Венька кивнул, ткнувшись подбородком в Алино плечо.
– Практически Айседора Дункан, – хмыкнул он прямо ей в ухо. – Ладно, ребята, я пойду довеселюсь до кондиции, пока водку всю не выжрали.
– Ты смотри не исчезай без меня. – Илья придержал его за рукав. – Давно в ментовке ночевал?
– Да я, может, вообще выходить не буду, – махнул рукой тот. – Залягу тут где-нибудь, места хватает.
Он снова исчез, смешавшись с толпой. Глядя ему вслед, Аля заметила, что обстановка переменилась – кажется, всего за те несколько минут, что они беседовали с прорицателем. Похоже, количество выпитого перешло в качество, и зал больше не кипел безудержным весельем.
Некоторые уже довеселились до кондиции и тихо дремали, развалившись на стульях.
Пожарные уехали.
Кто-то блевал в углу, держа перед собой вазу с недоеденным салатом.
Приметного парня в костюме цвета морской волны выводили с заломленными руками два дюжих секьюрити.
Чувствовалась общая несвязность речей, хотя все говорили громко и разом.
Длинноногие девушки неприкаянно бродили по залу: голодноватый блеск в глазах мужчин сменился пьяным довольством, и мало кто обращал внимание на красавиц. Аля заметила, что почти все присутствующие женщины, независимо от возраста, были в мини-юбках и, несмотря на жару, в блестящих колготках. Алое платье, в котором она так нравилась себе еще сегодня утром, вдруг стало ей неприятно, как чужое…
Илья стоял в углу зала, чтобы телекамера не захватывала общую картину, и спокойно говорил, глядя в объектив:
– Прецедентов хватает: Илья Пророк – обличитель стяжателей, Илья Муромец – заступник за слабых, Илья-брандмейстер только что продемонстрировал нам укрощение огня. Так что наша стебная затея оказалась тем мостиком, который…
Аля вспомнила, что за весь вечер не выпила ни глотка да и съела всего одну плетенную из теста корзиночку с каким-то разноцветным салатом. Сначала волновалась перед выступлением, потом слушала про сексуальный портрет…
Прислушавшись к интонациям Ильи, она с удивлением поняла, что и он, похоже, сегодня не пил.
Это было особенно заметно на фоне вдребезги пьяного Веньки. Тот уже не крутился в толпе, а, обмякнув, сидел на стуле прямо посередине зала. Голова свешивалась ему на грудь, длинные волосы растрепались и падали на лицо. Люди то натыкались на него, то, машинально матерясь, обходили его стул.
Но, несмотря на эту обычную пьяную позу, совершенно не казалось, что Венька отдыхает. Даже наоборот: что-то тревожное, беспокойное было в том, как он сидел на стуле посреди зала… Как птица без гнезда.
Але не то чтобы стало скучно – скорее она поняла, что ей с самого начала не было весело… Просто сначала она еще волновалась, что будет плохо изображать дух огня, и ей было не до того, чтобы оценивать собственное состояние. Теперь же она сидела на краю разоренного стола, выглядевшего как поле битвы, болтала ногами в красных ботинках и смотрела, как гаснет недавнее веселье, потушенное винными потоками, словно полыхающая баранья нога.
Это было так странно!.. Аля вдруг вспомнила, как праздновали Нелькин день рождения в клубе «Титаник». Как весело было, как уходить не хотелось… Она и сегодняшнего «бенца» ждала с предвкушением такой же бесшабашной радости. Ведь все было то же самое, даже, может быть, люди были те же самые – и все было теперь совсем по-другому.
«Да что ж это мне не весело? – думала она, прихлебывая водку, которую разбавила минеральной водой в чудом найденном чистом бокале. – Что я, лучше других или, наоборот, – хуже?»
– Тоскуешь, Сашенька?
Венька, сидевший на своем стуле неподалеку, смотрел на нее почти в упор. Самое удивительное, что глаза у него были совершенно трезвые. Даже не верилось, что всего пять минут назад он выглядел пьяной развалиной. Теперь только его бледность напоминала об этом.
– Ой, да ты протрезвел, что ли? – удивленно спросила Аля, спрыгивая со стола.
– Да, есть такая неприятная особенность организма, – поморщился Венька, тоже вставая и отшвыривая стул ногой.
