Пока я размышляла об этом, силой воли удерживая себя от того, чтобы посмотреть в сторону удаляющихся с каждым шагом мужчин, все приличия нарушила ее светлость. Одним простым коротким вопросом:
— Шарлотта, вы с месье Орманом в ссоре?
— С чего вы взяли? — спросила я, когда первое изумление отступило.
Уж от кого-кого, а от герцогини я такой бесцеремонности не ожидала.
— Отношение женщины к мужчине всегда заметно, — негромко произнесла она. — Если, разумеется, она не достаточно искушенная, чтобы научиться это скрывать.
— Скрывать — что? — спросила я.
Сейчас мне действительно хотелось узнать, чем я выдала себя.
— Положение рук, отстраненный взгляд, разворот плеча. Нежелание касаться, хотя мужчина стоит рядом с тобой.
Мы остановились у выхода с катка, и Дарен помахал рукой. Он внимательно наблюдал за пока еще неумелыми движениями сестры на коньках. Оберегая ее от падения и глядя по сторонам, чтобы кто-то случайно не налетел на Хлою. Людей на катке было достаточно даже несмотря на то, что коньки в наше время стоят недешево, а деревенским и вовсе не до них.
— Удивительно богатая ярмарка, — сказала я совершенно невпопад.
— Да, сейчас сюда приезжают многие, — Луиза улыбнулась. — После того, как мы с Винсентом начали ездить на нее каждый год, об этом пошли слухи, несколько лет назад об этом даже написали в газете. Кто-то считает это чудачеством, кто-то, наоборот, подхватил и тоже приезжает, чтобы посмотреть, что же такого нас здесь привлекло.
Мы пошли дальше, по вытоптанной вокруг катка дорожке.
— Значит, вам здесь нравится, — сказала я, чтобы поддержать разговор и не возвращаться к теме нашей с Эриком ссоры.
— Очень. С некоторых пор это наша семейная традиция. Например, вон ту ель, — Луиза указала на огромную елку, стоявшую в центре так называемой ярмарочной площади, — вырастила Лавиния.
— Леди Лавиния?! — ахнула я.
— Вам не стоит таиться, Шарлотта. Лавиния тоже вас почувствовала. Вы ведь маг жизни?
— Почувствовала?!
Но… как?! Ведь когда мы гуляли вместе, на мне стояла защита от агольдэра и моя магия была запечатана под ней!
— Да, маги жизни смотрят гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Они чувствуют суть человека, и, пожалуй, единственные, кто способен разглядеть мага, даже если его сила спрятана.
Мне на щеки плеснуло краской, но герцогиня не стала заострять внимание на том, что сказала.
— Она сделала это по нашей просьбе, в нашу первую с Винсентом совместную зиму, — ее светлость указала на верхушку ели, которую венчал огромный фонарик, — чтобы вырастить такую красавицу естественным путем, потребовались бы долгие годы. Лавиния сотворила это за несколько дней. С тех пор это вроде как местная достопримечательность. Считается, что если коснуться нижних веток, удача не оставит тебя на протяжении всей жизни. Впрочем, это не единственный здешний талисман.
— А какой еще? — с любопытством спросила я.
— Эта ледяная скульптура, — герцогиня кивнула на пару, которая сразу меня заинтересовала. — Здесь живет очень талантливый мастер, который принимается за ее создание за неделю до начала ярмарки. Если дотронуться до нее вместе с возлюбленным, вас ничто не сможет разлучить, а ваша любовь будет вечна.
— Красивая сказка, — сказала я и отвернулась.
Сделала вид, что рассматриваю выращенную леди Лавинией ель, на самом же деле просто не хотела, чтобы ее светлость сейчас на меня смотрела. Учитывая, что она читает людей, как открытую книгу, а у меня все чувства написаны на лице.
— Шарлотта, я спрашивала о твоих отношениях с месье Орманом не просто так. Дело в том, что мы с Винсентом хотели бы пригласить вас на Зимний бал, который устраиваем ежегодно.
Я споткнулась о ледяной нарост, который, видимо, просочился между деревянными столбиками, когда заливали каток. Ее светлость едва успела меня подхватить.
— Спасибо, — пробормотала я, понимая, что если бы не Луиза, сейчас улетела бы носом в сугроб. — Вы сказали — пригласить на Зимний бал? Но ведь его светлость…
— Винсент умеет признавать свои ошибки, — серьезно сказала она. — Пусть даже не всегда об этом говорит.
