда взялись эти искры, но обязательно спрошу у него.
Потом.
А сейчас…
— Ты удивительный, — говорю я, закусывая пылающую губу. Пораженная тем, каким глубоким и низким становится мой голос, на мгновение замираю, потому что его зрачок раскрывается чуть ли не во всю радужку. Особенно когда я кончиками пальцев повторяю контур его губ, которые сейчас горят ничуть не меньше моих.
Эрик перехватывает мою руку, целует ладонь.
Самый ее центр, заставляя меня вздрогнуть и выгнуться от неожиданной остроты совершенно невинной ласки. Я тянусь за ее продолжением, бесстыдно вжимаясь в его бедра, чувствуя сквозь ткань брюк и собственное платье его напряженное желание. Мое отзывается пульсацией внутри.
— Поднимемся в спальню, — хрипло говорит он.
— Завяжи мне глаза, — говорю я.
Это вырывается раньше, чем я успеваю это осознать. Осознать настолько, что краска отмечается на щеках вспышкой, как искры в его глазах. Мгновение — и они тают, возвращая им грозовую тьму, а я уже тянусь к шейному платку. У него он темно-синий, настолько темный, что почти сливается по цвету с рубашкой. Если бы не стальная нить булавки, можно было бы принять за воротник.
Я вытаскиваю булавку, кладу ее на стол, но она скатывается вниз и с легким звоном ударяется об пол. Несоизмеримо тихий звук сейчас для меня громче выстрела, и еще громче хриплый выдох Эрика, когда пальцы случайно касаются его шеи. А может быть, не случайно: наверное, я сама уже не ведаю, что творю, но мне это нравится.
Нравится, как он на меня смотрит: глубоким, темным, как этот кабинет, взглядом.
Странно, что платье под ним не рассыпается, как под его магией, но так гораздо острее. Лицо Эрика — удивительно живое, на нем отражается столько чувств: от изумления до безумного, сумасшедшего желания, сравнимого с голодом (невыносимо представить, что все это долгие годы скрывалось под маской). Видно, что он сдерживается из последних сил, и это сводит меня с ума.
Меня.
Он хочет только меня.
Медленно стягиваю с него платок и вкладываю в его ладонь, не опуская глаз. Искры вспыхивают между нашими пальцами, или мне так кажется, потому что в подушечки ударяет разряд. Мгновение — невыносимо долгое — я смотрю на Эрика.
А потом поворачиваюсь к нему спиной.
Я действительно чувствую себя немножечко сумасшедшей, особенно когда на глаза ложится плотный темный шелк. Рядом с ним мне не привыкать оказываться в темноте, но этот платок хранит его запах: сандала и трав, с которых началось наше знакомство. Этот запах отбрасывает меня сначала в холл служебного входа музея искусств, где пахнет деревом и лаком, и за моей спиной стоит незнакомец в маске, а после — в жаркую ночь. Туда, где шумят травы, а не колеса экипажей, дробящие мостовую, где над головой бескрайнее звездное небо, а не свет фонарей.
Эрик касается моих щек, и кажется, что на них вспыхивают золотые искры, как минутами ранее в его глазах. Кажется, я понимаю, что чувствовал он, когда мои пальцы скользили по его шее, потому что сейчас во мне не остается ни единой связной мысли, только эти прикосновения. Ласка, текущая от него ко мне, и я невольно приоткрываю губы, чтобы глотнуть воздуха (он неожиданно становится очень горячим).
Легкий шорох за спиной, а потом Эрик мягко сжимает мою ладонь:
— Пойдем.
Первые несколько шагов кажутся странными, в полной темноте, когда все чувства обострились до предела, из опоры — только его рука.
Только?
Сейчас этого более чем достаточно, я бы даже сказала, чересчур: там, где он меня касается, кожа горит огнем.
Негромкий шорох открывшейся двери, Эрик подхватывает меня за талию, помогая перешагнуть порожек, а потом снова отпускает. Эта свобода от его объятий сейчас кажется неправильной, но я молчу.