Он чуть не сбил с ног миловидную девушку в желто-зеленом платье, со слегка размазанной по лицу помадой и потеками туши на щеках.
– Идиот, – без злобы заметила она. – Лучше б трахнул.
– Неприятная, говорю, особенность, – не обращая внимания на замечание, повторил Венька. – Трезвею, как скотина, и как раз к тому моменту, когда уже и догнаться нечем.
– Тут где-то водка была. – Аля поискала на столе бутылку, из которой наливала себе, но бутылка уже исчезла. – Хочешь, мою допей, – предложила она. – Только я минералкой разбавила.
Венька улыбнулся, услышав ее предложение.
– Спасибо, дитятко, – сказал он. – Я уж как-нибудь сам. Глотну, курну, все наладится.
Голова у Али слегка кружилась от разбавленной водки, и говорить ей было легко. Впрочем, с Венькой ей с самого начала легко было говорить, даже без допинга.
– Слушай, – спросила она, – а что, я полной дурой кажусь?
– Кому?
– Тебе, Илье, вообще – всем.
– А тебе не все равно, кем ты кажешься? – спросил он.
– Да вообще-то нет… Ведь сам себя всегда чувствуешь таким умным, таким чутким! Кажется: я-то уж все понимаю, со стороны на все смотрю. Иронизировать хочется… Разве не обидно, когда над тобой при этом смеются?
– Не обидно, – покачал головой Венька. – Ничего в этом нет обидного, Сашенька. Да и вообще, обида – такое маленькое чувство, такое несравнимое… Что на него тратить жизнь, в ней чего похуже хватает!
Он отбросил волосы со лба и посмотрел на Алю тем взглядом, полным печального обаяния, который так поразил ее при встрече с ним.
– А иронизировать – зачем? – добавил он. – Жалкое притворство, больше ничего. Мы же так славно бултыхаемся в этом вареве! Вынырнем, воздуха глотнем – и опять сюда. А у кого так уже и жабры прорезались, может и не выныривать. У меня вот тоже режутся.
Он почесал за ухом, и Аля улыбнулась.
– Ты добрый, Веня, – сказала она. – Потому и не смеешься надо мной…
– Черт меня знает, – пожал он плечами. – Добрый я, злой… Всякий, как амеба. Могу так, могу этак. Зверей, конечно, как братьев наших меньших, никогда не бью по голове. А ты хорошая, Сашенька, я тебя люблю. И чего бы я стал над тобой смеяться?
Несмотря на головокружение, Аля чуть не заплакала, услышав это признание. Она чувствовала, что Венька не вкладывает в него ни капли страсти. Совсем другое покоряло в его словах, в его голосе и взгляде…
– У тебя глаза фиалковые, – вдруг сказал Венька. – Никто тебе не говорил?
– Никто, – покачала головой Аля. – А что это значит? Говорили, что еврейские, – вспомнила она.
– Конечно, очень часто еврейские глаза – фиалковые, – кивнул Венька. – Но не обязательно. Это ведь такой особенный оттенок черного цвета, который делает глаза таинственными и любовно-простыми одновременно.
Так странно звучали в его устах эти простые и красивые слова! Или наоборот, ничуть не странно?..
– Протрезвел, Бен? – Илья подошел к ним незаметно. – Самое бы время остановиться. Может, ко мне поедешь?
– Да ну, – махнул рукой Веня. – А чего ж я тогда день здесь угробил? Нет уж, поздно, бабка, пить боржоми… Или я не заслужил своим трудом хороший запой? – подмигнул он.
В зале стало почти темно и почти тихо: погасли телевизионные лампы, а веселье погасло еще раньше.
– Как невесело вместе нам… – произнес Илья.
Аля вздрогнула, услышав от него знакомые слова. Венька заметил это и понимающе усмехнулся:
– Что, Сашенька, Ахматову любишь? Бедная девочка, куда ты попала…
– Пойдем, Алька. – Илья взял ее под руку. – Кончен бал. Пипл отдыхает.
Але казалось, что они провели в ресторане «Репортер» по меньшей мере сутки. Но, выйдя на улицу, она с удивлением поняла, что долгие летние сумерки еще только опускаются на Москву. Удлинились тени деревьев, тише сделался шум машин, громче зазвучали детские голоса на бульваре…
– А почему Венька сказал, что заслужил запой? – спросила она, глядя, как от едва ощутимого ветра поворачиваются серебряной стороной листья на тополях. – Что значит – заслужил?
