дышу. Закрываю глаза и чувствую его вес, сначала
немного, потом всё сразу. Его тело тёплое. С моих
губ срывается шокированный стон. Я хочу обернуться
вокруг него, поглощать его тепло, но не шевелюсь.
Айзек подтягивает меня вверх, чтобы его руки легли
мне на спину. Мои глаза по -прежнему закрыты, но я
чувствую его дыхание на лице.
— Сенна, — тихо зовёт он.
— Мммм?
— Перекатывайся вместе со мной.
У меня уходит минута на то, чтобы понять, чего
он хочет. Мозг человека работает, как плохой
интернет, когда заморожен. Айзек хочет завернуться
со мной в кокон. Я так думаю. И с трудом киваю.
Моя шея одеревенела. Он натягивает край одеяла
вокруг нас, и я напрягаюсь. Кажусь себе хрупкой,
будто мои кости сделаны изо льда. Его вес может
меня раздавить. Мы кутаемся в одеяло и, в конечном
итоге, оказываемся на боку. Чувствую тепло Айзека,
он прижимается ко мне спереди, а тепло огня
согревает спину. Я понимаю, мужчина нарочно
расположил меня так, чтобы я оказалась ближе к
огню.
Мои руки прижаты к его груди, и я
прижимаюсь к ней щекой. Он до сих пор пахнет
специями. Начинаю перечислять их все в голове:
« Кардамон, кориандр, розмарин, тмин, базилик... ».
Через несколько минут дрожь стихает. Айзек тянется
к моему запястью. Я не знаю зачем. На самом деле,
меня это не волнует. Мужчина прижимает свой
большой палец к моей коже. «Проверяет пульс», —
догадываюсь я.
— Я умираю, доктор? — спрашиваю тихо.
Требуется много энергии, чтобы выстроить слова в
правильном порядке, и даже тогда, когда я
произношу их, мой мозг видит розовую лопату,
лежащую на ярко-зелёной траве.
— Да, — отвечает он. — Мы оба. Все мы.
— Это утешает.
Айзек целует меня в лоб. Его губы холодные, но
тепло мужчины возвращает меня к жизни. Немного,
по крайней мере.
— Когда в последний раз ты позволяла себе
чувствовать? — язык доктора заплетается, будто он
пил, но алкоголя уже давно нет, это холод делает
Айзека таким.
Качаю головой. Для таких, как я, чувства
опасны. Но нечего бояться, если всё равно умираешь.
Отклоняю голову, чтобы он смог прочитать ответ в
моём выражении лица.
Айзек касается моих скул своими руками.
— Могу ли я заставить тебя чувствовать? Ещё
один раз?
Я цепляюсь за него и сжимаю свои кулаки на
его рубашке. Мой ответ — да.
Его рот такой тёплый. Мы дрожим и целуемся,
наши тела отхватывает тепло и желание. Нам
холодно, и мы слабы. Эмоционально уничтожены, но
отчаянно пытаемся чувствовать друг друга, и
чувствовать надежду — последнюю искру жизни.
Нет ничего радостного или сладкого в наших губах.
Только безумие и паника. Чувствую вкус соли. Я
плачу. Поцелуй, наверное, пробил мои сл ёзные
протоки.
Когда мы заканчиваем целоваться, то лежим в
тишине.
Своими губами он прикасается к моим волосам.
— Мне очень жаль, Сенна.
Я дрожу. Ему жаль? Ему?
— Чего?
Мне кажется, что проходит миллион лет,
прежде чем Айзек отвечает:
— В этот раз я не могу спасти тебя.
Я плачу у него на груди. Не потому, что Айзек
не может. Потому, что он хотел.
Мне кажется, что я задремала. Когда я
просыпаюсь, дыхание Айзека устойчивое. Думаю, он
всё ещё спит, но когда я двигаюсь, чтобы сменить
позу, он убирает руки с моей спины и позволяет мне
двигаться, пока я снова не чувствую себя удобно. Мы
лежим так в течение нескольких часов. Пока полено
не сгорает окончательно, и я не понимаю, что
наступил день, даже если больше непонятно когда
день, а когда ночь. Но тут мне хочется разрыдаться от
облегчения и горя. Я вспоминаю всю невыразимую
боль последних лет, от которой он спасал меня своей
нежной любовью. Мы скоро умрём. Но, по крайней
мере, я умру рядом с тем, кто меня любит.