Просто иду за ним, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Наши шаги эхом разносятся по коридору, у лестницы он снова подхватывает меня за талию, и мы начинаем подниматься. В ту минуту, когда поворот на второй этаж остается позади, а подъем продолжается, я понимаю, что идем мы вовсе не в спальню. Вопрос о том, что происходит, застывает на губах: во-первых, потому что я ему доверяю. А во-вторых…
Кажется, я знаю, куда.
И кажется, представляю, что там произойдет.
Мысль об этом отзывается внутри диковатым, странным возбуждением. Настолько несвойственным мне и порочным, что пальцы начинают дрожать.
— Что-то не так, Шарлотта? — спрашивает Эрик.
— Все так, — мой голос хриплый и незнакомый.
— Ты уверена?
— Да.
Не могу же я признаться в том, что меня возбуждает предстоящее и мысли о веревках. Точнее, могу, именно об этом он меня и просил, но не сейчас. На сегодня я уже и без того исчерпала предел безумств.
В распахнутые двери мы шагаем вместе, и запах краски сейчас бьет сильнее, чем возбуждающее средство с аламьеной, в которое я по глупости окунулась. Эрик ненадолго отпускает мою руку (чтобы помочь мне разуться), и дальше по дощатому полу я ступаю уже босиком. Лак и дерево настолько теплые, словно на них лежит полоска солнечного света в жаркий летний день.
Эрик отпускает мою руку, а потом начинает расстегивать платье. Я не обращаю внимание на щелкающие крючки, все мысли сейчас сосредоточены на том, что меня ждет дальше. Сердце бьется так, что удары отдаются в ладони, а сами ладони становятся влажными. Платье с шорохом оседает на пол, за ним следует корсет и белье.
Он подхватывает меня на руки и опускает на кровать, в прохладу атласных волн.
Все в точности так же, как в тот день, когда я впервые оказалась здесь, с той лишь разницей, что сейчас я этого хочу. Струящаяся ткань ласкает кожу, и я жду, пока меня коснутся веревки. В противовес нежности ткани грубость шершавых волокон, врезающихся в кожу и обжигающих ее.
За окном морозный вечер, но я вся горю. Слушая шаги Эрика, шорохи, негромкий стук, судорожно выдыхаю, когда он заводит мои руки над головой, легко поглаживая запястья. Грудь тяжелеет, одна лишь мысль о прикосновении к ней плотно стягивает соски, а он наклоняется ниже и легко касается губами чувствительной вершинки. Достаточно для того, чтобы я содрогнулась всем телом.
— Сегодня я не стану связывать тебя, Шарлотта.
Его голос тоже хриплый. Настолько хриплый, что до меня не сразу доходит смысл его слов. Он продолжает поглаживать мои запястья, заставляя сердце все больше сбиваться с ритма.
— Нет?
— Нет.
Тогда что…
— Ты не сможешь опустить руки, пока я не позволю. Не сможешь говорить, пока я тебе не разрешу.
Говорить? Да я уже лишилась дара речи, от такого-то заявления.
— Не будешь шевелиться. Если захочешь остановиться, просто сожми руку.
В мою руку лег крохотный шарик, искры от него легко поцеловали ладонь.
— Что это? — хрипло спросила я.
— Разовая магическая вспышка. Тебе она вреда не причинит, зато привлечет мое внимание.
Привлечет?! Чем таким он будет занят, что его внимание нужно будет привлечь?!
— Ты все поняла, Шарлотта?
Во рту пересохло. Чувствуя, что голос сел, кивнула.
— Замечательно.
Он скользнул пальцами по моим запястьям, а потом ненадолго отстранился. За эти мгновения я успела подумать столько непристойностей, что щеки загорелись кострами, а сердце окончательно сбилось с ритма. Разом вспомнилось и случившееся в библиотеке, и приспособление, найденное в ванной, но прежде чем я успела представить себе подробности, запахло… шоколадом?!
А в следующий миг моего запястья коснулась кисть.
Он что, собирается на мне рисовать?!
Собирается. Шоколадом.
Безумную мысль из меня выбило в ту же минуту, как кисть скользнула по руке, открывая известный только Эрику узор первым штрихом.
