– И ничего подобного! – весело отозвался Серега, не обращая никакого внимания на увещевания жены. – Я попробовал и вот – перед вами, жив, здоров, как видите. А есть у них еще один ресторанчик такой смешной! – воскликнул он и весь как-то сжался и затрясся от смеха – видимо, вспомнил что-то очень веселое. – Туда приходишь, садишься за столик… Народу набивается – жуть! Вдруг, значит, гасят свет – тьма кромешная – друг друга не рассмотреть. И в этой-то темени все едят.
– Во нехристи! – возмутилась бабка. – Чего токо не придумают! Это ж надо – в темноте есть!
– Это еще полбеды! – радостно воскликнул едок опарышей. – Главное в этом кабачке не то, в каких условиях ты обедаешь, а что у тебя на обед!
– Что ж на обед? – удивленно спросила я, стараясь не напылить, расстилая серую простыню.
– Фу ты! Это ж надо! – выразила свое недовольство «щука» – пыль с перьями летела с верхних полок на ее чистое белье. – Юлия! Ложись! Я кому сказала! – взревела она.
– Достань куклу, тогда лягу, – пропищала Юлия.
– А на обед там подают таких существ, не помню, как они называются. Кажется, «Ди грюне раупе», это что-то вроде нашей зеленой гусеницы. Я-то не знал, подцепил в темноте что-то на вилку, в рот положил, а она там как начала извиваться, просто, знаете ли, в конвульсиях бьется у меня во рту!
– Выплюнул, поди? – с большой заинтересованностью спросила бабка.
– Вот еще! Я такие деньги за этот обед отдал! Буду я выплевывать! Я, извините, не сын Рокфеллера!
– Фу ты! – брезгливо воскликнула Галина Ивановна, но, подумав, рассудительно добавила: – Хотя это конечно, чо ж выплевывать, если за все уплочено!
– В туалете мокротень по щиколотку! Что ж завтра-то будет?! – негодовал Михаил Васильевич – он явился из уборной в мокрых тапочках и принес с собой довольно неприятный запах.
– А когда свет включили, – щуплый давился от смеха, – я увидел, что у всех на тарелках эти самые ди грюне раупы расползаются в разные стороны, а у меня больше всех – гора целая!
Тут Натаха не выдержала и, оскалив щучью пасть, вскочила, с силой втолкнула мужа в подушку, потом схватила Юлечку и буквально завалила ее к себе на полку.
– Я писать хочу! – пронзительно завизжала та.
– Там мокро! Завтра сходишь! – ответила мать и прижала Юлечку к стенке.
Мы с Власом залезли на верхние полки и, кое-как переодевшись в темноте, наконец-то улеглись.
За окном то там то сям мелькали огни, чернели мрачные громады заводских или фабричных зданий, потом пролетел скудно освещенный населенный пункт, и поезд, раскочегарившись, понесся по «мертвой зоне». Тут больше не было ни домов, ни вышек, ни огней – только необъятный, с каждой секундой чернеющий пейзаж: поля, поля, поля, которые то и дело заслоняла темная, угрюмая стена высаженных вдоль железной дороги высоких деревьев.
– Спокойной ночи, любимая, – трепетно сказал Влас и отвернулся к стенке.
Мне вскоре надоело смотреть в окно, и я уснула под громоподобный храп Галины Ивановны.
…Проснулась я при весьма странных обстоятельствах. В ушах стоял дикий шум – вокруг спорили и кричали. Я же, открыв глаза, минут пять вовсе не могла ничего понять, чувствуя тупую боль в затылке.
– Машенька, ты в порядке? – с беспокойством спрашивал, склонившись надо мной, Влас.
– Ха! В порядке ли Машенька! Вы бы лучше спросили, в порядке ли мой муж!!! – кричала «щука», но я все еще не могла понять, в чем дело. – Она ему все коленки отдавила! Он теперь ходить не сможет!
Оказывается, именно в тот момент, когда семья с нижней полки чинно села завтракать горелыми сухарями с чаем, я свалилась с верхней полки прямо на колени веселого, простодушного пожирателя зеленых гусениц, слегка ударившись головой о стол. Может, причиной моего падения послужил приснившейся кошмар, а может, я была на сто процентов уверена, что сплю дома на широкой кровати, с которой при всем желании свалиться практически невозможно, не знаю. Скажу лишь одно – упала я очень удачно – как будто, пока летела с верхней полки, умудрилась сделать двойное сальто и приземлиться точно на Серегины колени. А ведь могла бы упасть на «щучий» завтрак и, помимо многочисленных переломов, порезов и ожогов от стаканов и горячего чая, получила бы от Натахи счет за загубленные в связи с падением горелые сухари!