Зимний бал у герцогини…
Помню, как замирало сердце, когда я готовилась к помолвке Лины, после которой должен был состояться бал. Тогда все это казалось мне таким близким, таким желанным, волшебным и ярким событием, от предвкушения которого кружилась голова.
Но зимний бал у герцогини — разве такое возможно?!
Разве туда приглашают таких, как я? Или даже таких, как Эрик, пусть даже его богатство ничем не уступает состоянию Вудворда.
И уж тем более разве туда приглашают таких, как мы, вместе?
Ведь мы не супруги и даже не помолвлены.
— Не понимаю, — пробормотала я. — Все равно не понимаю, как вы смогли его уговорить…
— А я не уговаривала, — Луиза хитро улыбнулась. — Это была его идея.
После такого заявления во мне кончились последние слова, потому что именно в этот момент я осознала, что она не шутит. Нас с Эриком действительно приглашают к де Мортенам на Зимний бал, и от того, что я сейчас скажу, зависит многое. Если не все.
Всевидящий, как же мне хотелось пойти!
Так отчаянно, так безумно, хоть раз закружиться в танце. Бал у Вудвордов казался мне сказкой, но этот праздник наверняка будет прекраснее любой сказки. Я слышала (от виконта, мужа леди Ребекки), что сильные маги устраивают целые представления с помощью своих знаний. Что в небо взлетают фейерверки, а во время танцев над парами распускаются яркие цветы или падают искрящиеся магические снежинки…
Как жаль, что я всего этого не увижу.
Но наверное, я могла бы это написать.
Наверное.
Если хватит вдохновения.
— Мне очень жаль, ваша светлость, — я глубоко вздохнула, чтобы протолкнуть засевший глубоко в горле ком. — Но мы с месье Орманом действительно в ссоре, так что вряд ли это будет уместно.
Мы уже обошли каток и вернулись к тому месту, на котором разошлись с мужчинами в разные в стороны. Теперь мне еще сильнее захотелось домой: отчаянно, невыносимо, оказаться как можно дальше от этого места, чтобы избавиться от странного саднящего чувства в груди.
Чувства, что мы с Эриком могли бы кружиться в огромной зале, когда его рука лежит на моей талии, а взгляд устремлен только на меня. Чувства, что сердце заходится от нежности, и нет в мире другого мужчины, на которого я смогу так смотреть.
А ведь и правда нет.
И не будет.
Осознание этого выбило из меня даже желание зареветь, как малышка, которой не купили леденец. Ревела она так горестно, что мне и вправду захотелось к ней присоединиться, даже несмотря на то, что я давно уже не ребенок.
Пока я справлялась с желанием купить ей леденец и хорошенько стукнуть себя по голове, чтобы избавиться от непрошенных мыслей про бал, отозвавшихся во мне такой бессмысленно-щемящей надеждой, Луиза огорошила меня очередным вопросом:
— Могу я узнать, почему?
Наверное, во мне не осталось сил удивляться. А может, ее светлость просто была единственной, кому я могла рассказать обо всем, что меня тревожит. На миг мелькнула мысль, какой стала бы наша жизнь с леди Ребеккой, если бы в нее не вошел виконт Фейбер, но я от нее отмахнулась. Если бы меня не увезли в Лигенбург, я бы никогда не встретила Эрика, и говорить было бы не о чем. Даже с самой любящей матерью.
— Ему не нужны мои чувства, — ответила я как можно более коротко.
— Он сам тебе об этом сказал? — Луиза направилась в сторону ледяной скульптуры, и я последовала за ней.
— Разве об этом нужно говорить?
— Но ведь подтверждение, что нужны, ты хочешь услышать?
На такое я даже не нашлась, что сказать. Отчасти потому, что ее светлость была права: я бы очень хотела услышать, что Эрик меня любит. Отчасти потому, что была уверена в том, что никогда этого не услышу.
— Я была чуть моложе тебя, когда совершила ошибку, разлучившую нас с Винсентом на долгие годы, — Луиза взглянула на меня. — Я не могла поступить иначе, Шарлотта, потому что когда я призналась ему в любви, он сказал, что я ему не нужна. Сказал, что наш будущий брак не имеет отношения к чувствам. Сейчас я понимаю, что в те годы он не мог сказать ничего другого, потому что для него это было… чересчур. Чувства в нашем обществе, особенно яркие — они всегда чересчур. Особенно для того, кто готовил себя к другому.