Айзек как осязание. Почему я раньше до этого
не додумалась? Он обнимал меня, пытаясь избавить
от кошмаров, а теперь обнимает, чтобы защитить от
холода. Мужчина прикасается именно там, где боль
сильнее всего, и вскоре боль отпускает. Точно, Айзек
— осязание. Мне снова чудится розовая лопата. Я
чувствую зёрна молотого кофе между зубами. Потом
вижу Великую китайскую стену и понимаю, что мозг
работает плохо, показывая мне образы того, что
находится в мо ём подсознании. Когда в сво ём
воображении я вижу стол — тяжёлый деревянный
стол с резным верхом, который стоит на кухне на
первом этаже, мне кажется, что это очень важно.
Словно я сплю, а мой мозг подсказывает, что писать.
Но какое отношение всё имеет к столу? Меня осеняет
догадка, но я так устала, что не в силах держать глаза
открытыми. « Главное не забыть», — говорю я себе.
— « Не забыть, что стол…»
Огонь гаснет.
Наши сердца замедляются. Мы обречены.
Я просыпаюсь. Я не умерла. Надавливаю на
грудь Айзека, чтобы разбудить. Он не двигается. Его
кожа на ощупь странно холодная и ж ёст к ая. « О,
Боже».
— Айзек! — толкаю его с тем малым
количеством силы, что у меня есть. — Айзек!
Прижимаю ухо к его груди. Мои волосы у меня
во рту, падают в глаза. Не могу добраться до пульса
на его шее. Я в ловушке между ним и одеялом. И
собираюсь испытать приступ астмы. Чувствую, что
он надвигается. В этом одеяле не хватает воздуха.
Всё, что я слышу — это собственное бешеное
дыхание. Я должна распутать нас, но он тяжёл, как
тысяча фунтов. Толкаю его на спину и изо всех сил
пытаюсь выбраться из одеяла. Борюсь за воздух,
тогда как мои дыхательные пути сужаются. Я должна
выбираться вверх и наружу. Когда я свободна от
свёртка, воздух бьёт по мне. Очень холодно. Это
необходимо моим лёгким, но я не знаю, как его туда
втянуть. Отодвигаю одеяло от лица А й з е к а и
прижимаю пальцы к его шее. Снова и снова бормочу:
« Пожалуйста».
« Пожалуйста, не умирай.
Пожалуйста, не оставляй меня здесь одну.
Пожалуйста, не оставляй меня.
Пожалуйста, не дай мне испытать приступ
астмы прямо сейчас».
Я
чувствую
пульс.
Он
очень
слабый.
Поворачиваюсь на спину и хриплю. Это страшный
з вук . Звук смерти. Почему я всегда умираю? Я
выгибаю спину, мои глаза закатываются. Я должна
помочь Айзеку.
« Стол!... Что со столом?»
Я знаю. Вижу всё то, что видела прошлой
ночью в своём бреду. Стол из моей книги. Я писала
об этом в переносном смысле. Образ, что все великие
вещи совершаются вокруг стола: отношения, планы
войны, приёмы пищи, которые позволяют нашим
телам выживать. Стол представляет собой жизнь и
выбор. Мы видим его в Камелоте, когда рыцари
короля Артура собирались вокруг круглого стола, а
также в картине «Тайная вечеря». Мы видим его в
рекламе, где семьи едят обед, смеясь и передавая
корзины хлеба. Я писала о том, что стол был
источником. Я была на начальн ом этапе моих
отношений с Ником и пыталась проиллюстрировать,
где всё пошло не так. Нам нужно было вернуться к
столу,
чтобы
вдохнуть
жизнь
в
умирающие
отношения. Это было мелодраматично и глупо, но
См о т р и т е л ь Зоопарка воплотил это в жизнь.
Установил его на нашей кухне, а я отказывалас ь
видеть.
Я поворачиваюсь на колени и ползу... к люку.