– Девка-то какая неуклюжая! – прошлась Галина Ивановна. – Прямо как моя сноха! Все, что ль, вы такие, москали?!
– Ты не ушиблась?! – спрашивал Влас, прыгая вокруг нас с Серегой. – Это я во всем виноват! Надо было лететь на самолете!
– В туалете уже по колено, – констатировал химик, – и очередь огромная. Вон хвост у соседнего купе заканчивается!
– Простите, пожалуйста, – извинилась я, поднявшись наконец с помощью Власа с колен пожирателя лягушек.
– Ничего, ничего! Мне даже приятно! Правда-правда, неожиданно, но приятно, – улыбнулся Серега. «Щука» злобно шикнула на него, но он не принял это во внимание и весело продолжал: – Это еще что! Когда я был на Мадагаскаре, ел огромных таких жуков – коричневых, жирных… Их поджаривали на огромной сковороде, на костре. Возьмешь такого жука в рот, аж панцирь на зубах хрустит, твердый такой… А на вкус семечки напоминает, – заключил он не к месту рассказанную историю.
– И чего ты только не жрешь! – удивилась Галина Ивановна. – Я бы такую гадость даром лопать не стала!
– А если б вам заплатили, чтоб вы съели? А? – спросил весельчак.
– Ну-у, – задумалась она и, поправив белый пластмассовый гребешок на макушке, выпалила: – Ежли уплочено, чо ж не схавать?!
Пейзаж за окном кардинально поменялся – величественные, однообразные поля и леса сменили пирамидальные тополя, похожие на невысокие кипарисы; чайные розы, домики, построенные из самых что ни на есть разнообразных материалов, напоминали лоскутные самодельные одеяла; рыжие, посыпанные тертым кирпичом узенькие дорожки… Одним словом, унылая величественность и подавляющая грандиозность средней полосы России исчезла; перед глазами чем дальше, тем больше открывались непривычные южные пейзажи.
У меня возникло странное ощущение – будто я вовсе не еду в поезде, а просматриваю быстро меняющиеся слайды из какой-то иной, волшебной, сказочной жизни, где нет места бедам, голоду, войнам, несчастьям – жизни легкомысленной, простой, кукольной даже. Это напоминало детскую игру. Когда мне было лет шесть, я раскладывала восьмеркой железную дорогу, со шлагбаумом, сооружала из конструктора домики вдоль нее, разноцветные фишки от настольных игр становились людьми моего вымышленного населенного пункта, горшок с фиалками – клумбой, блюдце с водой – морем. Желтые люди-фишки жили в городе N рядом со станцией по дороге к морю. Я запускала поезд, и он отвозил зеленых людей-фишек к блюдцу, чтобы они накупались и загорели. Потом вместо них в поезд загружались красные люди-фишки (это я делала отвернувшись, втайне от себя) – мол, до такой степени они загорели, и поезд отвозил их обратно домой через шлагбаум, до состояния повторного позеленения.
Весь день мы с Власом валялись на полках и глазели в окно. Весь день Серега рассказывал о том, кого еще ему посчастливилось съесть и в какой именно стране. Когда дело дошло до навозных мух с переливающимися на солнце сине-зелеными крылышками, я отвернулась к стенке и спрятала голову под подушку.
Юлечка всю дорогу просила достать ей из чемодана куклу, однако родители пропускали мимо ушей ее настойчивые, громкие требования. Потом я поняла почему – в чемодане не было никакой куклы, «щуке» стало жаль места, и она оставила куклу дома, спрятав под кровать. И с того момента, когда об этом узнала Юлечка, из нашего открытого купе с небольшими перерывами на весь вагон раздавался дикий рев.
Химика практически не бывало на месте – он только и делал, что ходил в туалет, а выйдя оттуда, по новой занимал очередь, а если и появлялся, то, казалось, для того, чтобы доложить, до какого уровня его ног достигла «мокротень» в отхожем месте.
Бабка к вечеру доела маринованный чеснок с черным хлебом да только и делала, что портила и без того удушливый, кислый воздух купе и сетовала на то, что мало взяла в дорогу «харчей» и до завтрашнего утра с голоду помрет.
Влас каждые десять минут справлялся, не болит ли у меня голова, а ближе к вечеру мы с ним решили перекусить в вагоне-ресторане. Бабка как услышала о нашей идее, чуть в обморок не упала.
– С ума сошли! В ресторан идти! Да там, наверное, один соленый огурец стоит как коралька колбасы! – воскликнула она и, посмотрев на нас как на безумных, откинулась на подушку.
* * *На следующее утро я проснулась от ощущения того, что на меня кто-то пристально смотрит. Оказывается, Влас не спал почти всю ночь, опасаясь, как бы я снова не грохнулась с верхней полки.