Пораженная такой шокирующей откровенностью, я бесцеремонно уставилась на нее, но Луизу это не смущало. Кажется, ее ничего не смущало.
Даже сорвавшийся с моих губ вопрос:
— И что вы сделали?
— Сбежала с собственной свадьбы.
«Разве можно быть неиспорченной и учудить такое?» — вспомнились слова тех дам в театральном буфете, которых я осадила. Вот теперь я точно не представляла, что сказать, поэтому брякнула первое, что пришло мне в голову:
— И стали актрисой?
— Актрисой я стала далеко не сразу, — Луиза улыбнулась. — Сначала мне пришлось побыть гувернанткой, но все это время я мечтала о большем. О чем-то, что позволит мне стать свободной, по-настоящему свободной от условностей нашего мира, от мужчин, от… чувства к Винсенту. Правда, любая свобода — это самообман, если делать ее целью. К счастью, я вовремя это поняла.
— Как вы это поняли? — я уже перестала считать неловкие вопросы, потому что весь этот разговор из них состоял.
Удивительно, но неловким он не был. Гораздо более неловкими были донельзя церемонные беседы с леди Ребеккой в присутствии виконта или все эти обремененные приличиями расшаркивания, которые мне прививали с детства, как эталон поведения.
— Когда поняла, что готова от нее отказаться даже несмотря на то, что мы с Винсентом совершенно разные. Когда мы встретились снова, он был еще более жестким. Гораздо более жестким, чем когда мы расстались с ним в прошлом.
— Он вас… обижал?
Слова сорвались с моих губ сами собой. Просто потому, что сил молчать больше осталось. Не осталось сил ходить вокруг да около, улыбаться и говорить возвышенными словами, избегая того, что не давало покоя.
— Обижал ли он меня? — Луиза почему-то улыбнулась и закусила губу. Глянула через мое плечо, и я на миг похолодела, потому что решила, что к нам подошли его светлость и Эрик, но нет. За моим плечом было много людей, но наших мужчин не было видно. — Еще как. Тогда он доводил меня до слез, временами казалось, что я его ненавижу за его несгибаемую жесткость, если не сказать черствость.
— И как же вы с этим справились?
Затаила дыхание, ожидая ответа, который был так для меня важен.
— Вместе, — взгляд ее светлости стал далеким, как если бы она разом шагнула из настоящего в прошлое. — Однажды случилось то, что могло раз и навсегда поставить точку в наших отношениях. И когда это случилось, я снова готова была сбежать, но в этот раз Винсент мне этого не позволил. Он пошел за мной, и, хотя признался он в этом не сразу, я поняла, что важна для него. И что если кто-то не любит нас так, как нам хочется, это не значит, что нас не любят.
— А как понять, что нас любят? — я сцепила пальцы за спиной и тут же их расцепила, чтобы не выглядеть напряженной. — Если об этом не говорят.
— По поступкам, — ответила Луиза. — Слова — бесценный инструмент, но бесполезный, если не имеют под собой основы. Слушай свое сердце, Шарлотта, а не слова.
Мы уже приблизились к скульптуре, и, заметив ее светлость, перед нами сразу же расступились. Люди улыбались и Луиза отвечала им тем же. Когда какой-то малыш подергал ее за пышную юбку, она наклонилась к нему и, совершенно не стесняясь толпы, подхватила на руки. Его отец, простой деревенский мужчина, смущенно протянул руки:
— Давайте мне моего сорванца, ваша светлость. Он же тяжелый.
— Вовсе нет, — Луиза посмотрела на завернутого в одежки мальчугана, которому было от силы года два. — Хочешь посмотреть поближе?
Малыш кивнул и она шагнула ближе к ледяной паре.
Ее светлость была права: создатель композиции был настоящим мастером своего дела. Создавалось такое чувство, что влюбленные просто застыли. Застыли, но по-прежнему согревали друг друга в объятиях: мужчина обнимал девушку за талию, склоняясь к ней, а она запрокинула голову, глядя ему в глаза.
Скульптору удалось сделать их живыми: даже взгляд, даже прикосновение руки к руке, вышли удивительно нежными и настоящими. Дотронувшиеся до пары молодой человек и девушка — судя по одежде, зажиточные горожане, отступили, обменявшись улыбками, и я тоже шагнула к ней. Возле ледяных влюбленных поставили табличку: не касаться обнаженными руками, и мне вдруг подумалось, что Эрику это точно понравилось бы.