Мне удаётся пройти половину пути вниз, прежде чем
я падаю. Не знаю, был ли это холод, который сделал
меня онемевшей, или отсутствие воздуха притупило
мои чувства, но я ничего не чувствую, когда ударяюсь
о дерево. Ползу ещё немного в сторону лестницы... к
столу. Я... не могу... дышать...
Я на месте. Мои прорези на дереве на месте.
Чувствую их кончиками пальцев, но здесь так темно.
Подхожу к шкафу под раковиной и нахожу
промышленный
фонарик,
который
Айзек
не
позволяет использовать, храня е г о для экстренного
случая. Щёлкаю выключателем и помещаю фонарик
на верхнюю часть стойки, направляя в сторону
объекта моего интереса. Пошатываясь, двигаюсь
вперёд. Я знаю, что мне нужно делать, но у меня нет
сил, чтобы э т о сделать. Три шага чувствуются как
двадцать. Встаю так, чтобы моё бедро находи лось
чуть ниже края стола. Опираясь одной ногой в стену,
а другой в пол, я толкаю. Со всей силы.
Сначала ничего, а потом я слышу скрип. Он
громче, чем тот шипящий и дребезжащий звук,
который
выходит
сквозь
мои
губы.
Это
подтверждение. И его достаточно, чтобы заставить
меня толкать сильнее. Я толкаю, пока тяжёлые
деревянные плиты не сдвигаются с центра и
шатаются, готовые упасть. Поднимаюсь обратно и
смотрю. Слышится впечатляющий глухой звук, когда
столешница наклоняется в сторону, а затем
опрокидывается,
приземляясь
в
вертикальное
положение между громоздким основанием и стеной.
Я спотыкаюсь, двигаясь вперёд, и заглядываю вниз.
Смотрю в тёмную дыру. Это колодец. Или почти
колодец,
потому
что
он
без
воды.
Под
столом-колодцем что -то есть. Но я до сих пор не
могу дышать, и Айзек умирает. Мне нечего терять. Я
поднимаюсь на скамью и свешиваю ноги через край.
Затем прыгаю.
Падение не долгое. Но когда приземляюсь, то
слышу, как что-то ломается в моём теле. Ещё не
больно, но я знаю, что сломала какую-то часть тела,
и через минуту, когда шок пройд ёт, и я попытаюсь
встать, то узнаю, какая. Слабый свет от фонаря,
который я оставила на кухне, пронзает темноту
вокруг меня, но этого недостаточно. Почему я не
взяла его с собой? Шныряю руками вокруг, над
головой, слева от меня. Смотритель Зоопарка
предусмотрителен. Если он дал мне тёмную дыру, то
обеспечит свет, чтобы увидеть, что там. Пол
неровный и грязный. Я чувствую спиной. Тянусь
ниже.
Мои
пальцы
касаются
металлического
цилиндра шириной с предплечье. Я поднимаю и
подношу его к лицу. Фонарик.
Ни одна из моих рук не сломана. « Это
хорошо», — говорю я себе. — « Очень хорошо». Но
это значит, что сломано что-то другое. Я снова дышу.
Не нормально, но лучше. Должно быть, падение
вбило в меня дыхание, возвращая телу какую-то
перспективу. Я кривлюсь , пытаясь разобраться с
фонариком,
пока
мои
пальцы
не
находят
выключатель. Он горит мощным, белым светом.
Направляю луч на своё тело, и мой страх
подтверждается. Из голени торчит кость, розовая и
белая. Как только я это вижу, боль поражает меня.
Она обволакивает, складывая и растягивая меня. Я
корчусь. Открываю рот, чтобы закричать, но для
такого рода боли не существует звука. Во мне нет
ничего, чтобы вырвать. Вместо этого только сухие
спазмы.
Не могу тратить время, поэтому пока позывы к
рвоте не прекращаются, вожу лучом вокруг. В моих
глазах слёзы, но я могу разобрать груду дров, мешки
риса, банки, банки и банки консервов, полки с едой.
Стаскиваю рубашку, это только одна из тр ёх, что на
мне. Делаю жгут, повязывая его выше колена.
