А теперь мы с Келвином одни. И прятаться больше некуда и не за кого.
Я чувствую, как он берет меня за руку. Даже сквозь наши перчатки я ощущаю его тепло.
— Не против? — спрашивает Келвин. — Я ни к чему не веду. Просто чувствую себя очень хорошо.
— Все в порядке, — даже более чем в порядке. Вот только дышать мне стало гораздо труднее — черт, идея была плохая. Из-за его обезоруживающей честности и дружеской привязанности, которую Келвин так явно демонстрирует, все станет намного сложнее, когда репетиции окончатся и придет время расставаться.
— Нам в какую сторону? — спрашивает Келвин.
— Ой, — и правда ведь. Мы стоим посреди улицы на холоде, пока я таю изнутри, а он понятия не имеет, где теперь живет. — Нам на 47-ю. Вот сюда.
Мы идем быстро. Я успела забыть, как странно шагать по улице, держа кого-то за руку. А на морозе это странно вдвойне — потому что мы торопимся, и Келвин крепко сжимает мою ладонь. Я делаю то же самое.
— Как ты познакомился с Марком?
— Играли в одной группе в универе, — пока мы идем по 8-й улице, его плечо то и дело прикасается к моему. — В отличие от меня, относившегося к музыке серьезно, для Марка она всегда была просто развлечением. После окончания он пошел дальше и получил степень MBA, — помолчав немного, Келвин продолжает: — Я жил в его квартире в Челси.
А вот и ответ на один из моих вопросов.
— Не бесплатно, — тут же добавляет Келвин. — Сейчас ему, конечно, жаль терять дополнительные деньги, но, как он сам выразился, скучать по виду моего голого зада Марк точно не станет, — Келвин смеется. — И он посоветовал мне купить наконец пижаму.
Мои глаза становятся огромными, и Келвин спешно поясняет:
— Которая, само собой, у меня есть.
— Нет-нет… Я хочу сказать… — начинаю я и прижимаю ладонь к щеке. Мое лицо пылает огнем. — Я хочу, чтобы тебе было комфортно. Можешь просто предупредить меня, когда соберешься… И я буду стучать в дверь по утрам, прежде чем выйти из спальни.
Келвин широко улыбается и сжимает мою руку.
— Как бы то ни было, теперь я буду отдавать эти деньги тебе. Так будет по-честному.
У меня внутри все сжимается. Все это очень и очень странно. Из разрешения на брак о Келвине я знаю только самую базовую информацию: дату и место рождения и полное имя. Но не знаю ничего более значимого. Например, как он зарабатывает на жизнь помимо игры в метро и с кавер-группами, с кем дружит, во сколько обычно ложится спать, что ест на завтрак и — вплоть до этого разговора — даже не знала, где живет.
Конечно же, Келвин не знает всего этого и обо мне, но, как я понимаю, такая информация ему понадобится. Миграционная служба будет спрашивать у нас друг про друга то, чего не знают даже давно живущие вместе пары. Как же нам справиться? Продолжать быть предельно откровенными?
— Роберт с Джеффом покрывают примерно две трети от моей арендной платы, — выпаливаю я.
— Правда? — присвистывает Келвин.
— Да. Ты, наверное, удивишься, но на продаже футболок и закулисных фото много не заработаешь. По крайней мере, явно не столько, чтобы позволить себе жить на Манхэттене.
— Мне и в голову не приходило.
Я чувствую подступающую тошноту. Мое признание к лучшему или худшему? Намекнула ли я таким образом, что у Джеффа с Робертом много денег?
— Я стараюсь не пользоваться своим положением, — добавляю я, почему-то чувствуя стыд. В конце концов, Келвин прямо сейчас сам признался, что жил у друга, а часть своих денег он зарабатывает на улице. — Поначалу я собиралась жить в Нью-Джерси и ездить на работу оттуда, но дяди предложили мне эту квартиру, когда их друг съехал, — на самом деле умер. — Ну и… вот.
— Тебе нравится жить одной?
Я смеюсь.
— Да, но…
Кажется, до него дошел подтекст вопроса, и Келвин тоже смеется.
— Обещаю не путаться у тебя под ногами.
— Нет-нет. Мне нравится жить одной, — решаю уточнить я, — но я не из тех, кому одиночество необходимо, если тебе это важно услышать.
