Диваны, столики и кресла были расставлены так умело, что здесь могло разместиться множество гостей, и при этом не казалось, будто находишься в ресторане. Картины, которыми была увешана вся студия, не просто висели на стенах, а располагались в глубоких нишах – каждая в отдельной.
Аля подошла к одной из них, чтобы разглядеть получше, но споткнулась об одну из ступенек и едва не упала.
– Осторожно! – Илья, которого она потеряла было из виду, подхватил ее под руку. – Федька, голову у тебя тут можно сломать, – крикнул он. – Прямо пересеченная местность какая-то!
– Погоди, – загадочно улыбнулся Федор.
В руках он держал небольшой дистанционный пульт, как будто собирался включить огромный телевизор, стоящий в углу. Но вместо этого вдруг повернулись жалюзи на окнах, и в комнате стало совсем темно.
– Правильно, Федюк, – одобрил чей-то голос. – Ну-ка, девочки, где вы тут?
Свет зажегся через полминуты – но какой свет! Лампочками была подсвечена каждая ступенька, каждый выступ стен; от этого таинственного света мерцали звезды, которыми был причудливо разрисован пол. Казалось, мерцал даже прохладный воздух студии. Фантастичность, таинственность обстановки усиливалась оттого, что включилась и подсветка висящих в нишах картин.
– Впечатляет! – услышала Аля Венькин голос и, приглядевшись в полумраке, увидела его самого. С огромным бокалом, наполненным явно не минералкой, Венька сидел на светящейся ступеньке. Але показалось почему-то, что он похож на средневекового трубадура. – Молодец, Федор, это уже не башенки с бойницами.
– А то! – довольно ответил Федор. – Дизайнер израильский, еще б он сделал плохо за такие бабки.
– За такие бабки мог бы и здесь найти, – усмехнулся Венька. – Или хоть Костю из Америки вызвать, он вполне теперь за иностранца проканает, у него и студия на Манхэттене будь-будь.
Гости разбрелись по студии, рассматривали картины, продолжали выпивать и закусывать, болтали. Незаметно включилась музыка, и мелодия была подобрана такая, чтобы приятные звуки не мешали общаться.
Аля хотела спросить о чем-то Илью и уже направилась к нему, как вдруг заметила, что Светлана стоит рядом с ним и смотрит на него в упор. То ли свет так падал на ее лицо, то ли просто Аля присмотрелась получше, – но теперь она видела, что лицо у Светланы блеклое, словно выцветшее, и почти сливается с длинными прямыми волосами.
Казалось, Илья почувствовал взгляд своей бывшей жены и повернулся к ней, не долив до края рюмку водки.
– Ну, что тебе? – спросил он; раздражение ясно слышалось в его голосе.
Аля отошла за выступ стены, чтобы не принимать участия в беседе. Впрочем, Светлана, судя по всему, и не предполагала ее участия; она вообще не смотрела в Алину сторону. Илья тоже ее не видел.
– Мало ли, – усмехнулась Светлана. – Впечатлениями твоими, например, хочу поинтересоваться. Как тебе Федин домишко?
– Хорошо, – кивнул он. – Еще какие будут вопросы?
– Пора бы уж и тебе обзавестись, – вместо ответа заметила та. – Так и будешь всю жизнь в папиных двух комнатах ютиться? Денег, что ли, не хватает, или девица еще не стационарная?
– Слушай, Светка, твое какое дело? – рассердился Илья; его прозрачные глаза сверкнули в полумраке, как у тигра. – Накачалась уже или обкурилась? Говори давай, если есть что, а нет – отваливай.
– Да я, может, сейчас вообще уезжаю, – то ли лениво, то ли пьяно протянула Светлана. – Меня Роб приглашает… – Она помедлила, ожидая реакции, но, не дождавшись, сказала: – Сыном мог бы поинтересоваться, между прочим.
– Какая мамаша нашлась, – усмехнулся Илья. – Любо-дорого смотреть! У кого интересоваться – у тебя, что ли? Я неделю назад Лидии Алексеевне звонил, так что, по-моему, больше о нем осведомлен, чем ты. Или тебе деньги нужны? – догадался он.
– Деньги всегда нужны, – хмыкнула она. – Да что ты еще можешь спросить!
– Сколько? – спросил Илья, доставая большой кожаный бумажник.