– Да ничего не значит, – пожал плечами Илья. – Стебается просто, он это любит. Мы с ним работали много на неделе, он отличные заставки сделал для передачи одной новой. Раз считает, что заслужил запой – он взрослый человек, не мне его учить.
– Все-таки как-то… – пробормотала она.
– Аля, – поморщился Илья, – если бы ты знала, сколько раз я пытался его удержать, сколько раз забирал из ментовки, вызывал «Скорую», не пускал в скотские компании и совершал другие действия, которые обычно совершают законченные кретины, достойные насмешки и сочувствия, – ты бы не говорила на эту тему.
– Нет, Илюша, я ведь ничего не говорю, – смутилась Аля.
– Но думаешь. Алечка… – Голос его дрогнул, налился глубиной. – Я хотел бы, чтобы ты не уезжала сегодня. Я не хочу, чтобы ты вообще уезжала. Поедем ко мне?
Аля почувствовала, как сердце у нее замерло – и тут же провалилось в счастливую, бездонную пропасть. Не отвечая, она смотрела на Илью – но, наверное, глаза ее ответили яснее, чем можно было ответить словами…
Лицо его приблизилось к ее лицу, он прижался губами к самому краешку ее губ, усы мягко коснулись ее щеки, голову закружил томительный, будоражащий запах.
– Поедем, милая, – сказал Илья. – Ты самая красивая была сегодня, я весь вечер ждал…
Часть вторая
Глава 1
Снег не выпал ни в ноябре, ни в декабре.
Но Але почему-то казалось этой осенью, что снег и не нужен. В ясные дни воздух был прозрачен, в ненастные марево тумана и мелкого дождя сияло в вечернем свете фонарей. И все это то печалило неизвестно чем, то неизвестно чем радовало – но не давало душе дремать.
Аля полюбила гулять по Страстному бульвару. Он был довольно широк и поэтому казался тихим даже в разгар дня, когда асфальт гудел под колесами машин. Моська бежала впереди, обнюхивала кусты и скамейки, останавливалась, ждала, а Аля шла не торопясь, смотрела вдоль аллеи сквозь голые ветки деревьев, и думалось ей легко, и чувства были обострены.
Такого вот, спокойного, времени было у нее не так уж много, и, идя по осеннему Страстному, она думала о своей жизни – или, во всяком случае, ей казалось, что она думает о своей жизни.
Ей во многом хотелось разобраться, и едва ли не впервые в жизни приходилось для этого выходить за пределы собственной души.
Аля жила у Ильи с того самого дня, когда они вышли из ресторана «Репортер» и он сказал, что не хочет, чтобы она вообще уезжала. Наверное, она навсегда запомнила бы его страсть, его нежность в ту ночь – если бы та ночь была исключением. Но он всегда был таким с нею, и все ночи слились в одну, бесконечную и счастливую.
А дни ее проходили в основном в одиночестве, потому что Илья был занят с утра до вечера. Но Аля не скучала: просто не успевала скучать. Все в ее жизни так переменилось, что к этому еще надо было привыкнуть. Не до скуки! Да и просто отсыпаться надо было, ведь жизнь сместилась даже по времени – переместилась на ночь.
Конечно, и раньше бывало, что Аля ложилась поздно: читала до утра, засиживалась в гостях. Да мало ли почему может не спать до утра девушка девятнадцати лет!
Но теперь она почти ежедневно ложилась спать под утро, и это происходило как-то само собою. В том состоянии растерянности, тревоги, счастья, в котором она находилась с первой ночи, проведенной у Ильи, Аля даже не заметила, как быстро и прочно установился новый образ ее жизни.
Если Илья не ехал вечером по каким-нибудь, как он говорил, представительским делам, то он заезжал за ней или звонил, договариваясь встретиться по дороге. И они ехали на какую-нибудь презентацию, или на празднование дня рождения одного из его многочисленных друзей, или в ночной клуб, где шла сольная программа его приятеля, или просто в гости в такие дома, которых Аля прежде не могла себе и представить.
Она сама не понимала, нравится ли ей такая жизнь, и не успевала спрашивать себя об этом. Так же, как не успевала запоминать людей, с которыми встречалась на этих бесчисленных тусовках.