Келвин поворачивается ко мне и улыбается.
— Важно, — подтверждает он, а потом, помедлив, говорит: — На том, чем занимаюсь, я нормально зарабатываю. Баксов пятьдесят за каждый день игры на улице. И около двух сотен за каждый вечер в барах. Но все это не настоящая работа.
Я поворачиваюсь к нему. Келвин запрокинул голову и смотрит на небо, будто рад холоду.
— Что ты имеешь в виду под словами «не настоящая работа»?
Келвин смеется.
— Да ладно тебе, Холлэнд. Ты ведь прекрасно понимаешь. Мне нравится, чем я занимаюсь. Но ты точно знаешь, что я имею в виду, — будто заглядывая мне прямо в душу, он добавляет: — Это приносит деньги, но больше похоже на жульничество. Как будто я не реализую свои способности на всю катушку.
— Теперь тебе больше не придется так делать.
У него на лице расцветает улыбка, которую мне очень хотелось бы описать словами. Она словно ластиком стирает все мои сомнения и тревоги.
— Да, — говорит Келвин. — Больше не придется.
***
Поскольку заснуть перед собственной свадьбой мне все равно не удалось бы, я всю ночь убиралась, как сумасшедшая. Я не неряха, но и не помешанная на чистоте, в итоге уборка заняла у меня не меньше двух часов, и во всей квартире не осталось ни пятнышка — хоть зубной щеткой проводи. После чего я начала составлять список важнейших моментов своей жизни.
На сегодняшний день самые продолжительные по времени отношения у меня были с парнем по имени Брэдли. Он родом из Орегона, и познакомилась я с ним во время учебы на старших курсах в Йеле. Мы встречались два с половиной года, и теперь я понимаю, что то время было чем-то вроде историй, которые вы слышали, возможно, не один раз. Но с Брэдли — парнем он был вполне хорошим, но еще жутко скучным (кстати, его пенис очень сильно был загнут вправо, и как бы я ни притворялась, будто это не имеет значения, мне всегда казалось, что это кость, которую нужно верно срастить), — я многие из этих тривиальных историй познала на собственном опыте. Например, мы узнавали друг друга, ведя интимные беседы в баре под рюмочку-другую, пьянея и позволяя себе все больше и больше физического контакта. А расстались при совершенно банальных обстоятельствах: я больше ничего по отношению к нему не чувствовала. Спустя неделю притворяться, что жить без меня не может, и умолять вернуться он устал, а через месяц начал встречаться с женщиной, на которой впоследствии женился. Наши два с половиной года прошли совершенно не примечательно.
Я размышляю обо всем этом — как будто сейчас мы будем рассказывать друг другу истории нашей жизни, — пока захожу с Келвином в квартиру, и, увидев на столе свой список, хочу расхохотаться.
— Ого, — вытаращив глаза, говорит Келвин и смотрит по сторонам. Квартирка у меня маленькая, но замечательная. В гостиной огромное эркерное окно, занимающее большую часть стены. Вид из него, конечно, не совсем как на открытках, но зато красуются крыши соседних домов. В комнате стоит раскладной диван, телевизор и журнальный столик на ковре с сине-оранжевым узором, который Джефф с Робертом подарили мне на новоселье (несмотря на мои уверения, что сама квартира и есть подарок на новоселье). По обе стороны от телевизора стоят два шкафа, заполненные книгами. И все. Больше ничего в гостиной нет. Чисто, уютно, ничего лишнего.
— Очень симпатично, — говорит Келвин и подходит рассмотреть корешки книг. — У Марка мне тоже нравилось, но к нему часто приходили его двухлетки-близнецы, из-за чего возникала суматоха.
Мысленно подшиваю эту информацию в файлик для собеседования в миграционной службе, а Келвин проводит пальцами по корешку книги Майкла Шейбона.
— А здесь… Мне нравится, что у тебя тут так просто, — говорит он, пока обследует крохотную кухню, заглядывает в такую же крохотную ванную, после чего останавливается и поворачивается ко мне. — И очень уютно, Холлэнд. Ты молодец.
Он так восхитительно стесняется, что я не могу сдержаться и не сказать:
— В спальню тоже можешь заглянуть.