– Сколько не жалко, – улыбаясь странной улыбкой и глядя прямо в его каменно-прозрачные глаза, медленно произнесла Светлана. – Во сколько ты меня теперь оцениваешь?
– По-моему, я тебе не за ночь любви плачу, – заметил он.
– А за что? – вдруг спросила она. – Нет, мне просто интересно! Алименты ты выдал неделю назад, я наглым образом подкатываюсь к тебе, требую денег – и ты даешь, как будто так и надо! За что, можешь ты мне сказать?
Илья молчал, прищурившись и глядя на свою жену.
– Спокойствие дорого стоит, – медленно, раздельно произнес он наконец. – Я тебе плачу и буду платить за то, чтобы не видеть твоих пьяных скандалов. А также и трезвых. Усвоила? Больше мне ни-че-го от тебя не надо.
– Конечно, что тебе теперь от меня может быть надо! – воскликнула Светлана. – Все выжал…
В голосе ее закипали слезы. Судя по всему, Илью ожидал тот самый скандал, за отсутствие которого он собирался заплатить.
Глаза у Ильи сузились и стали похожи на желтые молнии.
– Я тебе что, непонятно объяснил? – протянул он. – Я тебе сказал: сумму называешь, получаешь свое и отваливаешь. Светка, ты знаешь, я не посмотрю, что люди кругом…
Замерев за выступом стены, Аля слушала этот негромкий диалог.
– Ладно, давай. – Ей показалось, что Светланин голос как-то обмяк и слезы в нем высохли – осталась только глухая, безнадежная усталость. – Давай, сколько дашь…
– Вот так бы и сразу, – спокойно сказал Илья. – Я же знаю, что кокс подорожал, чего ж ты выкобениваешься. Хватит? – поинтересовался он, кладя в ее ладонь несколько зеленых купюр.
– Смотря на сколько, – прежним насмешливым тоном ответила она. – Будь здоров, супружник!
Аля забыла, что хотела спросить у Ильи.
Она не понимала, что такого было в этом, случайно ею услышанном, разговоре. Она не понимала, что такого было в сегодняшнем спектакле, в удивительных Ольгиных глазах и движениях. Что такого было в роскошном доме со звездным полом и картинами в нишах. Что такого было в ее жизни. Почему жизнь вдруг стала ей казаться пустой…
Вместо того чтобы подойти к Илье, она вышла из-за выступа стены и направилась к одному из столиков с выпивкой. Наверное, напитки постоянно пополнялись, иначе трудно было представить, как это через час после начала вечеринки на нем могли сохраниться полные бутылки.
Конечно, их принесли недавно. Взяв в руки бутылку виски, Аля почувствовала, какая она холодная – как будто во льду только что стояла. Она налила виски в высокий бокал, поискала глазами какую-нибудь воду, не нашла – и выпила не разбавляя, залпом, благо сегодня уже не в первый раз.
Она ожидала, что хмель принесет успокоение – то самое, которое она почувствовала, выпив водки в каминном зале. Но теперь с ней происходило нечто совершенно противоположное. Голова не закружилась, как прежде, а наоборот – прояснилась, загудела, ее точно обручами кто-то сжал.
Аля почувствовала, что сейчас закричит, затопает ногами, бросится ничком на пол или сделает еще что-нибудь дикое, бессмысленное. Она даже присела на какое-то изогнутое неудобное кресло, изо всех сил вцепилась в подлокотники, чтобы удержать рвущийся изнутри крик.
Пальцы у нее мгновенно онемели, но напряжение не спадало – наоборот, тем сильнее сковывало душу, чем крепче разбирал хмель. Шум вокруг становился тише, тише, он почти совсем затих, Але казалось, что она находится в безвоздушном пространстве, которое постепенно заполняется каким-то невыносимым гулом. Этот гул ей и хотелось разбить, разрушить собственным криком. Она почувствовала, что больше не может сдерживать крик, и, собрав все силы, встала, отпустила холодные подлокотники.
Хорошо, что в студии по-прежнему стоял полумрак. Пошатываясь, пробираясь между людьми, кого-то хватая за руки или толкая, спотыкаясь о чьи-то ноги, Аля дошла до двери.
Ванную она нашла чудом: просто, наверное, в этом доме удобства были расположены так, что их и искать не приходилось. Аля долго ощупывала стену в поисках выключателя, потом долго крутила массивную золотую ручку, пока наконец смогла открыть дверь.