Где-то в самом начале их совместной жизни Илья сказал ей:
– Алечка, если ты устаешь, говори мне. Ты совсем не обязана сопровождать меня повсюду, если тебе не хочется. Все это является частью моей жизни, хочу я того или нет. Но тебе…
– Ну что ты, Илюша! – горячо возразила она. – Мне хочется быть с тобой.
– Мне тоже, – кивнул он. – Надоест – скажешь.
Желание везде быть с Ильей – это было единственное объяснение, которое не вызывало у Али сомнений.
Сказать, что шумные сборища вызывали у нее жгучее любопытство, было бы неправдой. Конечно, она не была искушенной светской дамой, но не была и наивной провинциалочкой, чтобы боязливо восхищаться всем и вся.
Сказать, что эта новая жизнь оставляет ее совершенно безразличной, – было бы еще большей неправдой. У нее не захватывало дух на пороге ресторана, но легкое, будоражащее чувство приятно холодило сердце, когда она входила с Ильей в зал какого-нибудь закрытого клуба для избранных и слышала приветственные возгласы знакомых, расспросы, рассказы.
Пожалуй, первый вечер в ресторане «Репортер» был точным слепком всех будущих вечеров. И чувства, испытанные ею тогда, повторялись почти без изменений. Але даже казалось иногда, что все вечера она проводит одинаково, хотя и в разных местах.
Может быть, ее просто несло по течению. Но, оглядываясь вокруг, она понимала, что это течение ей не чуждо. Пожалуй, ее жизнь текла бы в том же русле, даже если бы Аля не встретилась с Ильей, а просто поступила в ГИТИС.
Всюду, где они бывали, тусовалось множество актеров – бывших, настоящих, будущих; все они мало отличались друг от друга.
Аля и предположить не могла, что их так много! Когда она поступала, ей как-то не приходила в голову простая мысль: что же будут делать все те счастливчики, которые дойдут до победного конца на конкурсах в ГИТИСе, Щуке, Щепке, Школе-студии МХАТ? Что делают те, которые закончили театральные вузы в прошлом году? А в позапрошлом? А три года назад?
Теперь она видела всех этих людей ежедневно, и ей становилось не по себе. Она невольно сравнивала себя с ними и не знала, что думать – о себе, о них, о будущем… И ловила себя на том, что говорит себе: не думай об этом, не надо об этом думать!
…Короткий осенний день клонился к вечеру, но Аля этого почти не чувствовала. Она только недавно проснулась, выпила кофе и шла теперь по Страстному бульвару, то и дело останавливая свои мысли, возвращая их в тот мир, где были только она и Илья, где даже тревоги были родные, необходимые.
Впрочем, тревог оказалось гораздо меньше, чем она предполагала.
В первый день, проведенный у Ильи, Аля ужаснулась тому, что совершенно не умеет готовить.
Она вышла на кухню, сделала бутерброд с нашедшейся в холодильнике колбасой, сварила кофе в кофеварке «Мулинекс»… И вдруг поняла: вот он вернется вечером, надо будет сесть ужинать – и что? Снова намазывать бутерброды и варить кофе?
Она так растерялась от этой мысли, что застыла посреди кухни с фарфоровой чашечкой в руке. Наверное, надо сварить суп, сделать какое-нибудь второе – котлеты, что ли. Но как их сделать, из чего?
Только теперь до нее дошло, что она понятия не имеет о тех последовательных мелких действиях, после выполнения которых получается суп. Какое взять мясо, сколько налить воды, чтобы получился крепкий бульон, сколько положить крупы, чтобы не вышла каша, и надо ли вообще класть крупу, может, лучше капусту?
Аля и сама не могла понять, как же это получилось, что она совершенно не умеет готовить. Вроде дома у нее не было ощущения, что родители ее балуют или что ей позволено жить в свое полное удовольствие. Родители относились к ней так, как относятся к своим детям все любящие и разумные родители: чего-то требовали, за что-то ругали, чем-то гордились и из-за чего-то расстраивались.
Но суп при этом варился без Алиного вмешательства, и она только краем глаза наблюдала, как это происходит. Может быть, мама считала, что Аля потихоньку и сама усваивает, как это делается. А может быть, думала, что все это пригодится дочке еще не скоро и она ведь всегда сможет вовремя расспросить маму, что к чему; невелика премудрость! Кто мог знать, что даже позвонить маме будет невозможно…