Задыхаюсь,
когда
поднимаюсь. « Ты упадёшь в
обморок. На это нет времени. Дыши!»
Тянусь к дровам. Я должна согреть его. Должна его
вернуть. Я не врач; ради Бога, я изучала историю
искусства, но знаю, ч т о Айзек одной ногой в этой
чёртовой хижине, а другой в тумане за её пределами.
Один мешок риса распоролся. Я разрываю дыру и
быстро превращаю его в сумку, опорожняя зерно на
пол. Потом, прислонившись к стене, бросаю один,
два, три бревна в мешок. Хватаю с полки банку
кукурузного супа — она стоит ближе всего ко мне —
и бросаю туда же. В углу комнаты стальная лестница,
прислонённая к стене. Несмотря на холод, я потею,
потею и дрожу. Смотритель Зоопарка оставил нам
всё, что нужно, чтобы выжить... Сколько? Шесть
месяцев? Восемь? Всё это было здесь всё время, пока
мы голодали, и мы не знали. Я замечаю
металлический
ящик
с
большим
красным
медицинским крестом на нём. С трудом открываю
крышку. Внутри бутылки, так много бутылок. Хватаю
аспирин, избавляюсь от крышки, наклоняю голову
назад и полдюжины таблеток скользят в мой рот.
Нахожу рулон бинта. Разрываю пакет зубами, пока
материал
не
оказывается
в
моих
пальцах.
Наклоняюсь и оборачиваю его вокруг кости,
вздрагивая, когда ч увству ю горячую кровь на
пальцах. Я хочу посмотреть на бутылки, узнать, что
он оставил нам. Сначала Айзек.
Я вскрикиваю, когда разбираю лестницу... Она
заледенела от холода и времени и это вредит моей
нижней части тела, посылая повсюду стреляющую
боль. Лезу наверх, повернувшись спиной к стене,
держу ногу перед собой и использую руки и
здоровую ногу, чтобы поднять себя на каждую
ступеньку. Мои руки горят, ведь я тащу за собой и
мешок. Когда достигаю вершины лестницы, где
должна перенести ногу через колодец. Не существует
способа добраться до пола изящно и без боли. « Твоя
нога уже пострадала». Что ещё может случиться?
Смотрю на перелом: повреждён нерв, повреждены
ткани, я могу истечь кровью до смерти, умереть от
инфекции. « Много чего, Сенна». А потом, закрыв
глаза, перекидываю свою здоровую ногу на пол,
мешок болтается у меня на груди. Я встаю на
секунду, дрожу и хочу
умереть. « Ещё несколько
ступенек, ещё лестница, и я буду там. Во-первых,
консервный нож. Не так страшно», — говорю себе.
— « Кость торчит из твоей ноги. Это не может
убить тебя». Но это возможно. Кто знает, какую
инфекцию я могу подхватить после этого? Моя
зажигательная речь не приносит утешение. Если
Айзек умрёт, его смерть меня убьёт. Моя нога мешает
добраться до Айзека. « Не обращай внимания на ногу.
Спасай Айзека».
Легче сидеть на лестнице и поднимать себя
назад, выпятив больную ногу прямо, в то время как я
использую руки и другую ногу, чтобы поднять себя.
Выбрасываю мешок вперёд. Чувствую каждый удар,
каждое движение. Боль настолько сильна, что я уже
не кричу. Я максимально сконцентрирована, чтобы
не упасть в обморок. Потею. Чувствую, как реки пота
стекают по лицу и задней части шеи. Я использую
перила, чтобы поднять себя на верхнюю ступеньку, а
затем прыгаю к лестнице. Это будет самая трудная
часть. В отличие от лестницы в колодце, эта
расположена прямо перпендикулярно. Нет ничего,
чтобы опереться, перекладины узкие и скользкие. Я
рыдаю, прижавшись лицом к стене. Затем беру себя в
руки и взбираюсь на свой Эверест.
Я раскладываю дрова. Зажигаю их. Сначала
только од но полено, потом добавляю второе. Кладу
голову Айзека себе на колени и глажу грудь. Я
провела так много исследований, как писатель; знаю,