Войдя в ванную, она тяжело привалилась к двери. Дверь хлопнула так громко, что загудели стены. Не обращая внимания на грохот да и не слыша его, Аля села на пол, уткнулась лицом в колени.
Кажется, она наконец опьянела по-настоящему. Вернее, обычный пьяный угар наложился на то напряжение, которым она была охвачена. И поэтому ей становилось все хуже, даже физически хуже, а уж душевно…
Аля чувствовала отвращение к себе и к своей жизни, отвращение к жизни вообще, к этому дому, к этому вечеру и ко всем вечерам, которые ждут ее впереди. Ей казалось, что и тошнит ее не от выпитого, а только от бесконечного отвращения ко всему и вся.
К счастью, европейский стандарт совпадал с хрущебным, поэтому на загородной вилле санузел оказался совмещенным. Аля с трудом добралась до сверкающего белизной унитаза – и почувствовала, что ее выворачивает наизнанку.
Кажется, ей стало после этого немного легче. Но отвращение ко всему не прошло – наоборот, усилилось.
Кто-то стучал в дверь с пьяной настойчивостью, щелкал выключателем, орал: «Да открой ты, блин, понос у тебя, что ли?» Аля по-прежнему сидела на полу, уткнувшись в подол своего любимого платья, и плакала горько, громко и безутешно.
Платье Илья привез ей из Японии, и уже одного этого было достаточно, чтобы оно нравилось Але. Она представляла, как он выбирал его, думал, пойдет ли ей… А это видно было – что он выбирал, это чувствовалось по каким-то неуловимым приметам, а не только по тому, что совпадал размер.
– Конечно, чувствуется. – Илья улыбнулся в усы, когда Аля сказала ему об этом. – Энергия выбора впитывается в вещь, так, по-моему. Я вообще, ты знаешь, понял, насколько это серьезная вещь – выбор… Нет, не жизненный выбор, об этом вообще лучше просто так не говорить. – По лицу его мелькнула знакомая Але тревожная тень. – Но даже простой выбор, повседневный. Вон, Бася Львовна вечно расспрашивала: почем, Илюша, брал мандарины для Антошки? И охала все: транжира, мол, прошел бы два квартала, там дешевле есть точно такие же. А я тогда еще догадался, ты понимаешь? – В его взгляде проступило торжество. – Тогда еще догадался: есть случаи, когда не надо искать подешевле и выгадывать не надо! Не из-за лени, не чтоб силы сберечь. Но вот нельзя – и все. У них тогда вкус изменится, у этих мандаринов.
Аля поняла тогда, о чем он говорит. И поняла, что шелковая японская ткань насквозь пропитана его любовью…
Да оно и просто красивое было, это платье! Восточный узор сочетался с изысканным европейским изяществом, и это создавало особенный, утонченный стиль. Гофре на юбке было настолько мелкое, что она казалась узкой, но вся волнами ходила вокруг ног. А когда Аля поворачивалась, даже просто поворачивала на ходу направо или налево, юбка взвивалась, как шелковый колокол. Еще ее можно было раздвинуть руками, как веер – насколько хватало размаха – и гофрированные рукава тогда тоже раздвигались, как маленькие веера.
А цвет был неназываемый, но почему-то напоминал глаза Ильи… Вернее, все цвета гармонично сочетались в причудливых рисунках на платье. Переходя друг в друга, рисунки не сливались, а сохраняли удивительную чистоту.
Аля любила рассматривать узоры на подоле, как картины. Раздвигала мельчайшие складки – и картины менялись…
И вот она сидела на холодном, пронзительно-белом кафельном полу, уткнувшись лицом в подол, и не видела ни узоров, ни картин, и ничего не чувствовала.
– Аля, ты здесь? – услышала она голос Ильи за дверью. – Алька, что с тобой, плохо тебе, что ли? Открой же, что ты молчишь? Может, не она? – спросил он кого-то.
– Да твоя, твоя, – ответил незнакомый голос. – Я ж видел, сюда пошла, которую ты привез. И не открывается уже черт знает сколько. Ломать надо – может, у нее передоз!
– Да пошел ты! – зло оборвал кого-то Илья. – Какой передоз, она вообще не колется. Аля, открой сейчас же, – сердито сказал он. – Я что, мальчик тебе, под дверью топтаться?
Она вдруг почувствовала, как в ней снова поднимается то, что заставило ее до боли в пальцах вцепиться в подлокотники кресла.