Дотронулась до изящных девичьих пальцев, заточенных в лед.
Как раз в ту минуту, когда толпа с другой стороны тоже расступилась, пропуская его светлость.
И Эрика.
Весь мир как-то разом отодвинулся, смазался расплывчатым фоном. Включая супруга Луизы и остальных собравшихся на ярмарке людей. Остался только Эрик, и когда его взгляд упал на мои пальцы, я поспешила отдернуть руку. Но не успела.
Одно движение — и он накрыл их своими.
Теперь нас разделяла только ледяная скульптура: она, и еще то, что случилось вчера.
Должно быть, Эрик прочел это в моих глазах, потому что шагнул еще ближе.
— Я хочу провести с тобой всю жизнь, Шарлотта, — сказал он.
Сказал достаточно громко, чтобы это могли услышать все, и мне стало неловко. Настолько неловко, насколько вообще может быть, потому что в эту минуту вернулись и лица, и голоса окружающих нас людей, а впрочем… голоса не вернулись. Не было их, осталась только тишина и взгляды, устремленные на нас.
— Я хочу показать тебе страну, где родился и вырос. Хочу показать места, где небо такое же синее, как самая яркая краска в палитре. Хочу пройти с тобой босым по прибою и вдыхать сиреневую горечь лаванды.
Наверное, если бы он поцеловал меня на глазах у всех, это и то не было бы так… сумасшедше-остро. Правда, сейчас в его глазах не было ни капли сумасшествия, только нежность. Так не свойственная ему, надежно запертая под тем, что он привык считать своей второй сутью, и от этого еще более пронзительная. Не представляю, почему Эрик решил сделать это сейчас, но для него, столько лет отвергавшего мир и людей, это наверняка было настоящим испытанием.
— Я хочу сделать тебя счастливой, Шарлотта. Самой счастливой женщиной в мире, хочу объехать с тобой весь мир, чтобы снова и снова возвращаться туда, где мы будем засыпать и просыпаться. Вместе.
— Эрик, остановись, — прошептала я еле слышно. — Тебе вовсе необязательно…
— Обязательно, — произнес он. — Мне нужно сказать тебе то, о чем я так долго молчал. О том, что ты заслуживаешь гораздо большего, но ты рядом со мной. О том, что ты самая прекрасная и самая светлая девушка в мире, которая почему-то выбрала меня. О том, что даже если бы я мог о тебе мечтать, я бы никогда не придумал тебя более светлой и удивительной, чем ты есть. Просто потому, что никогда не верил в то, что такое возможно.
Раздался женский вздох, и я растерянно осознала, что он принадлежит не мне.
— Я не смогу исправить того, что сделал, но я могу сделать наше будущее таким, как ты пожелаешь. Таким, каким ты его заслуживаешь. Если ты позволишь мне это. Если захочешь со мной быть.
Прежде чем я успела что-то ответить, он обошел скульптуру, не размыкая наших рук. Свободной достал из кармана пальто коробочку, раскрыл, и у меня потемнело перед глазами. Должно быть, от сияния камня на обручальном кольце: солнца сейчас не было, но раскрывшемуся изумрудными лепестками цветку он был совершенно не нужен. Грани камня впитали свет снега, впитывали свет отовсюду, отражая его: на миг даже показалось, что вокруг стало ярче.
— Становись моей женой, Шарлотта, — произнес Эрик, глядя мне в глаза.
И я поняла, что меня не держат ноги.
Нет, ноги меня не держали весьма натурально: голова закружилась, и я бы просто села на лед, если бы он меня не подхватил.
— Я выйду за тебя, Эрик, — сказала громко.
Гораздо громче, чем могла себе позволить по этикету.
Просто голос сорвался, наверное, но даже мой голос утонул в овациях, донесшихся отовсюду. Не сразу поняла, что эти овации — в наш адрес. И уж тем более не сразу поняла, почему руку обожгло холодом, а когда поняла, замерла.
Вот так, лицом к лицу.
Улыбка в его глазах для меня была гораздо ярче, чем блеск камня, поэтому я едва взглянула на кольцо, которое он надел мне на палец. От поцелуя, на холоде зимы опалившего костяшки жаром, по телу прошла дрожь. Не ледяная, в его руках моей ладошке холодно не было, а дикая, горячая, как пламя в камине. Возможно, именно поэтому сейчас я чувствовала себя как маленькая печка. Щеки горели, уши тоже, и подозреваю, не только от прикосновения руки к руке.