– Через час наша станция, – взволнованно сказал он, когда я открыла глаза.
Я посмотрела в окно и обомлела. Передо мной, совсем близко, раскинулось бескрайнее море небесного, лазурного цвета. От неожиданности, с непривычки, от неописуемой красоты водной стихии я вдруг закричала:
– Море! Смотрите, море!
Попутчики посмотрели на меня как на ненормальную, а бабка, вытаскивая из-под подушки пальто, недовольно проворчала:
– Тоже мне, невидаль какая – море! Ох, уж эти москали! Черти, сколько денег на билет тратят, чтоб вот на ейную лужу посмотреть! И сноха у меня такая же вот чумичка – как приедет, так все дни на берегу торчит! Я ей: «Лучше б на базаре помидорами поторговала – и то дело!», а она мне: «Я, мама, сюда не вашими помидорами торговать ехала, а отдыхать!» А где, как не на базаре, отдохнешь?! И поболтаешь с торговками, и поругаешься – душу отведешь, да еще и тити-мити наплывут! Чем не отдых?! И чудные же вы – москали! – воскликнула она и бережно погладила воротник из чернобурки.
Влас очень боялся прозевать нашу трехминутную станцию, поэтому за полчаса до остановки пожелал всем счастливого пути и потащил вещи в тамбур. Я стояла рядом и курила.
– Зря ты все-таки куришь по утрам, – заботливо сказал он.
– А что еще можно делать в тамбуре?
– Готовиться.
– К чему?
– К тому, что через каких-то двадцать минут ты снова окажешься в детстве, будто не было тех двадцати лет, будто ты и не уезжала тогда отсюда, будто это продолжение того самого месяца у моря.
Задевая всех баулами, Галина Ивановна рассекала по узенькому проходу, приближаясь к нам. Она высаживалась на той же станции, что и мы. Оказывается, она тут жила.
Минут через десять в тамбуре появилась полная проводница с иссиня-черными волосами и попросила нас посторониться. Кажется, я слышу, как от волнения бьется сердце Власа – только теперь я поняла, насколько важно ему было приехать именно сюда двадцать лет спустя. Однако истинную причину я разгадать так и не смогла – то ли он хотел вернуться в детство, то ли снова побывать там, где мы с ним познакомились – не знаю.
Наконец состав остановился, я ступила на твердую землю, но мне показалось, что она покачивается под ногами из стороны в сторону. Бабка выкатилась из поезда, выгрузила вещи и стала искать глазами встречающих.
– Дусик! Дусик! Ариадна! Вы что, ослепли? Вот она я! – закричала Галина Ивановна, и к ней подскочил Дусик – толстенький, маленький, кругленький человечек лет тридцати пяти и принялся подпрыгивать вокруг нее, как резиновый мяч. За ним не торопясь выступала двухметровая Ариадна с длинным-предлинным носом.
– Мама! Давайте сюда ваши сумки! Ну, как съездили? – спрашивал Дусик.
Поезд тронулся и медленно поплыл дальше.
– А я ей говорил! Дешево продаешь! Сейчас абрикосы хорошо идут! – истошно доказывал матери Дусик.
– Дура твоя Ариадка. Я еще тебе перед свадьбой это говорила!
Ариадка стояла рядом, мурлыкала себе под нос какую-то песенку, будто этих двоих не было вовсе на свете.
Галина Ивановна обвешала Дусика сумками, словно елку, сверху накинула пальто; троица пересекла железнодорожные пути и направилась к высокой, поросшей зеленью горе. Бабка что-то вдалбливала сыну и невестке – теперь приехала она – полновластная хозяйка «зеленой горы», и их свободной, независимой жизни пришел конец.
– Надо же, платформу сделали, – разочарованно проговорил Влас.
Мы стояли одни – никто нас не встречал и не предлагал наперебой снять комнатку у моря, как двадцать лет назад.
Влас подошел к старушке с торчащим вверх, будто смазанным салом, крысиным хвостиком – она торговала то ли сметаной, то ли творогом – и спросил:
– А вы случайно не сдаете комнату?
– Я продаю козье молоко! Надо?
– Нет, спасибо. Может, вы знаете кого-нибудь, кто бы сдавал…
– Не знаю, – отрезала она, обидевшись, что мы не желаем купить у нее козьего молока.
– Стой тут, сторожи сумки, а я поспрашиваю, – сказал мне Влас.
– Может, тут есть гостиница?
– Нет, я хочу снять комнату на берегу моря, как тогда, – упрямо сказал он и заметался по платформе.
Влас подходил ко всем – даже к тому, к кому явно подходить не стоило: к торговкам, к компании местных выпивох, которые собрались утром на станции, потому что, как они сами говорили, у них «трубы горят» и, наверное, потому что «вокзал» в этом местечке был самым популярным и разбитным местом.