«Не мальчик! – с нарастающей, пьяной злостью и совсем не пьяной ясностью подумала она. – Не мальчик ты, все ты знаешь, все умеешь, всем владеешь! А я? Кто я для тебя? И вообще – кто?! Забава, игрушка, девочка, делай что хочешь… Ничего своего не было, нет и не будет никогда! Сара Бернар неудавшаяся!»
Она поднялась с пола тяжело, хотя ей показалось, будто она стремительно вскочила на ноги. Не произнося ни слова, она дергала на себя дверь, пытаясь распахнуть ее одним резким движением.
– Да кнопку нажми! – кричал Илья из-за двери. – Кнопку, тогда откроется! Да е-мое, когда ж ты успела так набраться, что совсем ни хрена не соображаешь? Этого мне только не хватало!
Наконец Аля действительно нажала кнопку и едва не упала: оказывается, Илья толкал дверь снаружи.
– Ну ты даешь! – выдохнул он, глядя на нее; за спиной у него мелькали еще какие-то люди. – Ты в зеркало смотрелась? Видела, на кого похожа?
– Да плевать мне, понял? – не обращая внимания ни на посторонних людей, ни на него, ни на себя, закричала Аля. – Какая разница, как я выгляжу, когда я внутри – полное дерьмо, ни на что не годное, только огонь изображать в ресторане! Кому я нужна такая – да я сама себе не нужна, сама себе противна!
Она увидела, что лицо у Ильи застыло.
– Замолчи сейчас же, – медленно и внятно произнес он. – Немедленно прекрати истерику.
– А то что будет? – Она словно со стороны слышала, как надрывно звенит ее голос. – Научишь меня, как надо себя вести в порядочной компании?! Кто здесь порядочный, покажи мне!
– Я кому сказал: заткнись! – повторил он. – Умойся, приди в себя, поехали домой.
– Никуда я не поеду! – крикнула Аля. – Не поеду я с тобой, ни с кем не поеду, ничего вообще… Ничего мне не надо!
С этими словами она толкнула Илью обеими руками в грудь. Аля сама не ожидала этого дурацкого движения, а он тем более не ожидал. Илья качнулся назад, она захлопнула за ним дверь и снова, задыхаясь от слез, упала на пол. Ее била мелкая дрожь, зубы стучали.
– Да иди ты!.. – услышала она за дверью его звенящий от ярости голос. – Я что, нанялся сопли тебе вытирать? Не хочешь со мной – как хочешь, с кем хочешь! Думаешь, на колени упаду, умолять тебя буду?!
– Стой, Илюха, ты куда? – раздался еще один голос.
– Венька, уйди от греха подальше! – Наверное, Илья пытался его оттолкнуть и ударился плечом о дверь. – Ты-то чего лезешь?
– Сдурел ты, Илюшка! Ну, выпила девочка, нервишки расшалились. Первый раз такое видишь, что ли? – успокаивающим тоном сказал он.
– Именно что не первый… – Голос у Ильи стал спокойнее, и Аля вдруг почувствовала, что тоже успокаивается, хотя дрожь так и не проходила. – Веня, на хер мне это надо? Мне что, Светки было мало, опять отыскал на свою жопу приключений? Уже началась знакомая песня, скоро она мне каждый день будет поминать, что я загубил ее великий талант!
– А ты чем подумал, когда ее в постель тащил? – Венька понизил голос и, кажется, отвернулся, но дверь была тонкая, и Аля все равно слышала каждое его слово. – Она ж вся как струна звенит, ты не видел, что ли? Снял бы блядь на Тверской, если приспичило, или мне позвонил, я б тебе привел, если из дому лень было выходить.
– Ладно, замнем, – сердито, но чуть более спокойно сказал Илья. – Что у меня – канаты вместо нервов?
– А мне что, мало Варька истерик закатывает? – Але казалось, она через дверь видит, как Венька кладет руку Илье на плечо. – Все женщины такие, да и не только…
– Это тебе виднее. – Илья усмехнулся и, кажется, совсем успокоился. – Вот и возись с ней, если есть желание. А если нет – вызови тачку и отправь домой, когда она дверь соизволит открыть. Или прямо здесь пускай ночует. Ей, я смотрю, понравилось в сортире сидеть.
– Ладно, разберемся, – примирительно сказал Венька.
Аля прислушивалась к удаляющимся шагам. Венька молчал – наверное, тоже слушал, как Илья идет по коридору, смотрел ему вслед.