Его румянец заметен даже на оливкового цвета коже.
— Это твой дом. Не хочу тебя притеснять.
— Келвин, это всего лишь комната. Моих голых фоток на стенах там нет.
Трудно разобрать, кашлянул он или издал смешок, но потом Келвин кивает, шутливо отвечает:
— Какая жалость, — и идет мимо меня в спальню.
Это мое самое любимое место в квартире. Там стоит накрытая белым покрывалом двуспальная кровать с кованым железным изголовьем, комод, антикварное напольное зеркало, по лампе на каждой прикроватной тумбочке и несколько фотографии моей семьи.
Тут светло и просторно.
— Я ожидал увидеть более девчоночью комнату.
— Ну да, — смеюсь я. — Девчачьего здесь маловато.
Келвин берет розовые ножницы, лежащие на розовом фотоальбоме, и кладет их рядом с солнцезащитными очками в оправе цвета розового золота. Потом бросает многозначительный взгляд в сторону моего шкафа без дверей; розовый там играет ведущую роль, это заметно сразу.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я, — за исключением нескольких вещей.
Келвин показывает на мой гипс.
— У тебя даже гипс фиолетового цвета, — а потом шепотом добавляет: — И ты была одета в розовое, когда тебя столкнули с платформы.
В ответ на его слова пальцы начинает покалывать, как будто кровь отлила от рук и ног и начала заполнять сосуды грудной клетки. Келвин спокойно встречает мой пристальный взгляд, очевидно, желая закрыть этот вопрос, прежде чем мы перейдем к другим темам. Наш разговор в баре лишь распалил мое любопытство, но теперь я знаю, что он не вмешался, поскольку живет здесь нелегально.
— Расскажи, что случилось той ночью, — прошу я. — Я многого не помню.
— Еще бы. Ты была без сознания, — кивком показав в сторону гостиной, Келвин поворачивается, выходит из спальни и садится на диван. Похлопав по сиденью, приглашает сесть рядом.
Спустя несколько неловких секунд я понимаю, что он видел меня в полнейшем беспорядке.
Видел мои сползшие колготки.
Задранную до талии юбку.
А потом и расстегнутую до пупка блузку.
— О боже.
Келвин смеется.
— Сядь.
— Я была вся растрепанная, — говорю я и плюхаюсь рядом с ним.
— Ты приземлилась на рельсы метро, да еще и ударилась головой, — насмешливо посмотрев на меня, отвечает Келвин. — Еще бы тебе быть не растрепанной.
— Нет, — закрыв ладонями лицо, глухо говорю я. — Я имею в виду, что ты видел мои сползшие колготки и полуголые сиски.
Раздается тихий смешок.
— Честно говоря, в тот момент мне было не до колготок и сисек. Я подбежал, крикнул тому бомжу стоять, но он сбежал. Потом попытался дотянуться до тебя, но безуспешно. Я побоялся, что если спрыгну вниз, то мы оба там застрянем. Поэтому вызвал скорую и дежурных по станции. Потом приехали врачи, ну и вот, — когда поворачиваюсь, я замечаю, что Келвин изучает меня взглядом. — Все произошло слишком быстро. Сначала я вообще не понял, что ему было надо, а потом он на тебя напал. Ни американского паспорта, ни вида на жительства у меня нет, поэтому я параноик. Уже давно.
— Ладно.
Келвин снова смотрит на мой гипс.
— Болит?
— Уже нет.
Он кивает, и какое-то время мы молчим.
И смотрим по сторонам. На выключенный телевизор, окно, шкафы, в сторону кухни. Куда угодно, лишь бы не друг на друга.
Он мой муж.
Муж!
Чем чаще я в уме повторяю это слово, тем более фальшиво оно звучит. Как будто все это понарошку.
Келвин тихо покашливает.
— У тебя есть что-нибудь выпить?
Выпивка! Точно. Эта же идеальная ситуация, чтобы напиться. Я подскакиваю с дивана, а Келвин неловко посмеивается.
— Наверное, мне стоило бы купить шампанского или чего-то в этом духе.
— Ты угостил меня ужином, — напоминаю я. — Так что шампанское должно было быть за мной. Это я оплошала.
Вытащив из морозилки бутылку водки и поставив ее на стол, я понимаю, что смешивать ее не с чем. А последнее пиво я прикончила еще вчера.