— Это специальная краска, — отвечая на незаданный мной вопрос, произнес он. —Помогает пробуждать все чувства… даже те, которые ты постоянно подавляешь и о которых забываешь.
Так же, как та пенка для ванн?
— В ней нет возбуждающих компонентов, — я вздрогнула: Эрик словно мысли мои читал. — Это было бы лишним.
О да, вне всяких сомнений!
Легкая ласка, оставляющая на коже след, который я не могла видеть, отозвалась внутри томительной, тянущей сладостью. Закусив губу, я почти не дышала, пока язычок кисти осторожно скользил по мне, подбираясь к напряженному плечу. Отрываясь только затем, чтобы снова лизнуть кожу небрежным штрихом. Время замедлилось, а может быть, напротив — устремилось вперед бурной рекой под вскрывшимся льдом. Я понятия не имела, сколько минут прошло, пока Эрик добрался до ключиц и потянул линию ниже.
К полушарию груди.
— Мы привыкаем воспринимать все с помощью зрения, но запахи…
Аромат действительно был умопомрачительный. Настолько, что у меня кружилась голова.
— Прикосновения…
Короткий поцелуй кончика кисти в чувствительную кожу, на границе соска, отозвался вспышкой в самом низу живота.
— И звуки, — хрипло произнес он, заставив меня содрогнуться от его откровенных интонаций, — не менее важны.
Замерев, я впитывала остающийся на коже узор, каждый его дюйм, плотно сжимая губы и борясь с желанием свести бедра. Жалела о том, что не могу этого сделать, потому что мягкая пульсация и невозможность себя коснуться сводили с ума. Впрочем, я вряд ли осмелилась бы — коснуться себя на глазах у него и тем более ласкать себя там. Или осмелилась бы?
Сейчас…
Если бы он позволил?
За мгновение до того, как кисть коснулась бы соска, Эрик увел ее в сторону, и с губ сорвался разочарованный вздох.
— Помнишь, что я тебе говорил об откровенности, Шарлотта? — горячее дыхание коснулось чувствительной вершинки: дыхание, но не губы. — Просто позволь себе чувствовать.
И я позволяла. Вздрагивала, когда кисть скользила по сгибу локтя на второй руке и не сдерживала стонов, когда рисунок стекал с груди на живот. Проявляющийся на моем теле узор одуряюще пах шоколадом и горел огнем. Невидимые путы запрета обжигали ничуть не слабее веревок. Когда язычок кисти скользнул по соску, с трудом удержалась, чтобы не впиться ногтями в ладони. Отрезвила только крохотная сфера магической вспышки, заволновавшаяся под пальцами, и я тут же расслабила руки.
Стараясь дышать ровно и не дергаться, пока скольжение вокруг чувствительной вершинки обжигало тонкую кожу. Дыхание срывалось с приоткрытых губ стонами, я чувствовала близость Эрика и тянулась за ней. За ней, или за этими изнурительно-сладкими ласками, заставляющими желать большего и водящими меня по грани. В ту минуту, когда пульсация между разведенных бедер стала почти невыносимой, кисть скользнула по кончику соска, и ласка оборвалась.
Оставив меня хватать ртом воздух, задыхаясь от ощущений-воспоминаний.
— Ты такая чувственная девочка, Шарлотта, — негромко произнес Эрик.
Заполняя паузу тишиной и ожиданием, после чего пытка продолжилась: на этот раз узор поднимался по моим ногам, сплетался на кончиках пальцев, тянулся к коленям и втекал на бедра. Вместе с кистью по коже скользил то холод, то жар, я пылала от бессовестного желания коснуться себя. Теперь уже такого вопроса, как раньше, не возникало.
Осмелилась бы.
Не просто осмелилась бы, коснулась бы пальцами влажных складок, раскрывая их, поглаживая чувствительный бугорок. Содрогаясь все сильнее и сильнее, плотнее вжимала бы руку, чтобы продлить долгожданное, такое близкое и одновременно такое далекое наслаждение.
Но Эрик молчал, и коснуться себя я не могла.