Вдруг меня окликнула женщина в ярко-желтом платье, солнцезащитных очках и соломенной шляпе:
– Девушка, вам нужна комната?
– Да.
– Мы сегодня уезжаем в Москву. Если хотите, я отведу вас к хозяйке. Оставите вещи, а вечером можете въехать.
– Что? Что вы говорите? – подскочил Влас. – Комната? А где? Далеко от моря?
– Нет, минут двадцать ходьбы и недорого, – ответила она.
– Двадцать минут ходьбы! И это вы считаете недалеко?! – Он был возмущен, поражен и даже обижен.
– Ну, как хотите. – Она пожала плечами и ушла.
– Почему ты не согласился? Она ведь хотела нам помочь!
– Я не намерен каждый раз, когда мне захочется искупаться, пилить двадцать минут к морю! Пошли! – скомандовал он, и мы побрели вниз по тропинке.
Шли мы недолго, и вдруг перед нами раскрылось море – именно раскрылось, подобно заветной, непознанной, но пленительной тайне. Оно манило своим загадочным, сокрытым ото всех совсем иным – подводным беззвучным миром, где царит сонное спокойствие, где не существует времени, где водоросли лениво покачиваются по течению, словно на замедленной киноленте, рыбы медленно проплывают мимо затонувших кораблей с канувшими навеки драгоценностями и своими привидениями, огибая коралловые рифы; даже акулы здесь терпеливо, не спеша выслеживают добычу, а потом, так же не спеша и равнодушно, проглатывают ее. И никогда этот подводный мир не раскроется до конца, он всегда будет для человека загадкой, неизвестностью, как любая стихия – оттого, наверное, никогда не устаешь смотреть на стихии.
Я поставила свою сумку-кишку на каменистый берег и завороженно глядела вдаль, гадая, что еще, кроме живности, водорослей и затонувших кораблей с привидениями, может скрывать море.
– Маш! Если ты через каждые пять минут будешь останавливаться, то ночевать нам придется под открытым небом, – с укором проговорил Влас, и я, словно очнувшись от чудесного сна, побрела за ним.
Боюсь, что Влас, оказавшись здесь вновь спустя двадцать лет, почувствовал глубокое разочарование. На берегу вместо незатейливых одноэтажных домиков выросли гостиницы, дома отдыха, казино, бары, рестораны и т.п. центры развлечений.
Заветная мечта Власа, которую он пытался воплотить в жизнь двадцать лет, дала трещину, а когда он увидел шашлычную «У лысого ежика» на том самом месте, где когда-то в цветущих кустах шиповника утопал наш чудесный домик, трещина мгновенно расширилась и… воздушный замок Власа рухнул подобно дому Ашеров.
– Что же теперь делать? – Он выглядел таким расстроенным, беспомощным, что у меня, глядя на него, сердце сжалось.
– Может, нам поселиться в гостинице? – предложила я.
– Нет! Я ехал сюда в плацкартном вагоне не для того, чтобы жить в гостинице! Я хочу снять комнату недалеко от моря! Как ты не поймешь?! – кричал Влас из-под обломков своей мечты.
Целый день мы шатались по курортному игрушечному городишку в поисках комнаты. Сначала мы крутились недалеко от пляжа, но там все было забито отдыхающими, а на дверях и калитках висели унылые таблички «МЕСТ НЕТ» или «НЕ СДАЕМ!». К трем часам мы уже порядком удалились от моря – виднелась лишь узенькая его полоса. Я изнемогала от жары, свою сумку я возненавидела и всю дорогу порывалась ее бросить (камеры хранения в городишке не было до сих пор). К шести часам мы настолько удалились от моря, что о его существовании напоминал лишь особый запах водорослей, но Влас с упорством фаната все шел и шел, то закидывая чемодан на голову, то засунув его под мышку. Казалось, теперь ему было совершенно наплевать, будет ли «комнатка» рядом с морем или нет, теперь главное для него было снять хоть что-нибудь и все равно где. На мое повторное предложение остановиться в гостинице он категорически отказался. По-моему, сейчас им овладел спортивный интерес – удастся ли нам тут что-нибудь снять или нет. У меня, как и двадцать лет назад, возникло желание придушить его, но я терпеливо молчала и, сбив ноги в кровь, героически плелась вслед за ним. В восемь вечера, когда мы уже окончательно потеряли ориентацию и не знали, в какой стороне находится море (не слышно было ни характерных звуков прибоя, не чувствовалось запаха водорослей), наткнулись на объявление «СДАМ». Мы кинулись к калитке, как к живительному источнику, и принялись изо всех сил по ней колотить. Минут через пять вышел худой старик в шортах, шерстяной женской кофте на пуговицах и в кепке.