— Есть водка.
Келвин храбро улыбается.
— Неразбавленная водка, вот это да!
— «Столичная».
— Неразбавленная среднего качества водка. Идеально, — весело подмигнув, добавляет он.
В этот момент жужжит его телефон, что вызывает странную реакцию у меня в груди. За пределами этой квартиры и этого разговора у нас обоих есть жизнь, о которой мы понятия не имеем. И Келвину, по-видимому, на мою жизнь плевать. В то время как его дела меня очень даже интересуют. Само его присутствие здесь похоже на найденный ключ к загадочному сундуку, который в виде нетронутого ноутбука уже год стоит в моей спальне.
Вж-ж-ж. Вж-ж-ж.
Подняв голову, я встречаюсь взглядом с Келвином. Его глаза широко распахнуты, как будто он сомневается, можно ли ответить.
— Можешь взять, — говорю я. — Все нормально…
Его румянец становится насыщенно-красным.
— Я… не думаю, что мне стоит.
— Но это же твой телефон! Поэтому просто возьми и ответь.
— Это не…
Вж-ж-ж. Вж-ж-ж.
Если только Келвину не мафия какая-нибудь названивает, поэтому он и боится, что я его вышвырну вон. Или… Господи! Может, звонит его девушка?
Почему мне не пришло это в голову?
Вж-ж-ж. Вж-ж-ж.
— О боже. У тебя есть девушка?
Келвин выглядит испуганным.
— Что? Конечно нет.
Вж-ж-ж. Вж-ж-ж.
Да блин, когда уже звонок переключится наконец на голосовую почту и избавит нас обоих от мучений?
— Тогда парень?
— У меня не… — улыбнувшись и тут же поморщившись, начинает Келвин. — Нет.
— Нет?
— Мой телефон не звонит.
Я в недоумении таращусь на него.
Его румянец стал совсем густым.
— Это вообще не телефон.
И тут до меня доходит, что он прав. У этого жужжания совсем другой ритм.
Я подношу бутылку к губам и пью прямо из горла. Именно так жужжит мой вибратор… тот самый, который я засунула под диванную подушку несколько дней назад.
Пережить такой позор я смогу, только если как следует напьюсь.
глава одиннадцатая
Я поворачиваюсь набок и наталкиваюсь на его твердое и горячее тело. В комнате темно, и эта темнота лишь подчеркивает его тихий стон. Келвин лежит совершенно голый; мы оба пошли спать одетыми, но я не помню, как оказалась в гостиной — тоже голая, — а его невероятное тепло будто простирается за пределы узкого раскладного дивана.
Пружины скрипят, когда Келвин поворачивается лицом ко мне и начинает покусывать мои плечо и шею.
— Не ожидал, — замечает он.
Я хочу спросить его, как долго тут нахожусь, но он стирает все разумные мысли из моей головы, когда скользит рукой мне по бедру, груди и шее.
— В кровати ты трахаться не захотела? — не переставая целовать подбородок и щеку, интересуется Келвин. — Я мог бы прийти к тебе.
Он немного приподнимается, дав мне возможность исследовать его тело руками — твердую широкую грудь, волоски у пупка и ниже, где он уже твердый и подрагивающий в моей ладони, когда я сжимаю кулак.
Сдавленно дыша, он двигается в моей ладони, посасывая кожу на шее и обхватив грубыми руками грудь. Но у меня уже ноет все тело — и жаждет его над собой. И внутри.
— Я хочу…
Обнажив зубы, он склонился над моим соском.
— Хочешь?
Я пытаюсь винить свое нетерпение в том, что сейчас середина ночи, и каким-то образом я обнаружила себя в постели Келвина (а он не удивился и даже не против) — но не хочу терять ни единой секунды на обдумывание происходящего. Поэтому тяну его на себя и всматриваюсь в него в кромешной темноте.
— Ты хорошо поужинала? — медленно поднимаясь поцелуями от груди к шее, спрашивает Келвин.
Не понимаю, зачем он сейчас шутит про мой стейк, но это неважно, потому что я чувствую, как он прижимается ко мне, после чего немного смещается и со стоном, звук которого вибрацией отдается у моего горла, скользит внутрь.